Виталий Вавикин - Электрические сны

– И что он сказал им об этих записях?

– Сказал, что увидел их в могиле?

– В могиле?

– Такой был у него сон.

– За одну ночь столько не напишешь.

– У него было много снов.

– А имплантаты? У него есть в голове имплантаты?

– А у кого их сейчас нет?

– У меня нет. И у тебя, кажется, не было, если конечно, ты не решилась сделать глупость и загрузить в себя воспоминания дочери.

– Если бы не нужно было эксгумировать ее тело, то, возможно, загрузила бы.

Они обменялись еще парой колкостей, затем снова вернулись к обсуждению бумаг Дэйвида Лейбовича.

В эту ночь Оз Литвак так и не смог заснуть. Он не воспринимал все эти корявые формулы всерьез, но они уже проникли в его голову, кружили перед глазами. Тайна: яркая, искрящаяся, которая манит и очаровывает. Шепчет, зовет, умоляет прикоснуться к ней. Желанная тайна, пленительная.

– Только не говори, что решил оживить проект Лейбовича, – сказала Талья Йоффе на следующее утро, разбуженная суетой строительных работ возле генератора подпространства.

Она встретилась взглядом с Озом Литваком. Глаза его горели, на лбу блестела испарина, которую он то и дело промокал носовым платком. Пара инженеров копошилась вокруг нового генератора подпространства, построенного в соответствии с формулами, созданными Дэйвидом Лейбовичем. Талья Йоффе наблюдала за кипящей работой больше часа, стараясь держаться в стороне, затем подошла к Озу Литваку, спросила, все ли с ним в порядке.

– Лучше не бывает, – сказал он возбужденно.

Талья Йоффе осторожно подняла руку и потрогала его лоб. Он был холодным, словно лед. Тайна, которая свела с ума Захарию Ривкеса, пробралась и в голову Оза Литвака.

– Ты точно не устанавливал себе никаких имплантатов? – тревожно спросила Талья Йоффе любовника и коллегу. – Потому что если устанавливал… – она вспомнила сгоревший, изжаренный мозг Захарии Ривкеса. – Не знаю, как все эти рукописи влияют на нас, но, если у тебя в голове есть имплантаты, ты должен все остановить. Ни одна тайна не стоит того, чтобы лишиться ради нее жизни.

– Тайна? – оживился Литвак.

Да, ему определенно нравилось думать о том, что он сейчас делает, как о тайне. В паре шагов от него ошибка инженеров вызвала замыкание нового генератора, выбив сноп искр. Вздрогнули все, кроме Литвака. Талья Йоффе видела, как сноп искр отразился в его горящих безумием глазах.

«Но если он действительно не устанавливал себе имплантаты в голову, то и бояться нечего, – попыталась она успокоить себя. – Он просто ученый. Просто большой ребенок, очарованный новым экспериментом».

Но, несмотря на все эти мысли, Талья Йоффе чувствовала, как продолжает разрастаться в ней суеверный страх. Она стояла, словно в онемении наблюдая за работой. А когда случилось еще одно замыкание, не пошевелилась, не вздрогнула. Лишь смотрела, как из пустоты, из ночи появляется дверь. Остальные ученые, казалось, были так же заворожены, как и она.

«Всего лишь очередное подпространство», – говорила себе Талья Йоффе, наблюдая, как Оз Литвак – единственный, который, казалось, не был парализован сейчас, – подходит к двери, протягивает руку. Дверная ручка поворачивается. Щелчок. И из дверного проема в вечную ночь старого подпространства льется белый, слепящий свет. Литвак делает шаг вперед, замирает на пороге. Свет окружает его, кажется, пронзает насквозь. Свет, способный остановить время – Талья Йоффе думает об этом, когда пытается подойти к Литваку. Движения замедленные и даются с трудом. Разум понимает, но тело отказывается двигаться, словно плывет в густом желе. А свет становится все ярче и ярче. Свет, озаряющий весь этот мир ночи.

Талье Йоффе показалось, что прошла целая вечность, прежде чем ей удалось добраться до Литвака, встать рядом с ним. Но для того, чтобы попытаться разглядеть то, что лежит за порогом этой появившейся из пустоты двери, смелости уже не осталось. Ни у кого не осталось – Талья Йоффе не видела, но знала это, чувствовала, словно могла читать чужие мысли, инородные. Они окружали ее, жужжали роем мух, потревоженных ярким светом из открытой двери, который манил, звал.

– Тайна, – услышала Талья Йоффе далекий голос Оза Литвака, а затем увидела его мысли, в которых он уже сделал шаг вперед, переступил порог, растворился в этом слепящем свете.

«Он уйдет и оставит меня одну», – подумала Талья Йоффе, впервые в жизни признаваясь себе, что привязалась к этому ученому как к человеку, мужчине, возлюбленному, а не как к коллеге.

– Не уходи, – попросила она.

– Не уходить? – голос Литвака искажался, растягивался в потоках света. – Почему я не должен уходить?

