Кейт Лаумер - Укротитель времени (сборник)
— Важнее твоей брачной ночи?
— Моей брачной ночи? — повторил ошеломленный Лафайет.
— Твоей и моей, — мрачно сказала Гизель.
— Подожди минуточку, — попросил Лафайет, — это уже слишком далеко зашло! Во-первых, я даже не знаю тебя, а во-вторых, у меня уже есть жена, и… — Он отпрыгнул как раз вовремя, так как в девичьей руке сверкнуло тонкое лезвие.
— Так вот, значит, как, да? — прошипела она, надвигаясь. — Ты думаешь, что можно играть сердцем Гизель? Ты думаешь, что можно поцеловаться и убежать, да? Я тебя так отделаю, что ты никогда больше не сможешь разбить сердце бедной девочки, ты, травяная гадина!
Она подскочила, Лафайет стукнулся о другую стенку фургона; над ним взметнулось лезвие…
Но Гизель не ударила его, она заколебалась. Неожиданно из-под длинных ресниц брызнули слезы. Стилет выпал из разжавшихся пальцев, и она закрыла руками лицо.
— Я не могу, — рыдала она. — Теперь обо мне все будут судачить, но мне все равно. Я себя убью лучше… — Она нащупала нож на полу, но Лафайет взял ее за руки.
— Нет, Гизель! Остановись! Послушай меня! Я… Я…
— Ты… значит, я тебе не безразлична? — дрожащим голосом спросила Гизель, мигая от слез.
— Конечно, не безразлична! Я имею в виду… — Он подождал, пока пикантное лицо девушки не перестанет менять выражения.
— Теперь ты вспомнил, как ты меня любишь? — настойчиво спросила она.
— Нет — я имею в виду, что не помню, но…
— Бедненький мой, милый! — Внезапное раскаяние преобразило черты Гизели. Она теперь напоминала ангела милосердия. — Луппо сказал, что тебя ударили по голове! От этого у тебя потеря памяти, да? Поэтому ты не помнишь о нашей большой любви!
— Это… наверно, поэтому, — замешкался Лафайет.
— Мой Зорито, — ворковала Гизель. — Это из-за меня тебя стукнули по голове. Пойдем в дом, скоро ты все вспомнишь. — Она повернула его к двери фургона.
— Но… а если твой дядя нас увидит…
— Пусть это изгложет его сердце, — небрежно бросила Гизель.
— Отлично, а если он вместо этого решит вырезать мое сердце?
— Тебе больше незачем разыгрывать невинность, Зорито. Ты свое дало сделал. Теперь получай награду. — Она подняла тяжелую щеколду и решительно распахнула дверь. Свеча на столе отбрасывала романтический свет на гобелены, иконы, тряпки, вышитую бисером занавеску, за которой виднелась высокая кровать с красно-черным атласным покрывалом и множеством розовых и зеленых подушечек, а также тусклое овальное зеркало.
Как зачарованный, Лафайет глядел на узкое смуглое черноглазое лицо, отражавшееся в зеркале. Блестящие иссиня-черные волосы, растущие треугольником на лбу над высоко изогнутыми бровями. Нос длинный и с горбинкой, рот хорошо очерчен, разве что чуть безвольный, но зубы как из белого фарфора, кроме одного золотого переднего вверху слева. Лицо было бы ничего, думал Лафайет, если может нравиться лицо, блестящее от обильного масла для волос.
Нерешительно он потрогал пальцем ухо, ткнул в щеку, скривил губы. Лицо в зеркале передразнило каждый жест.
— Зорито, почему у тебя губы кривятся? — забеспокоилась Гизель. — У тебя не будет припадка, а?
— Как знать? — ответил он с безнадежным смешком, пощупывая худой, но твердый бицепс. — Меня, кажется, снабдили чьим-то чужим телом, которое может иметь что угодно, от полупаралича до грудной жабы. Думаю, это выяснится, как только будет первый приступ.
— Ты противный мальчишка, Зорито. Не сказал мне, что ты больной человек, — укоризненно отметила Гизель. — Но это ничего, я все равно за тебя пойду. Интереснее будет жить! — Она ласково поцеловала его. — Я быстро, — выдохнула она и ускользнула в соседнюю комнату, мягко позвякивая бусами.
Сквозь занавеску было неясно видно, как она ловко отбросила что-то из нарядов. Он разглядел, как блестела ее кожа цвета слоновой кости при цветном освещении.
— Чего ты не устраиваешься? — тихо сказала она. — И налей-ка нам по стаканчику смородинового вина. Оно в буфете над столом.
«Надо выбираться отсюда, — подумал Лафайет, отводя глаза от соблазнительного видения. — Дафна никогда не поймет закона племени». — Он на цыпочках подошел к двери, взялся за ручку, но за спиной прозвучал голос Гизели:
— Глупый — это не буфет. Соседняя дверка!
Он обернулся. Она стояла в проеме двери в невидимом нижнем белье.
— А, конечно. Ты же знаешь, потеря памяти, — он отдернул руку.
— Ничего, что потеря памяти, — отрезала она, — ты не думаешь, что я кого-нибудь еще пускала в спальню, а?
— Не обижайся, — быстро сказал Лафайет, заставляя себя смотреть в угол комнаты, а не на ее фигуру.
