Яцек Дукай - Irrehaare
28. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ВНЕШНЕЙ СТОРОНЕ
Нам никак не удалось бы выбраться из пяти миров Ерлтваховицича, если бы Назгул решил вести классическую позиционную войну. Тогда, первым, что бы он сделал — была бы блокада всех соседствующих гексагонов. Но мы и так едва-едва ушли от погони, которая шла за нами через вертикали и деревья больше, чем на три десятка скачков и которую безошибочно вел какой-то Терминатор. По мере приближения к Внешней Стороне мы сбили всех, кроме него. Теперь мы остановились возле боковой свободной пары Врат на уровне Вавилона. За вторыми Вратами вертикаль заканчивалась, там уже не действовали принципы разделения и ограничения миров — те миры уже никаких ограничений не имели. Это была та самая маргинальная зона хаоса, который Аллах, после вмешательства Самурая, не сумел сузить до запрограммированного мертвого буфера. Это привело к проектированию части «белого шума» на оперативную память, обслуживающую Иррехааре, и потому из этого места целые вселенные генерировались по совершенно случайным координатам. Игроки называли эту зону Внешней Стороной. Сюда даже не было смысла заглядывать через Врата: вы видели лишь мрак, пустоту и бездну.
Скрытый пурпурно обрамленной стеной такого мрака, я ожидал Кавалерра, который устроил засаду на Терминатора возле противоположных Врат. Над тянущимися до самого горизонта болотами поднимался тяжелый, вонючий туман, ни солнца, ни неба не было видно. Вдали животные вопили криками человеческих страданий. Я ласкал крестовину своей Немочи.
— Ярлууууу! — раздался крик Кавалерра.
Что-то щелкнуло, треснуло. Целая серия скрежещущих звуков. Сопение. Плеск болотистой почвы. Я вышел из-за черного занавеса. Кавалерр разрубывал Терминатора на части. Я ждал, опираясь на ножнах. Тот вздохнул, спрятал меч. От тумана его левый глаз начал слезиться; он потер его пальцами. Я кивнул, подгоняя его. Мы вошли.
29. 3682801637
Внешняя Сторона — здесь нет никаких правил. Во всяком случае, их немного. Они представляют исключения в бесконечных последовательностях случайности — скелет, благодаря которому все это не распадается на незаметно мелкие частички информации о пустоте. Беспорядок этот достигает самих фундаментов Иррехааре: невозможно даже сказать, является ли Внешняя Сторона фактически единственным «миром», обладающим собственной сетью Врат, либо целой системой таких миров, независимой от вертикалей. Даже своеобразная градация хаоса, применяемая игроками, которые разделяют его по мере «удаления» от Внутренней Части — Круг Первый, Круг Второй… — даже она ошибочна и обманна. Впрочем, даже эти определения — «Внутренняя Часть», «Внешняя Сторона» — это всего лишь прекрасно звучащие названия, приданные условным зонам Иррехааре, поскольку хаос никак не ограничивается многомерными по своей структуре деревьями их рубежей, равно как и пучок вертикалей не занимает относительно Внешней Стороны привилегированной позиции. Комплементарность хаоса по отношению к «Внутренней Части» требует его максимального расщепления, поэтому нельзя утверждать, будто Внешняя Часть занимает какое-то конкретное место, что она «окружает» вертикали — Внешняя Сторона всегда находится там, куда не достигает действие уцелевших групп алгоритмов Иррехааре.
Мы стояли над берегом реки холодной лавы. Река была широкая, бурная, ее темно-рыжая кипень находилась в постоянном движении. В нее заныривали огромные трехголовые птицы, чтобы поймать стеклянных крокодилов; иногда даже двум головам одновременно удавалось подхватить зубатыми клювами по одному прозрачному пресмыкающему. Лава была настолько холодной, что даже до нас, стоящих на обрыве, метрах в двадцати от поверхности вязкой жидкости, доходили волны ледяного воздуха, от которого у меня горели легкие. Я отошел от обрыва, Кавалерр осмотрелся и сбежал за мной. Мой меч Немочь холодным камнем оттягивал руку.
Я предположил, что сейчас здесь стоит ночь, поскольку высоко в небе, в отсутствии солнца парила громадная Луна, хотя само небо было ярко-желтого цвета, и оно заливало землю потоками света, окрашенного горячим медом. Было ужасно жарко. Черная почва, в которую я погружался по самые щиколотки, была жирной и вспененной; когда я остановился на мгновение, засмотревшись на спутник, она со звериной жадностью начала засасывать мои ноги — по самые колени, освободился я с трудом. Луна же, от которой я не мог оторвать глаз, приплыла в этот фрагмент Внешней Стороны из мира триумфа космонавтики и коммунизма: ее лицо было лицом Отца Народов.
