Брюс Стерлинг - Священный огонь

— Алкоголь — это яд, — возразила Миа. — А с лекарствами для памяти слишком много проблем, которых они не стоят. Я знаю, молодые женщины привыкли считать старушек именно такими. Но постчеловеческие женщины совершенно не такие. Мы не испытываем ни печали, ни ностальгии. Настоящие старые женщины, если они все еще здоровы и сильны, просто совсем иные. Мы сумели все это… все это преодолеть.

— Но вы же не могли быть к нему холодны и равнодушны, а иначе не стали бы плакать в автобусе.

— Ради бога, перестаньте, — отозвалась Миа. — Я плакала вовсе не из-за него, а из-за сложившейся ситуации. Тут вся суть в условиях человеческого существования. В постчеловеческих условиях. Если бы я плакала, сожалея о моей утраченной любви, то приняла бы сторону вашего приятеля, а не вашу.

— Занятно, — с невольной ревнивой ухмылкой заметила Бретт и ускорила шаг. Ее эластичные подошвы поскрипывали при ходьбе.

— Я отнюдь не собиралась красть вашего дружка и даже не пыталась, — очень осторожно проговорила Миа. — По-моему, у него приятная внешность, но, поверьте, он вовсе не в моем вкусе.

Они пересекли Дивизадеро.

— Я знаю, почему вы сейчас об этом сказали, — уныло заявила Бретт, когда они уже миновали полквартала. — Клянусь, вы бы лучше себя почувствовали, если бы могли дать мне дельный, толковый совет или купили бы не только жакет, но и что-нибудь еще, а я вернулась бы к Гриффу, и мы отправились бы с ним в Европу и повели себя именно так, как, по-вашему, должна вести себя молодая пара.

— Почему вы так недоверчивы?

— Я не недоверчива. Просто я не так уж наивна. Понимаю, вы думаете, что я совсем ребенок, что девятнадцать лет — это детский возраст. Конечно, я не очень-то зрелая, но я женщина. И, по правде признаться, опасная женщина.

— Неужели?

— Да. — Бретт тряхнула головой. — Понимаете, во мне все кипит, а страсти не способствуют гармонии.

— Звучит довольно серьезно.

— Я могу обидеть человека, причинить ему зло. Вполне могу, при случае. Для некоторых это даже полезно. Обидеть кого-нибудь, сделать гадость. Немного шокировать. — Нежное, юное лицо Бретт внезапно изменилось — его выражение сделалось каким-то странным.

Миа не сразу догадалась, что Бретт старается выглядеть порочной искусительницей. Вид у нее был, как у котенка, который шипит от страха и показывает когти.

— Я вижу, — сказала Миа.

— Вы богатая женщина, Майа?

— В известной мере, — отозвалась Миа. — Скорее состоятельная.

— И как вам удалось преуспеть?

— Твердый оклад, небольшие расходы, разнообразные интересы и долгое ожидание. — Миа засмеялась. — Таким образом способен разбогатеть даже неодушевленный предмет.

— И это все, что вы сделали?

— На самом деле это не так-то просто. Труднее всего справиться с небольшими расходами. Заработать деньги довольно легко, а вот не растратить полученное за несколько дней куда сложнее.

— У вас большой дом, Майа?

— У меня квартира в Парнассусе. От медицинского центра. Совсем недалеко отсюда.

— Большая квартира?

Миа помедлила:

— Вы хотели бы у меня переночевать, вы это хотите сказать?

— А можно? Вы меня пустите? Только на одну ночь. Я буду спать на полу. Я к этому привыкла. Знаете, я не хочу останавливаться там, где Грифф может меня сегодня найти. Мне нужно подумать, как жить дальше. Ну пожалуйста, скажите, что вы согласны, помогите мне.

Миа стала думать. Она могла представить себе массу нежелательных последствий, но эти мрачные перспективы почему-то ее не остановили. У нее возник такой внезапный и тесный контакт с девушкой, что она почти суеверно испугалась. Она отнюдь не была уверена в том, что ей понравилась Бретт, и уж тем более не желала вспоминать себя девятнадцатилетнюю. Но все же: девятнадцать лет! Ей было неприятно отказать Бретт.

— Вы голодны, Бретт?

— Да, я бы с удовольствием поела. — Бретт неожиданно повеселела.

— Как тут чисто и аккуратно, — проговорила она, чуть ли не на цыпочках проходя через переднюю в квартире Миа.

Хозяйка дома направилась в кухню и занялась готовкой. По натуре Миа вовсе не была чистюлей, но, когда ей перевалило за семьдесят, привычная неаккуратность осталась в прошлом. Она словно переросла хаос, подобно тому как ребенок теряет молочные зубы. После этого Миа всегда мыла посуду, убирала свою постель и клала на место вещи. Так было проще жить, теперь все делалось быстрее и приобретало смысл. Она больше не ощущала свободы, расслабленности или спонтанности от расхлябанности и беспорядка.

