Александр Чубарьян - Точка невозврата
– Не тупи, Игорек, – говорю ему. – Пять секунд на выбор. Если ты не сделаешь его, будешь Игорь-Пуля-В-Голове. Орел или решка?
– Пожалуйста… – молит он.
– Раз, – начинаю я отсчет.
– Пожалуйста… – Сейчас он зарыдает.
Не мужик, а тряпка какая-то.
– Два.
Он понимает все очень быстро. Понимает, что бесполезно меня уговаривать и кричит:
– Орел!
Я подбрасываю монету вверх, и он впивается в нее взглядом, словно пытается телепатически уложить ее гербом вверх.
Монета летит вниз, в это время я нажимаю на спусковой крючок, и новоявленный Игорь-Пуля-В-Голове вместе со стулом падает на пол.
– Пять, – произношу я и отправляю пистолет обратно в кобуру.
Никогда не играю с судьбой в орлянку. Но ради интереса подхожу к монетке и смотрю на нее, после чего поворачиваюсь к мертвому Игорю и говорю ему:
– Ты все равно проиграл. Решка.
Игорь молчит – словно соглашается со мной.
Я иду к выходу.
«Рест ин пис».
Но какая сука подставила меня в трактире?
* * *Инкубатора везли на военный аэродром. Куратор сказал, что оттуда Стас уже без него отправится на Украину – правда, куда именно, уточнять не стал. И предупредил, что в самолете Стасу сделают укол, от которого тот вырубится, и надолго.
– Через пару дней очнешься уже по пути назад. Так что для тебя это путешествие ограничится бортом самолета.
Стас хмыкнул.
– Я не полечу, но когда ты вернешься – встречу, – продолжал Куратор, управляя джойстиком микроавтобуса, в котором они ехали. – Главное, ничего не бойся и не переживай. Схема отлажена, безопасность максимальная.
– Да я и не боюсь, – пожал Стас плечами.
– Боишься, – сказал Куратор. – Это нормально. Первый раз. Но страшного ничего нет.
– Ты тоже через это проходил?
– Нет. Я не инкубатор, у меня несовместимость, – ответил Куратор, сворачивая на Пятое кольцо. – Но это ничего не значит.
Несколько минут они ехали молча, потом Куратор усмехнулся и сказал:
– Там этот… твой товарищ, Эрик… ему за малым голову не открутили.
– В смысле? – вскинулся Стас.
– Говорил он много. Не тому, кому надо.
– Он с Ильей, кажется, повздорил.
Тот вечер в памяти остался обрывками. Чужие лица… Кровь… Музыка… Кожаный салон какой-то тачки. Кто-то, кажется Куратор, ведет его домой. Сушняк, вода, кровать, сушняк… Он, что называется, был в хлам.
– Угу. С Илюхой. А этого делать не стоило.
– Илюха крутой? – улыбнулся было Стас.
Но Куратор оставался серьезным.
– Более чем. Я понимаю, по виду этого не скажешь… Просто знай: не стоит вести себя с ним так, как бы ты это позволил себе с остальными.
– Он… тоже? Как и я?
– Нет, – сказал как отрезал Куратор. – Я тебе это говорю для того, чтобы ты был поосторожнее и своих друзей вовремя останавливал.
– Эрик мне не друг.
– Я вообще говорю.
Они свернули на пустынную асфальтированную дорогу, микроавтобус сразу же набрал скорость.
– Слушай… а таких, как я, инкубаторов, много? Я имею в виду в Москве. Что, если мы…
– Вы не встретитесь. А если встретитесь, то не узнаете. И хватит об этом.
Через несколько минут машина сбросила скорость, свернула и остановилась перед высокими воротами. Из будки, стоящей рядом, вышел вооруженный человек в военной форме. Он подошел к кабине, несколько секунд рассматривал книжицу, предъявленную ему Куратором, потом махнул кому-то рукой.
Ворота плавно разъехались в стороны, и микроавтобус, переваливаясь через «полицейских», устремился к взлетной полосе.
Стас уже поднимался по трапу, когда его окликнул Куратор.
– Когда вернешься… можешь писать книгу по своим снам. Тебе разрешили.
Стас махнул ему рукой и ступил на борт военного самолета.
Стюардесса, как на гражданке. Короткая юбка, декольте, шалый взгляд… да ну нах…
Лучше поспать. Спать…
* * *– Музыка перестала быть живой. Музыка сдохла. А если не сдохла, то агонизирует, доживая последние дни. С того момента, когда из компьютера прозвучала первая нота, настоящей музыке был подписан смертный приговор.
Вован за рулем, я рядом. Едем по трассе на огромном «Юконе». Скорость небольшая, около ста километров. Играет музыка – какой-то древний рок-н-ролл в исполнении то ли Элвиса, то ли кого-то из его подражателей. Негромко. Совсем не мешая разговору.