Предприятие, вне всяких сомнений требовало финансовых расходов в астрономическом масштабе, зато и эффект был потрясающий. С высоты на нас глядело мудрое и заботливое, хотя и суровое лицо Иосифа Сталина. Сейчас оно находилось в третьей четверти, и громадные искусственные горные цепи его бровей, носа и усов глубокой, резкой тенью безатмосферной ночи покрывали нивелированные равнины щек и подбородка. Общее впечатление портил лишь несколькосоткилометровый прыщ послеметеоритного кратера, выросший на одной из век Вождя.
Градусах в двадцати от серебряной физиономии генералиссимуса на небе бледнел негатив рекламы фильма с Ханаем Н'Гхотом.
Я дернулся, гневно зашипел, и земля меня отпустила.
«Самурай», — подумал я. Тем не менее, мне не удалось его локализовать. И я почувствовал противоестественное удовольствие, открыв такое ограничение.
— Куда теперь? — спросил я у Кавалерра.
Он показал прямо перед собой. Не имея возможности сориентироваться в здешней розе ветров, я назвал ту сторону завратной. Там поверхность почвы вздымалась довольно резко.
Прежде чем мы поднялись на плоскогорье, Внешняя Сторона сумела нас удивить еще трижды: неожиданными сменами температуры и давления на отрезке буквально в десятке метров, непостоянством перспективы и относительностью притяжения в зависимости от степени прищуривания глаз — если стиснуть веки, на меня действовало всего лишь 1/4 g. Понятное дело, что законы эти тоже были относительными и действовали только здесь и сейчас.
Щурясь, лунными скачками я преодолел подъем. Черная равнина была бесконечной, равно как не имела конца и река холодной лавы: до самого горизонта над ней кружили чудовищные птицы.
— Видишь? — запищал Кавалерр; его голос в здешнем давлении тоже подвергся мутациям.
Он имел в виду приближавшийся к нам против течения парусник. Мы спустились вниз по склону. Парусное судно двигалось очень медленно.
— Она ведь не плывет, — понял я. — Летит над землей. Это вообще не судно.
И действительно, без ошибки мы распознали только огромное, снежно-белое полотнище паруса. Потому что это действительно был парус, но вот уже мачта мачтой не была, но пыточным колом, который оплело тело натянутого на кол обнаженного мужчины. Оно отблескивало потом и кровью, золотисто-красное от медового сияния неба. Края непропорционально громадного паруса, до твердости напряженного в безветренном воздухе, шумно трепетали во время осторожных смен галса. Кол был наклонен вперед и выгнут мягкой дугой, как будто бы под напором настоящего вихря. При этом он не спеша и глубоко вспахивал тяжелый чернозем, словно выполняя смертельно тяжкую работу. Руки мужчины, не связанные, бессильно колыхались в асинхронных замахах вперед, назад, в стороны.
В густом кармине кровавых ям под бровями невозможно было заметить ничего: может, жив, может, именно сейчас умирает, но, скорее всего, это был хладный труп. «Шшшуууу» — плывет кол под лунным взглядом Великого Вождя. И мы — прямо на его курсе.
— Ййяиии-лииии ииййялуииии!!!
— Передвинься. Сойдем у него с пути, — повторил Кавалерр.
Только уж слишком мрачным был багрец глазных впадин, ничто не могло сдвинуть меня с места, я ждал.
Кол вгрызся в склон возвышенности и притормозил. Его вибрирующая вершина находилась на уровне наших ног, грубо сотканная холстина паруса заслоняла от нас мученика.
Потому я и не видел его лица, когда он заговорил.
— Я хочу поговорить с тобой, Адриан. Только с тобой.
Спокойный такой, тихий, слегка охрипший голос.
Кавалерром тряхнуло — я же не удивился даже про себя: видимо, чего-то подобного я и ожидал. В своем непрожитом прошлом я обнаружил схему, память подобных ситуаций: в Иррехааре вообще трудно найти что-либо оригинальное. Это противоречит принципу, на котором вся система основана. Органически противоречит основному принципу вторичности, связывающему законом сохранения мысли все компьютерные программы.
— Возвращайся к Ерлтваховицичу, — приказал я Кавалерру.
Тот искоса глянул на меня.
— Не бойся, я попаду куда следует, — заверил я его. — Иди.
Тот все еще колебался.
— Да не стану я тебе мстить.
Я переложил ножны с мечом в левую руку, что само по себе представляло угрожающий жест, после чего протянул ему руку. Тот пожал ее, быстро и сильно. Не улыбался.
