Евгений Максимов - Тот, кому нельзя доверять

Ко мне вдруг пришло понимание того, что память вернулась. Все события последних дней воскресли в памяти и были столь мрачны, что мне захотелось их поскорее забыть. Наркотик в отобранном шприце, пожалуй, мог бы мне помочь. Но только временно, а это мне не подходит. Проблему нужно решать глобально, а не убегать от неё. Убегать нужно от тех, кто не даёт мне делать то, что я хочу…

— Я считаю, что пациент ведет себя куда достойнее, чем мы все вместе взятые. Мы повели себя с ним, как минимум, неэтично. Мы поставили научные интересы выше общечеловеческих. Несомненно, эксперимент был необходим, иначе мы бы никогда не узнали о результатах наших исследований. Но нельзя доводить проверку гипотезы до абсурдного боевика. Мы не имеем права продолжать эксперимент, зная, что он должен закончиться гибелью подопытного.

— Откуда вы взяли, что он погибнет?

— Это очевидно. Простой человек не сможет противостоять такому давлению бесконечно. Развязка близится, а мы пассивно ожидаем её, не пытаясь предпринять хоть что-нибудь.

— Мы не имеем права: эксперимент еще не закончился.

— Мы не имеем права продолжать эксперимент, который зашел в тупик. Нужно всё прекратить и пересмотреть наши теоретические умозаключения. Сверить их с собранным фактическим материалом. Если мы не найдём ошибок, то эксперимент можно будет возобновить. Ведь мы сейчас уже не контролируем ситуацию и не можем определить какого рода события препятствуют нормальному течению эксперимента.

— По-вашему нормальное течение эксперимента предполагает счастье и радость подопытному? Простите, но мы тут не благотворительностью занимаемся. Нам нужен положительный результат, как можно скорее. Иначе проект будет закрыт, а все наши исследования похоронят на много лет. Не хотелось бы, ведь мы подошли довольно близко к поставленной цели.

— Слишком близко, как мне кажется. Мы ставим эксперимент, в основе которого лежит слово «доверие». И тут же создаем такие условия, в которых доверять кому-либо человек не может.

— Это не важно… Главное, что он успешно справляется с нашими… хм…

— Киллерами?

— Нет. С теми препятствиями, которые мы ему время от времени подбрасываем, для определения его толерантности. Какой же он киллер, если… В общем вы и сами все понимаете.

— А что будет, когда он узнает, что его препятствие на самом деле единственная существующая личность в его мире. Что будет, когда он его всё-таки убьёт?

— Что будет — то и будет. В конце концов, мы должны проверить любые возможные варианты. Вы же учёный и должны понимать, какие перспективы сулит наша разработка.

— Пока я вижу лишь негуманное желание сотворить сверхчеловека.

— А что тут негуманного? Я считаю, что любой гуманоид был бы рад оказаться на месте подопытного, если бы узнал, какие перспективы перед ним откроются.

— Может быть, тут вы и правы… Но как мы будем избавляться от его навязчивой паранойи? Ведь мы не можем иметь дело с человеком, который не сегодня — завтра, пустит себе пулю в лоб.

— Не пустит. Его недоверие к окружающим людям вполне естественно, ведь он уже не такой, как они. Скоро он станет совсем другим… Мы будем свидетелями зарождения новой расы!

— В которой нет доверия…

— Которая сотрет человечество со всеми его недостатками с лица земли и заменит его на общество, в котором все будут абсолютно счастливы, потому что смогут верить друг другу.

— У Гитлера тоже были добрые намерения.

— А я и не спорю…

— Литературу создают люди, созданные литературой. Это, как замкнутый круг. Ты пишешь книги только потому, что читал другие книги, или слышал в детстве бабушкины сказки. Подумай сам: кто ты такой?

— Я… Я самый обычный человек, который живёт точно так же, как и все. Утром иду в университет, вечером возвращаюсь обратно. Обычный студент, которого должны были выгнать вчера. Но меня не выгнали вчера, а значит, не выгонят и завтра. Мир вокруг меня застыл и совершенно не хочет изменяться. Такой мир очень просто описывать в книжках, поэтому я этим и занимаюсь. Это, как фотография — выбрал нужный угол зрения и сделал снимок.

— А если бы мир изменялся?

— Тогда пришлось бы изобретать кинематограф. Но это уже, увы, занятие не для меня. Я просто не могу умещать в своей голове множество картинок, которые увидел бы за день. Такое может привидеться только в кошмаре. В действительности такого, к счастью, нет. Надеюсь, что и не будет никогда.

