Уильям Гибсон - Нулевое досье
Холлис не первый раз слышала про жирную жопу Бертона – музыканта в группе, которую Клэмми терпеть не мог. Градус ненависти между исполнителями сильнее всего напрягал Холлис в мире рок-музыки. Она знала, что они не все такие, но на всякий случай держалась от них подальше.
– Так тебе понравились ее джинсы?
– Я типа намекнул, мол, знаю, что это.
– И?
– Она спросила, хочу ли я такие. Сказала, что знает про заброску.
– Про что?
– Про завоз.
– Откуда?
– Я чо, дурак лишние вопросы задавать? – серьезно ответил Клэмми. – Убиться как хотел. Она, такая, говорит, завтра. Говорит, вместе поедем.
Темнота наплывала на город, захватывая номер. Дно клетки висело над Холлис сгустившимся из сумерек НЛО: сейчас начнет излучать энергию, вытатуирует на ней круги, как на полях. Она внезапно ощутила морской гул лондонского транспорта. Пальцы свободной руки на резной моржовой кости ложа арктического безумия.
– И?
– Другие решили, я с ней сплю. Кроме Джорджа. Он ее знает.
– Откуда?
– Лондонский колледж моды. Она там училась на обувном. Два года выпускала собственную линию. Потом уехала в Мельбурн, делает пояса и сумки. Серьезная девушка, сказал Джордж.
– Он учился в Лондонском колледже моды?
– Джордж? Ты чо? В Оксфорде. Встречался с ее однокурсницей.
Холлис поймала себя на том, что воображает все это в Мельбурне, почти никак не связанном с реальным. Они дали по два концерта в Мельбурне и Сиднее, и оба раза она была совершенно дурная от сдвига часовых поясов и от выяснения отношений внутри группы, так что почти не видела самих городов. Ее Мельбурн был коллажем, нарезкой из канадизированного Лос-Анджелеса, викторианской колониальной архитектуры среди бесконечных терраформированных пригородов. Все большие деревья в Лос-Анджелесе, сказал Инчмейл, австралийские. В Мельбурне, надо думать, тоже. Город, в котором она сейчас представляла Клэмми, был не настоящий. Декорация, собранная по кускам из того, что было под рукой. Ей внезапно остро захотелось туда. Не в реальный Мельбурн, а в солнечную приблизительную обманку.
– И она их тебе добыла? – спросила Холлис.
– Заехала утром. Отвезла меня на Брунсвик-стрит. Накормила яичницей с ветчиной в веганском лесбийском кафе.
– Веганской ветчиной?
– У них без фанатизма. Говорили про «хаундсы». Я так понял, она, когда училась в Лондоне, знала кого-то, при ком они начались.
– Они начались в Лондоне?
– Я этого не говорил. Но кто-то здесь разнюхал их уже тогда.
Дно клетки окончательно потемнело, энтомологический рисунок обоев казался цветочным.
– У нас с тобой договор, помнишь? – спросила она.
– Да, но теперь я подумал и не уверен, что тебя устроит.
– Это уж я решу сама.
– Мы позавтракали, потрепались и поехали на барахолку. Я думал, это вроде как на Портобелло или у Кэмденского шлюза. Но там больше художники, хендмейд. Картины, ювелирка. Сами мастера и торгуют.
– Когда это было?
– В марте прошлого года. Пока мы ели, народ уже встал за «хаундсами» в очередь. Рынок довольно маленький. Мере прямиком к очереди, на улице. Перед нами было человек двадцать, даже больше. Думал, мы сразу пойдем к прилавку, но Мере сказала, нам тоже придется стоять.
– Как тебе показались люди в очереди?
– Стояли молча. Серьезно так. С понтом такие, вальяжные. И вроде как все были поодиночке.
– Больше ребят или девушек?
– Ребят.
– Возраст?
– Разный.
Холлис не знала, что для Клэмми «разный».
– И стояли они к…
– Там был стол под старым пляжным зонтом. Мы стояли на солнце, жарились. Он сидел за столом, в тени.
– Он?
– Белый. Тридцатник, может, больше. Американец.
Холлис подозревала, что Клэмми с трудом определяет возраст человека, если тому больше двадцати.
– Как ты понял?
– Я же с ним говорил, когда достоялся.
– О чем?
– Об усадке. Они с запасом под усадку. В поясе после стирки могут жать, потом растягиваются. Тру-размеры, не большемерят.
– О чем-нибудь еще говорили?
– Он не захотел продать мне еще пару. Там были три моего размера. Я ему бабки показываю, он ни в какую: одна пара в руки. Чтоб всем хватило. За нами стояли еще человек двадцать-тридцать.
– Как он выглядел?
– Рыжий, веснушки. Рубашка белая, я прибалдел.
– Отчего?
– Типа «хаундсов». Простая, да не простая. Деньги держал в руке. Только бумажки, никаких монет.
– Сколько?
– Двести австралийских долларов.
– Он был один?
– Еще две тамошние девушки. Подружки Мере. Вообще, это их прилавок. Они торгуют ремнями Мере, футболками со своими принтами, ювелиркой.