– Это из-за компьютеров такая жизнь у нас. Раньше мы собирались во дворе, брали гитару и разучивали аккорды, а теперь мой сын говорит мне: «Папа, мне нужен компьютер, я хочу быть диджеем, как диджей Электрошокер». Представляешь? Кумирами детей становятся не Хендриксы, не Элвисы, а какие-то Электрошокеры. Ему пять, он любит музыку, и я не хочу, чтобы он вырос на этом суррогате, которым нас сейчас пичкают.
Сказал ли Вова Метелица про своего сына случайно или же с расчетом на то, что я обращу на это внимание, – не знаю.
Мне все равно.
Молчу, а Вова продолжает говорить, глубоко затягиваясь анашой.
Пусть говорит.
– Я радио стараюсь не слушать… но, когда есть передача с Хачкинаевым, включаю. Слышал про такого? Рок-н-ролльщик старой закалки, ему лет пятьдесят или шестьдесят, а зажигает так, что возвращаешься в то самое время, время настоящей, хорошей, живой музыки. Я бы дал ему какого-нибудь Оскара только за то, что Хачкинаев не дает до конца уничтожить. Уничтожить то, что осталось. Блин, да он достоин Оскара больше, чем кто-либо другой!
Не знаю, кто такой Хачкинаев, меня не интересует рок-н-ролл…Вован передает мне косяк, я затягиваюсь и возвращаю его обратно.
Ему это надо больше, чем мне.
– Кого ты присылал к Игорю? – спрашиваю я.
Он вздрагивает.
Боится все-таки.
Знает, что случилось с Игорем, помнит три свои взорванные машины… Но лучше всего на него подействовал мой разговор с его охраной примерно полчаса назад.
Он не хочет умирать. Просто шансов у него нет.
Понимает, что как только я узнаю все, что мне нужно, он станет бесполезен.
Но понимает и другое – я не буду тянуть с ним.
Дам ему время – но тянуть не буду.
Боится. Вполне возможно, что он знает, как развивались события «до Игорька». Он боится не меня, боится смерти, которая меня сопровождает. Боится того, что его жизнь для меня значит не больше, чем жизнь кого-либо другого. Поэтому он и пытается стать мне другом, рассказывая какую-то чушь о музыке и своем сыне.
Мы проезжаем пост, милиционеры при виде знакомой машины отворачиваются в сторону (хорошо хоть честь не отдают), мы въезжаем в город.
– Слушай, раз уж так получилось…
– Просто опиши мне его.
– Кореец. Белые волосы…
Я уже знаю, кто это был.
И даже понял, почему ни Вована, ни Игоря не убрали, оставив ниточку, по которой я размотал клубок.
Все должно иметь свой конец. Мне становится смешно. Я смеюсь, выходя из машины.
А Вован так и останется в моей памяти напуганным и не поверившим в то, что его не стали убивать, любителем рок-н-ролла.
Жалеть о том, что он остался жить, я не буду.
* * *Визит на Украину прошел без проблем. Все получилось так, как и говорил Куратор: Стас ничего не помнил, кроме обрывков сна.
Дома его ждал сюрприз в виде новенького лэптопа. Не самый дорогой, но тем не менее… Подарок Куратора – тот был доволен и довольства своего не скрывал.
Когда он уехал, Стас связался с Костей. Тот уже был в курсе – поздравил брата с боевым крещением. Как обычно пообещал, что через недельку-другую заскочит в гости.
Потом Стас сел за новый компьютер.
Первым делом перекинул в него наброски нового текста. Осваиваясь с этим чудом техники, спроецировал клавиатуру между подлокотниками кресла, попытался расширить границы экрана; в этот момент в дверь позвонили.
Дашка. Мешки под глазами, волосы растрепаны, колготки порваны в нескольких местах, куртка в каких-то пятнах – бомж из Отстойника, да и только.
Не поздоровалась. Стоя на пороге и глядя в сторону, глухим голосом попросила взаймы… она даже сумму не стала называть, просто попросила денег.
– Зайди, – мрачно сказал Стас, глядя на нее.
Она помотала головой.
– Дай денег.
Стас попытался взять ее за руку. Поняв, что он собирается посмотреть, она вырвала руку и отшатнулась.
– Дай, я верну. Или отработаю…
Схватив ее за капюшон, он рывком втащил ее внутрь квартиры и захлопнул дверь.
Дашка лежала на полу и даже не пыталась встать – смотрела снизу на него то ли с презрением, то ли с ненавистью, пыталась что-то сказать… но не говорила.
– Куртку сними, – процедил Стас.
– Что, хочешь, чтобы сейчас отработала, сразу? А так…
– Сними куртку, дура, пока я тебе мозги не вышиб!
Откуда взялась эта агрессия, он не знал – но очень сильно хотелось ударить ее. Оправдание? Слов она не понимает, а дурь надо выбивать. У нее дочь, мать больная, а она, сука…