— Раз надеешься, значит не будет — именно так ты и живешь. В детстве ты, вылезая из утробы матери, ощупал всё своими маленькими ручонками и решил, что это и есть мать — самое святое и нужное в жизни. Ведь там было тепло и уютно, никогда не было слишком ярко, или слишком шумно. Тебя сытно кормили и не принуждали делать что-либо. Первая фотография! И даже по прошествии стольких лет ты, даже зная, что никогда туда не вернешься, считаешь её лучшим человеком на земле. Первая фотография! А потом тебя воспитывали и ты продолжал фотографировать. Вот грудь, кормящая тебя молоком — вкусно. Ты и сейчас, когда спишь с женщиной, пытаешься поласкать её грудь, хотя и знаешь, что молока тебе уже не дождаться. Дальше — бутылка с соской — не так вкусно, но всё же весьма питательно. Но вот ты взрослый и знаешь, что даже на бутылку с соской нужны деньги. А некоторые даже специально покупают детский корм, говоря, что это помогает им качаться. Фотографы, блин… Потом тебе показывали разные вещи и разных людей, и что-то рассказывали о них. Ты, может быть, и не подозревал бы о существовании всего этого, но тебя заставили сфотографировать и запечатлеть в своей памяти сам факт их существования. А сколько всего ты не видишь?

— Не знаю… К чему ты ведешь?

— Разве это важно? Впрочем, твоими самыми важными фотографиями были книги. Они сделают любого фотографа по-настоящему счастливым. Они сами по себе являются фотографиями — мертвые буквы на мертвых страницах. Но, как легко их фотографировать. И ты занимался этим всё своё сознательно детство с тех пор, как тебе внушили, что ты умеешь читать. Они всё дают необыкновенно чёткие и красивые снимки, но так ли ты уверен в том, что эти картинки истинны? Сколько раз ты уже был обманут? Тысячи раз — это и твоя мать и её грудь и игрушки, которые казались совсем живыми, стоя на витринах магазинов. Это и школа, которая виделась тебе храмом знаний, в котором каждый со счастливым лицом наполняет свой мозг новыми и новыми фотографиями. Итог — один. Всё стирается, снимки, казавшиеся живыми, превращаются в гротескные картинки, на которые даже смотреть тошно. И чем дальше, тем хуже. Герои всех любимых книг давно мертвы, или даже не живут в твоё время. Некоторые жили столетия назад, некоторые еще даже не родились. С теми, кто жив сейчас, встретится невозможно, а если судить по жизни, которая нас окружает, то их и вовсе нет в этом мире. Может быть, они живут где-то в параллельных мирах? Очень похожих на наш, но совершенно отличных во всяческих мелочах, которые не видны при первом взгляде на фотографию. Даже когда вглядываешься невозможно понять, что означает та или иная черточка — некая неуловимая, но очень важная деталь, или всего лишь дефект материала.

— Дефект моих мозгов?

— Тебе не кажется, что твой мозг — это тоже фотография. Причем, раньше он наверняка казался тебе могучим двигателем твоих мыслей, генератором идей, лексическим анализатором и речевым синтезатором, суперкомпьютером, управляющим телом, которое, по сути, тоже не больше, чем не особо удачный кадр на плохонькой дешевой пленке.

— Меня ещё никогда не называли уродом, настолько иносказательно.

— Всё в жизни бывает в первый раз. Главное, что теперь твой мозг в твоих глазах превратился в жалкое подобие на то, чем он казался тебе раньше. Это плохо и хорошо одновременно. С точки зрения подавляющего большинства, которое приняло на веру мощь фотографии, ты безнадежно потерян в своих комплексах. Но если принять на веру то, что абсолютная свобода это отказ от чего бы то ни было, то ты понемногу приближаешься к этой самой свободе, разбрасывая вокруг себя сотни картинок, которые раньше хранил под сердцем.

Да, он никогда не был дураком поговорить. Особенно приняв некоторую дозу алкоголя. Вот и теперь мы сидим в узком неудобном коридоре друг напротив друга и ведём долгие и бессмысленные беседы, в которых я, как всегда, выступаю добровольным слушателем. Может быть даже учеником, или последователем. Люди проходят мимо и с завистью косятся на шеренгу пустых пивных бутылок, которые громоздятся поблизости. Иногда кто-то с недовольным лицом пытается пройти мимо нас и доблестно пытается перешагнуть через наши ноги, не уронив при этом бутылок. Нелёгкая задача, но ей не сравниться с теми проблемами, которые мы обсуждаем. Мы одновременно допили пиво, оставшееся на донышке бутылки и синхронно отставили обесценившуюся тару в сторону. Он на секунду исчез из поля моего зрения, а когда вновь появился, то его руки уже сжимали очередные бутылки.