Ей понадобилось прожить семьдесят лет, чтобы научиться как следует убирать за собой, и, когда она усвоила этот урок, отступать назад было бессмысленно. Она не знала, как рассказать об этом Бретт. Глубина изменений ее личности никогда не покажется естественной девятнадцатилетней девушке. Проще будет ограничиться полуправдой.

— Ко мне приходит женщина из службы социальной помощи два раза в неделю.

— Черт возьми, это должно быть неприятно. — Бретт пригляделась к листку бумаги в рамке. — А что это такое?

— Часть моей бумажной коллекции. Конверт от компьютерной игры двадцатого века.

— Что, эта огромная серебряная штука с зубьями, мускулами и всякими военными машинами?

Миа кивнула.

— Это был особый тип виртуальности, плоский и замедленный. Он помещался в коробке из плексигласа.

— Зачем вы коллекционируете такую муру?

— Мне просто нравится.

Бретт скептически отнеслась к ее увлечению. Миа улыбнулась:

— Мне нравится! Мне нравится, что все эти вещи когда-то считались высокотехнологичными, с ультрасовременным дизайном, а на самом деле были грубы и убоги. Именно этим они меня и привлекают. Сконструировать их и выпустить на рынок стоило больших затрат, потому что на людей производило впечатление, когда вы тратили уйму денег. Но они действительно выглядят несуразными. У этой игры были тысячи копий, но сейчас они забыты. Они мне нравятся, потому что немногие интересуются старомодным хламом, а вот я им интересуюсь. Когда я смотрю на эту картинку и думаю о ней — откуда она появилась и что значит, — то всегда чувствую себя самой собой.

— А стоит ли она таких денег? Такая уродливая.

— Крышка от коробки может дорого стоить, если в коробке сохранилась сама игра. Еще живы люди, игравшие в раннем детстве в такие игры, хотя их, конечно, немного. Некоторые из них страстные коллекционеры, у них есть старинные компьютеры, диски, картриджи, катодные трубки и прочее. Все они знакомы через Сеть и продают друг другу копии игр, по-прежнему в коробках. Для коллекционеров это солидные деньги. Но обычный бумажный конверт? Нет. Бумага ровным счетом ничего не стоит.

— Вы не играете в эти игры?

— Боже упаси, конечно нет. Их трудно заставить работать, и, кроме того, все игры ужасны.

Они ели феттуччини с протеиновыми добавками в соусе. И кусочки зеленых углеводов.

— Это настоящие деликатесы, — сказала Бретт, попробовав их. — Не знаю, почему многие жалуются на медицинские диеты. Вы их так вкусно приготовили, у них чудный запах. Это куда вкуснее мяса и овощей.

— Спасибо.

— До пяти лет я не ела ничего, кроме специального детского питания, — похвасталась Бретт, — в детстве я была сильной, как лошадка. И ни разу не болела. Я могла целыми днями бегать сломя голову. Била маленьких, которые еще пили молоко. И еще они ели овощи! По-моему, это преступление — кормить овощами маленьких детей! А вы когда-нибудь ели овощи?

— Лет пятьдесят назад. Я думаю, это преступление — давать детям овощи сейчас, в наши дни. Во всяком случае, здесь, в Калифорнии.

— Они и впрямь очень противные. Особенно шпинат. И кукуруза тоже отвратительная. Эти большие желтые початки с маленькими зернышками… — Бретт брезгливо передернула плечами.

— А вы когда-нибудь ели яйца? Яйца — один из источников холестерина.

— Неужели? Я не знала. И могла бы съесть одно яйцо, если бы нашла в каком-нибудь гнезде. — Бретт безмятежно улыбнулась и отодвинула от себя тарелку. — Вы хорошо готовите, Майа. Я бы хотела научиться готовить. Но мне лучше удаются настойки. У вас, должно быть, большая ванная. А можно мне принять ванну? Вы не станете возражать?

— Да, пожалуйста.

— Но вам, наверное, придется потом ее дезинфицировать.

— Что ж, я вполне современный человек, Бретт. И могу с этим справиться.

— Тогда ладно.

Пока Бретт мылась в ванной, Миа подержала ее поношенную одежду в микроволновой печи для дезинфекции, а потом выстирала и высушила. Туфли на эластичной подошве могли расплавиться или сгореть при стерилизации, и Миа не решилась их трогать. К тому же от туфель шел сильный запах. Запах не был неприятным, хотя обувь долго пребывала на босых ногах и в нее могли проникнуть нежелательные виды бактерий, пировавших в тепле и влажности.

Закутанная в полотенце, Бретт вышла из ванной.

— Наверное, вам захочется стерилизовать полотенце, — виновато проговорила она и сняла его.