Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
Изрядно подвыпивший неприятного вида субъект в форменном кителе только рукой махнул. Охранник мигом растворился в коридоре, словно бы сквозняком его сдуло.
Тойво догадался, что это и есть сам Ногтев. Невысокого роста, если судить по хилым плечикам и маленьким рукам, постриженный почти налысо, отчего голова сделалась совершенно круглой, и странной верхней губой. Финну даже сначала показалось, что это из-за усов, но, вглядевшись, отметил, что тот гладко выбрит. Вероятно, в детстве у Ногтева был дефект, именующийся «заячьей губой».
Но не это делало коменданта неприятной и даже страшной фигурой. Напускная божественность, ленивая и беспредельно самоуверенная — вот что было ужасно. Такой способен на многое. Его удел — искать недостатки. Его призвание — наказывать виновных. Его мировоззрение — приказ должен быть выполнен любой ценой.
Словно бы старший помощник капитана на речном или морском судне. Его каждодневная задача — сделать обход, найти проблемку, дать приказ об устранении, а потом писать кляузу, либо влить в уши капитану сплетню о несоответствии в выполнении. Впрочем, Ногтев и был до революции старшим помощником капитана.
— Чего пришел-то? — поинтересовался комендант, поднимая очередную рюмку с спиртосодержащим содержимым, водкой или сы-ма-го-ном. Будто Тойво пришел к ним скуки ради по собственной инициативе.
— Это мы его сюда сдернули, — ответил за финна все тот же человек.
Был он также стрижен почти налысо, большой лоб, крупные сплюснутые уши и широкий, словно бы в пол-лица, нос. Несоразмерно с коротким широкоплечим туловищем длинные руки вкупе с головой придавали человеку вид какого-то тупикового вымершего недочеловека-примата. Вероятно, и повадки у него были такие же: стремительность в движениях, реакция на грани восприятия, инстинкты на уровне подсознания.
В то же самое время этот участник застолья ни в коем разе не выказывал царственность и глупую богоподобность. Скорее, он ловко и непринужденно подстраивался под окружающее общество. Ему больше доверяли, нежели его ненавидели и боялись — видок-то у него был еще тот!
Положим, такую стрижку носили дегенераты, солдаты-окопники, да разного рода проходимцы из числа первопроходцев и урок-беглецов. Значит, чтобы вши не завелись и можно было неделями не мыться, перемещаясь из пункта «Ж» в пункт «М». Но дегенератом этот молодой, может быть 25-летний, человек не выглядел: глаза у него были другие. Вот Ногтев как раз очень походил на дегенерата.
Тойво показалось, что он где-то уже видел подобную личность. Может быть, все это как-то связано с Бокием?
— Здравствуй, Яков! — неожиданно для самого себя произнес он, уже после этих слов определив, что перед ним одиозный Яша Блюмкин, неуловимый шпион, террорист, провокатор, а также убийца немецкого посла Мирбаха.
Кто-то считал, что Блюмкин облажался с этим послом, никого не застрелил, а выпрыгнул в окно и неловко повис вверх ногами на железной ограде, зацепившись штанами. Потом, будто бы какой-то безымянный матрос, тоже участвовавший в покушении, выпустил в посла несколько пуль, снял с ограды Блюмкина и ушел в закат, приплясывая танец «Яблочко». Но Тойво так не считал.
Яков был совсем молодым парнем. В революцию он вступил шестнадцатилетним юнцом, но отчего-то прекрасно разбирающимся в человеческих и около-человеческих отношениях. Например, он мог поддерживать беседу абсолютно с любым человеком, причем, о вполне специфических вещах, как-то: искусство, уркаганство, литература, поэзия, наука и политика. Всегда был внимательным слушателем и при этом очень искусным оратором. Это — что касается человеческих взаимоотношений.
Были еще и около-человеческие: прекрасно дрался, обладал недюжинной ловкостью и силой, метко стрелял из любого стрелкового оружия, умел собирать бомбы из печенья и варенья, искусно бросал ножи в цель. Кроме того свободно говорил на фарси, а также ряде восточных языков и их диалектах.
Как всем этим можно было овладеть в столь юном возрасте? Хотя правильнее было бы задать вопрос по-другому: где и как он всему этому научился?
Родившийся в начале века в Одессе в семье приказчика бакалейной лавки и домохозяйки, Яша закончил талмудтору — типа бесплатной начальной еврейской школы — и пошел работать туда, где обычно работают все евреи — электромонтером в трамвайном депо. Вместе с этим как-то определился в отряд еврейской самообороны против погромов. Тут он и пропал, хотя, вроде бы не пропадал никуда: крутил лампочки в вагонах и пакгаузах.
Уже в семнадцать лет Блюмкин затесался в отряд полупьяных матросов, затеявших войну с боевыми частями украинской Центральной Рады. В 1918 году снова объявился в Одессе, а, объявившись, сразу принял участие в экспроприации ценностей Государственного банка, закорешился с Мишкой «Япончиком» и начал формировать 1-й Добровольческий железный отряд. Тут его заприметил диктатор Одессы Михаил Муравьев.
Муравьев, мнивший себя, как тогда было модно, «новым Наполеоном» предпочитал террор любому иному действию. Его армия бесчинствовала в Киеве, арестовав и потом расстреляв от 5 до 8 тысяч офицеров и кадетов военных училищ. Той же самой доктрине он придерживался и в Одессе. Но каким-то образом «Япончику» через Якова Блюмкина удалось воздействовать на безумного командарма, до массовых расстрелов дело не дошло. Вскоре Муравьев взял ноги в руки и побежал прочь, потому как совершенно справедливо заметил, что его команды ловко игнорируются, а самому того и гляди можно словить пулю в голову.
Этим кратковременным моментом безвластия воспользовались и «Япончик», и Блюмкин. Первый — чтобы взять себе власть, пусть и теневую. Второй — чтобы вывести прилипшие к рукам ценности и активы разбомбленного не так давно Государственного банка. И все остались довольны.
А Муравьева потом пристрелили при очередном его «наполеоновском» демарше на Волге. Ну, да и пес-то с ним, собакой.
Пристроив все, нажитое непосильным трудом, Яков отправился в Киев, где в то время хозяйничали австро-немецкие оккупанты. Он находит своих однопартийцев, а, вероятнее всего, просто собирает шайку-лейку, посулив им горы золотые, и готовит покушение на украинского гетмана Павла Скоропадского и, для пущей важности, на фельдмаршала оккупационных войск Эйхгорна.
Фельдмаршала прищучить удалось, а вот Скоропадский, лысая башка, избежал взрыва, пули и ножа. Видать, сколько Эйгхорн верил в свою немецкую неприкасаемость, столько и гетман был весь на инстинктах, каждую минуту ожидая подвоха. Эта настороженность помогла ему прожить до старости и помереть однажды в иностранном монастыре, где он последние годы замаливал грехи своей военной карьеры. Что же, храбрые люди и ведут себя достойно своей храбрости.
Блюмкин сразу же после своих силовых террористических акций удрал в Советскую Россию и начал разрабатывать и даже готовить покушение на Колчака. Однако в последний момент получил отбой в связи с ненадобностью —
