Александр Тюрин - Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры.
— Мы хотели изменить мир в лучшую сторону, чтобы люди стали разумной силой, а материя — мыслящей.
Это утверждение выглядело как визитная карточка организации маньяков. Впрочем, до войны и шариков в ягодицах, Грамматиков мечтал о том же самом.
— Кто «мы»? — напористо поинтересовался Грамматиков.
— Группа энтузиастов, вятичи, кривичи, радимичи, известный тебе Вовка Кренделевич. Ему — светлая память, погиб геройски на войне. Мы хотели, чтобы нанотех сделал жизнь каждого осмысленнее. Поэтому ты, как «каждый», стал чуть ли не главным действующим лицом.
Ответ был по-сектантски хитрым. Никаких конкретных имен, за исключением мертвого Вовы.
— А вы моего согласия спросили? За счет моего здоровья вы провели тайный эксперимент. Что, разве не правда?
Вопрос не смутил собеседника.
— Отчасти правда. Нам был нужен этот тайный эксперимент, позарез, как дыхание рот-в-рот небезызвестной мертвой царевне. Увы, государственные лаборатории связаны массой бюрократических ограничений, а частные продали бы нас с потрохами… Но тебе ведь было интересно, ты мечтал о том же, и, значит, твое согласие мы все-таки получили.
— Ну и? Теперь ты, конечно, скажешь, что эксперимент с техножизнью вышел у вас из-под контроля.
— Да, вышел, — Голос Бориса-Два удачно помрачнел с помощью эмоционального интерфейса. — Вышел, Андрюша, потому что началась война.
— Из-за этого эксперимента?
— Да, типун тебе в штаны. Война случилась по вполне естественным причинам. Что-то отнять, что-то сломать, кого-то опустить. Может даже, всё отнять и всех опустить. Пока агрессоры нас имели по полной программе, техножизнь была предоставлена самой себе, и будь уверен, она зря времени не теряла.
Борт-компьютер был, скорее всего, запрограммирован Борисом Дворкиным, его стиль. Но нельзя исключать, что некий программист просто имитировал стиль Бори. Чтобы не лохануться, надо быть осторожным, побольше слушать и поменьше говорить.
— А ты уверен, что она существует? — спросил Грамматиков.
— Если бы я не был уверен, то спокойно сидел бы дома и пил бы японский чай с русскими довоенными сушками. Она существует, да еще в двух формах. Есть две техножизни. Одна — светлая и одна умная, которую породили мы. А другая — примитивная, темная и коварная, созданная командой Леры Найдорф. Про светлую мне собственно нечего тебе рассказывать, кроме того, что ее надо найти, а вот темная неплохо показала себя в тех прозрачных демонах, с которыми ты недавно повстречался. Это своего рода диффузный паразитический организм. Он вызывают серьезные изменения в человеческом теле, аж на уровне белковых комплексов, отчего происходят дипольные сдвиги и много еще чего. Белки начинают играть как бы в одной команде. Меняются коэффициенты отражения и преломления света у тканей тела. Распределяясь в управляющих зонах мозга, темная техножизнь форматирует его под загрузку сложных психопрограмм. Более того, она встраивается в генетический аппарат и усиливает регенеративные способности…
Грамматиков заметил, что Борис-Два увлекся как школяр, описывающий одноклассникам то, что он подсмотрел намедни в раздевалке для девушек.
— Стоп, машина, сейчас не надо сказаний, ведь меня могут в любой момент остановить и попросить на выход с вещами. Конкретно, где искать светлую техножизнь?
— Если б я знал. Вопрос еще и в том, кто быстрее до нее доберется. Одна наша общая знакомая или мы. И если честно, будь здесь тотализатор, я бы поставил на Веру.
Помимо своей воли Грамматиков стал вспоминать темные солнца вериных глаз, обволакивающую мягкость ее движений, струящиеся линии ее тела, и голубые змейки, выскочившие из под ее ногтей…
— Да, барон, она не просто блядь в третьем поколении, но еще и монстр. С Найдорф может сотрудничать только монстр, такова аксиома. И я подозреваю, что Верка кинула нас и перекинулась в банду Леры Найдорф еще до войны. В команде Найдорф очень серьезные наноинженеры. Они превратили Веру в богиню смерти Кали, обвешенную кишками патриотически настроенных мужиков…
— Но почему этой суперкоманде суперинженеров не создать светлую техножизнь самостоятельно?
— Пытаются создать. Но светлая у них не получается, потому что они — гады, коллаборационисты и наемники. И даже у нас ничего не выйдет, потому что Вова Кренделевич — мертвый герой. Как он там кудесил с нанокристаллами, история не сохранила, начальные условия эксперимента восстановить просто невозможно.