Гизель подавилась смешком:
— Ой, мальчик, какой был бы сейчас сюрприз, если бы ты вышел и наскочил на Борако. Один твой вид сводит его с ума от ревности.
— Может, я лучше выйду и поговорю с ним? — предложил Лафайет.
— Не надо слишком-то геройствовать, мой Зорито. Борако пока еще лучше всех владеет ножом, даже несмотря на то что ты его случайно опрокинул. Лучше дай ему время, пусть остынет… — Она подошла к нему, обняла за шею.
— А сейчас лучше поцелуй меня, пока я не остыла, мой любимый!
— А… м-м-м, — протянул Лафайет, когда их губы соприкоснулись. — Я только что вспомнил, что мне нужно…
Гизель сделала быстрое движение, нож блеснул под носом у Лафайета.
— Думаю, ты вспоминаешь не то и не вовремя, мальчик, — сказала она холодно. — Лучше выполняй то, что следует!
— Ты что, все время носишь этот нож при себе? — поинтересовался Лафайет, уклоняясь от занесенного клинка.
— Пока на мне остается последний клочок одежды, чтоб его спрятать, — не без ехидства произнесла она.
— А, — сказал Лафайет. — В таком случае, я имею в виду, что…
— Ты забыл про вино, — сказала Гизель. Она прошмыгнула мимо него, достала бутылку темно-красного цвета, две рюмки на длинной ножке и налила их до краев.
— За наше семейное счастье, — прошептала она и пригубила вино. — В чем дело? Ты не пьешь? — недовольно спросила она, видя, что Лафайет замешкался.
— А… за семейное счастье, — сказал он и выпил.
— А теперь, почему бы нам, э-э, не выпить за… м-м… брачное ложе? — Гизель хихикнула.
— Я потушу свет, — сказал Лафайет и быстро задул свечу.
— Тебе что, неприятно на меня смотреть? — надула губки Гизель. — Ты считаешь меня безобразной?
— Я опасаюсь сердечного приступа, — ответил Лафайет, — можно, я… м-м-м… помогу тебе раздеться?
— Как пожелаешь, кариссимо, — выдохнула она. Пальцы Лафайета прошлись по атласной коже, и шуршащее неглиже оказалось у него в руках. По колену шлепнуло нечто тяжелее чистого шелка — нож в тонких кожаных ножнах. — Теперь бери меня, мой Зорито, я — твоя!
— Ох, я лучше проверю, закрыта ли дверь, — сказал Лафайет, отступая прочь от звука ее голоса.
— Не беспокойся по пустякам в такой момент! — нетерпеливо шептала она.
— Где ты, Зорито?
— А задняя дверь? — настаивал Лафайет, нащупывая в темноте дверную ручку.
— Здесь нет задней двери!
— Я только еще раз проверю, — сказал Лафайет, найдя щеколду. Он распахнул дверь, выскользнул на яркий лунный свет, захлопнул дверь и забил болт на место. За стеной Гизель растерянно звала его, Лафайет быстро спустился с трех крутых ступенек. В тени, футах в пятидесяти от фургона, росло гигантское дерево. От него отделилась грузная фигура Борако.
— Ха! — зловеще сверкнул при лунном свете широкий белозубый оскал. — Выдворила, да? Вот как получается… Так теперь-то я тебя насовсем пристрою. — Борако сорвал с ремня нож и потер его о волосатое предплечье, приближаясь к Лафайету.
— Слушай, Борако, — сказал Лафайет, отступая от него. — Я тебя уже один раз ткнул головой о землю. Видимо, придется повторить…
— В тот раз ты перехитрил меня, — огрызнулся Борако. — Теперь я с друзьями, они будут судьями. — Тут из густой тени выросли три гиганта.
— Ну, раз уж вас четверо, можете сыграть в гольф, — съязвил Лафайет.
Дверь в фургоне непрерывно сотрясалась, раздался пронзительный разъяренный крик, затем гневный стук женских кулачков в стены.
— Эй, ты что с нею сделал? — в голосе Борако звучала угроза.
— Ничего, — ответил Лафайет, — поэтому она и бесится.
Как только шайка бросилась к закрытой двери, Борако, зарычав, набросился на Лафайета. Тот сделал ложный выпад, увернулся и подставил ногу, зацепив ею лодыжку Борако. Путник влетел головой в колесо фургона, и она крепко застряла между большими деревянными спицами. Остальные трое были при деле — они мешали друг другу открыть дверь. Лафайет проскользнул за фургоны, повернулся и дал стрекача, надеясь укрыться в глухом лесу.
3
Битых полчаса О'Лири лежал лицом вниз, скрывшись, как потом он выяснил, в ежевичных кустах, а вокруг то ближе, то дальше раздавались голоса мужчин, обыскивающих кусты. В конце концов их энтузиазм иссяк, и, выругавшись напоследок, они удалились. Наступила тишина. Лафайет выбрался, отряхнул пыль, морщась от разнообразия болевых ощущений, приобретенных за время ночных приключений. Он прощупал пиджак изнутри. Марк III был на месте. Лафайет внимательно вгляделся в темноту вниз по склону. Опасные террасы, образованные в результате выветривания скальных пород, вели вниз.