– Как зовут, помнишь?
– Не-а. Мере знает.
– Она в Мельбурне?
– Не-а. В Париже.
Холлис чувствовала, как сумрак летающей тарелки заполняет ее поле зрения.
– В Париже?
– Чо, глухая?
– Ты знаешь, как ее найти?
– Будет там на ярмарке винтажа. Два дня. Начало завтра. Ол Джордж там с ней. Инчмейл злой, что Джордж свинтил в Париж, хотя мы еще пишем.
– Мне надо с нею увидеться. Завтра или послезавтра. Устроишь?
– Договор помнишь?
– Да. Звони сейчас, потом перезвонишь мне.
– О’кей, – сказал Клэмми и отключился.
Айфон сразу стал пустым, безжизненным.
16
Бар на доверии
Она поджидала Милгрима в гостинице. На диване перед прикованным бесплатным макбуком, в левой части Т-образного коридора напротив ресепшен.
Милгрим не видел ее, когда подошел забрать у канадской девушки ключи.
– Вас ждут, мистер Милгрим.
– Мистер Милгрим?
Он обернулся. Она закрывала макбук. Черный свитерок. Рядом на диване – белая сумка и пакет из «Уотерстоуна». Встала, перекинула через плечо сумку, взяла пакет. Визитная карточка, наверное, заранее была у нее наготове.
– Уинни Уитакер, – сказала она, протягивая ему карточку.
В левом верхнем углу эмблема золотым тиснением. УИННИ ТУН УИТАКЕР. Он сморгнул. СПЕЦИАЛЬНЫЙ АГЕНТ. Глянул мимо, в лихорадочной попытке найти путь к отступлению, и увидел в уотерстоуновском пакете по меньшей мере двух плюшевых Паддингтонов в фирменных красных шляпах. Снова на карточку. СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ МИНОБОРОНЫ США (СОГУМ).
– Вы меня сфотографировали, – печально сказал Милгрим.
– Да. Мне надо с вами побеседовать, мистер Милгрим. Нельзя ли здесь найти место для спокойного разговора?
– Мой номер очень маленький, – сказал он. Это было правдой, хотя Милгрим и сообразил с опозданием, что там ему решительно нечего от нее прятать. – Есть бар, сразу по лестнице.
– Спасибо. – Она махнула уотерстоуновским пакетом, предлагая Милгриму идти вперед.
– Вы долго ждали? – спросил он по пути к лестнице. Голос был механический, словно внутри него говорит робот.
– Больше часа, но мне как раз надо было чирикнуть детям.
Милгрим не знал, что это значит. И он не удосужился раньше оценить размер бара, узнать, сколько там помещений. То, в которое они вошли сейчас, напоминало постановочный интерьерный уголок во флагманском магазине Ральфа Лорена, изображающий красивую жизнь полумифического высшего класса, но раздутый здесь до чего-то совершенно иного, злокачественного и гиперреального.
Милгрим еще раз глянул на карточку – вдруг надпись чудом изменилась. Его спутница тем временем восхищенно оглядывалась по сторонам.
– Ух ты. Как «Риц-Карлтон» на стероидах. Только в миниатюре.
Она аккуратно поставила пакет с Паддингтонами на кожаный пуфик.
– Могу я предложить вам выпить? – спросил механически ровный голос Милгрима. Он последний раз глянул на жуткую карточку и сунул ее в нагрудный карман.
– У них есть пиво?
– Наверняка. – Он с трудом отыскал встроенный холодильник за дверцей красного дерева. – Какое вы предпочитаете?
Она заглянула в холодное матово-серебристое нутро.
– Я тут ни одного названия не знаю.
– «Бекс», – посоветовал его робот. – Он тут не такой, как в Америке.
– А вы?
– Я не употребляю алкоголь.
Он протянул ей «Бекс», а себе взял первую попавшуюся банку прохладительного напитка. Она открыла бутылку чем-то роскошным с рукояткой из оленьего рога и отпила прямо из горлышка.
– Зачем вы меня сфотографировали? – Механический голос почему-то отключился, и Милгрим неожиданно для себя заговорил совсем другим – голосом человека, которого любой полицейский сразу рефлекторно арестует.
– У меня пунктик, – сказала она.
Милгрим сморгнул и поежился.
– Собирательство. Коллекционирую, что под руку попадется. В файликах, главным образом. Бумажки. Фотографии. Иногда вешаю их на стену в кабинете. У меня есть ваш снимок с наркозадержания в Нью-Йорке в девяносто седьмом.
– Мне не предъявили обвинений, – сказал Милгрим.
– Не предъявили. – Она отхлебнула «Бекса». – И у меня есть копия фотографии с вашего паспорта, разумеется более свежей. А утром, следя за вами, я решила сегодня с вами поговорить. И мне надо было прежде вас щелкнуть. В естественной обстановке, так сказать. Вообще-то, главный мой пунктик – фотографии. Не помню, какое решение было первым: поговорить с вами сегодня днем или сделать снимок, что подразумевало дальнейший разговор. – Она улыбнулась. – Что же вы не пьете свою воду?