Где-то под ложечкой у Грамматикова образовалась тоскливая пустота. Он порыскал в бардачке и нашел пакетик с суповым гелем. Потер ее в руках, запустив химическую реакцию, которая превратила холодный гель в теплую суспензию. Через несколько секунд опрокинул себе в рот нечто напоминающее по вкусу вареную штукатурку. От высокотехнологичного супа пустота несколько сгустилась, но тоски меньше не стало.
Назад дороги нет, а впереди — черная дыра. Борис Дворкин — в лучшем случае, скользкий делец, который мутит воду, надеясь хоть чем-нибудь поживится.
— Послушай, а почему бы мне сейчас не выйти из этой машины? Ты мне и так уже создал кучу неприятностей. Кто бы ты там не был, Боря-Один или Боря-Два, я не собираюсь искать для тебя светлую техножизнь, подставляя задницу своре найдорфских демонов. Останови-ка.
— Здесь нельзя. — Боря-Два и в самом деле уже свернул на Невский, залитый как будто жидким огнем. Наполненные плазмой праздничные пузыри летели по программируемым траекториям, образуя свадебные шлейфы за каждой машиной. — Да и вообще, барон, мы можем сегодня неплохо повеселиться. Глянь, кстати, направо. Экая конфетка катит.
В пестром автомобильчике на соседней полосе и в самом деле ехала девчонка, что надо.
— Если бы ты даже мог выполнять роль фаллоимитатора, я бы как-нибудь обошелся без тебя.
— В самом деле? А тачка-то моя. И я всегда могу дать пару ценных советов молодому неопытному другу. Вот как ты думаешь, Грамматиков, что нужно для любви?
Нет, эта железяка сильно действует на нервы, вся — в своего творца господина Дворкина.
— Что нужно некоторым для любви? Мономолекулярный презерватив с музыкой и усиками.
— Мне жалко тех девушек, которые с тобой были знакомы. Или таких почти не было? Для любви, Андрей, нужны цветы.
— Цветы? — Грамматиков переспросил, чувствуя, что в его голове слова Бори-Два находят какой-то смутный отклик.
— У тебя ведь была контузия, Андрей?
Грамматиков почувствовал острое желание вырвать Борю-Два из отсека, где он скрывается, чтобы задрыгал проводками, подлец… Ну сколько можно терпеть?
— Была. И что?
— Ничего. Вон у тебя глаз из-за тика дергается, да и во мне тоже что-то все время тикает. Однако с памятью у меня порядок, а вот у тебя как? Ты и в самом деле забыл коды, запускающие половое размножение техноргов?
— Я много чего забыл, но на моем компе… — Грамматиков запнулся. Нашел с кем откровенничать.
— Твою квартиру разграбили мародеры. Там не осталось никаких ценных вещей. Скажи спасибо, что твою маму не пристукнули и не изнасиловали Марину Аслановну. Впрочем насилие в умеренных количествах пошло бы Марине Аслановне только на пользу.
Блин, он так мало думал о маме в этот последний год.
— Я же получал от мамы письма, но она ни словом…
— Маманя у тебя боевой офицер, так что не волнуйся за нее. А у нас с тобой свои долги перед страной и миром. Скажу прямо, объективной информации мне не хватает, но интуиция никогда не изменяла мне. Чем раньше светлая техножизнь выйдет из подполья, тем лучше для нее. Темная техножизнь не успеет удавить ее по-тихому в этом самом подполье. Но выход на поверхность означает ускоренное размножение и отбор наиболее устойчивых форм. Надеюсь, солдат, ты в курсе, какой способ размножения самый лучший?
— С точки зрения рекомбинации наследственной информации, то половой…
Боря-два как будто прищелкнул языком.
— Вот именно. Если техножизнь вылезает на поверхность и украшает себя цветочками гонофоров, то ей без тебя никак, потому что коды, запускающие половой процесс, закопаны именно в твоей голове. И если ты честно вспомнишь все, что нужно, то увидишь древо техножизни, проросшее до самых небес, до Луны, Венеры и Марса, древо, которое оплетет своим ветвями Солнце… Раз и губернаторша Найдорф и ее команда бодрых извращенцев — просто удобрение, кучка говна, оставшаяся далеко внизу. Поспеваешь за мной?
Машина въехала на Малый проспект Васильевского острова, за ним начиналось Сити, с кактусоподобными небоскребами из полиуглерода и высотными автобанами, сшитыми из нанотрубок. Их натянули там, где раньше летали лишь птицы, покрикивая на крохотных букашек-людей внизу. С верхотуры одной из башен Сити гордо взирает на свои достижения старуха Найдорф.
Неожиданно в голове Грамматикова всё устаканилось и предстало в совсем мрачном свете.