– Потому что… – Талья Йоффе заставляла себя сказать, что он нужен ей, но так и не смогла. – Потому что ты не знаешь, что там. Никто не знает, – сказала она.

– Верно. Никто не знает, – согласился Литвак, но в его мыслях не было и тени сомнения. Талья Йоффе знала – он сделает шаг вперед.

– Зачем идти в эту неизвестность? – спросила она. – Разве тебе не страшно?

– Страшно.

– Тогда не ходи. Останься.

– И как в этом случае я узнаю, что там?

– Может быть, там ничего и нет.

– Может, и нет… Но для того, чтобы это узнать, нужно все равно сначала войти.

– А как же я?

– Ты? – Литвак отвернулся от двери, смерив окутанную белым светом Талью Йоффе внимательным взглядом. – Ты можешь пойти со мной, – он протянул ей руку, но она так и не решилась взять ее, хотя Литвак ждал, казалось, целую вечность. Долгую, залитую ярким белым светом вечность. И только потом сделал шаг вперед. Один… И дверь закрылась за ним. Дверь в тайну. Остались лишь завихрения белого света, которые растаяли через пару секунд, растворились в вечной ночи подпространства.

Не выдержав нагрузки, генератор снова замкнул, выбил сноп искр и выбросил в воздух струю черного едкого дыма. Это замыкание заставило всех очнуться. Талья Йоффе чувствовала слабость и головокружение. Одного из инженеров вырвало.

– Что, черт возьми, здесь произошло? – спросила Талья Йоффе, растерянно оглядываясь.

Ответа не было. Никто не помнил. Не знал. Все стерлось. Даже имя. Оз Литвак. Кто такой Оз Литвак? Нет. Лишь эхо. Лишь странные, тревожные чувства. Лишь тайна.

Иногда, заглядывая в глаза новой расы, которую создавали в подпространстве, Талья Йоффе думала, что, возможно, у них есть ответы, но спросить так и не решилась. Никто не решился…

История вторая

Океаник

– Господи! Вот вам жизнь! Да разве ее поймешь?

– А вы и не старайтесь, просто сделайте вид, что все понимаете.

1

Представьте себе планету, на поверхности которой нет ничего, кроме океана, – огромный голубой шар в черном, бескрайнем космосе. Его окружают двенадцать естественных спутников – двенадцать поселений, где кипит жизнь. Их называют сателлиты. Сателлит-Один, Сателлит-Два, Сателлит-Три… Нам нужен Первый – самый большой естественный спутник из остальных двенадцати.

Спускаемся на поверхность – наполненный жизнью и суетой каменный город. Улицы, транспорт, дома… Ищем художественную мастерскую. Одну из многих. Мастерскую девушки по имени Киф. Стеклянные витрины позволяют прохожим видеть все, что происходит внутри. Но мастерская закрыта уже больше месяца. Киф не отходит от постели своей дочери Армы. В центральной больнице говорят, что шансов нет. Всегда говорили, но время шло и шло.

Болезнь дремала и лишь после седьмого дня рождения девочки заявила о себе, когда Киф уже поверила, что с дочерью все будет в порядке. Она ничего не знала об отце Армы. Это была просто случайная связь. Врачи сказали, что этот тип, скорее всего, уже мертв. Его добила либо болезнь, либо наркотики, которые принимали все жители Сателлита-Четыре. Никогда больше Киф не встречала представителей этого окруженного космосом наркопритона. Отец Армы появился словно проклятие и исчез – просто плохая карма. Стоя у кровати умирающей дочери, Киф не плакала. Никогда не плакала.

– Бедняки не плачут, – сказал когда-то давно отец.

Он и не плакал. Лишь мать, когда он умер, получив смертельную дозу радиации на экспериментальном заводе нанороботов.

Ученые обещали, что вскоре наступит светлое будущее, обещали, что микромашины смогут вылечить любую болезнь, побороть старость. Но в итоге завод лишь забирал сотни жизней рабочих. И больше ничего. Киф помнила, как мать вначале проклинала этот завод, а после, когда семья начала голодать, устроилась на место своего погибшего мужа. Позже ее дочь – Рия, старшая сестра Киф, – стала работать вместе с матерью ради маленькой Киф, чтобы она могла учиться, могла что-то изменить. Они говорили об этом Киф каждый день. Ответственность. Она сводила Киф с ума. И еще это ожидание – когда-нибудь следом за отцом, завод заберет у нее мать и сестру. Но мать и сестра жили.

Мать даже дотянула до дня, когда Киф родила Арму. Любила ли эта насквозь пронизанная радиацией женщина свою внучку? Киф так и не поняла. Не смогла она разобраться и в чувствах своей старшей сестры. Скорее всего, они были разочарованы. Словно рождение девочки поставило крест на всех их планах и надеждах. Словно, лишившись своей собственной жизни, они хотели прожить ее в теле Киф. Лучше бы они продали один из своих органов, заменив его дешевым имплантатом, как делали иногда соседи, чтобы обеспечить учебу детям.