Кир Булычёв - ГЕНИЙ ИЗ ГУСЛЯРА
— Только не это! — взмолился Минц. — Мы не знаем, кого спугнем и во сколько это нам обойдется.
— В зависимости от твоего доклада, Лева, — сказал президент. — Россия не забудет твоего подвига.
— Пока еще я ничего не совершил, — скромно ответил Минц.
Он попрощался с президентом и объяснил Удалову, что был у Толи научным руководителем на кандидатской диссертации. Много лет назад.
Вечером Удалов отведал пищи из кухонного комбайна. На этот раз Ксения набрала на кнопках рагу из зайца под бургундским вином и омаров под майонезом. И все из той же картошки.
Омары Удалову понравились. Наевшись, он взял у Ксении пропеллер, попробовал полетать по квартире, ушиб голову о люстру — к счастью, люстра осталась цела. Удалов упал, но не огорчился. Только сказал:
— К Максимкиному приезду спрячь эту штуку.
Ксения не ответила, но поняла, что Удалов беспокоится, как бы «Малыш Карлсон» не попал в руки внуку, который отдыхал с родителями на острове Кипр.
Удалов долго не засыпал, сидел у окна. По улице брели парочки, возвращались из парка. Удалову казалось, что многие девицы не настоящие, а надувные, но из-за плохого освещения он не был уверен в своих наблюдениях.
Ксения мирно спала — русские женщины быстрее привыкают к необычностям судьбы. Ну где бы вы увидели в Европе, чтобы женщина на шестом десятке, купив на толкучке пропеллер, стала бы летать с ним над городом? А у нас это бывает.
Взгляд Удалова упал на хозяйственную сумку, которую Ксения собрала ему в шоп-тур. Когда она узнала, что Удалов отправляется в будущее с государственным заданием и на государственные деньги, как бы в командировку, она обрадовалась и надавала ему поручений, записала их под номерами на бумажке — оказывается, Ксении было отлично известно состояние рынка будущего и знакомы цены. Она еще и не побывала там — и может, не побывает, — но разбиралась в особенностях экономики будущего лучше любого футуролога.
Удалов старался следить за ее инструкциями, но голова была переполнена информацией, и потому он мало что запомнил из поучений жены. Даже бумажку затерял. А Ксения так старалась! Сложила в сумку отрез крепдешина, палехскую шкатулку, хохломские ложки, пепельницу из малахита, янтарные бусы и множество вещей, которые не очень нужны дома, но выбрасывать их нельзя.
Заснул Удалов перед рассветом и во сне высоко летал, погружаясь в облака.
* * *Минц вышел с портфелем.
— Боюсь, — сказал он, — что у меня никуда не годный бартер.
— Я поделюсь, — пообещал Удалов.
Перед агентством «Голден гууз» было людно. Отправляли группу. Вчерашняя женщина проверяла сумки, а нервный кавказец, сидевший в конторе, собирал деньги и шустро прятал их в сейф. На паспорта Минца и Удалова он взглянул мельком, словно они его на самом деле не интересовали.
— На улице ожидай, — говорил каждому кавказец. — На улице ожидай.
Получалось словно песня.
Выходя, они столкнулись с Мишей Стендалем.
Миша Стендаль — сотрудник газеты «Гуслярское знамя», раньше органа горкома, а теперь — владения коллектива редакции из шести человек во главе с товарищем Малюжкиным.
Миша склонился к уху Удалова и громко прошептал:
— Никому ни слова. Я выполняю редакционное задание.
— Слушаюсь, — ответил Удалов.
— Миша! — воскликнул Минц. — А вы что здесь делаете?
— Конспирация! — прошептал Удалов. — Он тоже на задании.
Женщина со скучным лицом появилась рядом, хотела о чем-то спросить, но Минц ее опередил своим вопросом:
— В какой год вы намерены нас отправить?
— В отдаленное будущее! — ответила женщина так, словно ее обидели.
— А год вам неизвестен?
— Говорят, что лет через сто, — сказала женщина. — Точнее меня не информировали. И попрошу на улицу, на построение!
На улице, у дверей в агентство, женщина выстроила всех шоп-туристов. Одиннадцать человек. Два или три лица Удалову были знакомы, не более того.
Женщина прошла вдоль строя.
— Участники шоп-тура, — сообщила она, — должны строго соблюдать правила поведения в чужом обществе. Запрещается вступать в разговоры с жителями будущего, навязывать им свои товары и услуги за пределами вещевого рынка. Любая попытка остаться в будущем или продлить срок своего тура будет наказываться денежным штрафом в десятикратном размере. Всем ясно?
— Простите, — сказал профессор Минц, вытирая платком вдруг взопревшую лысину, — а в десятикратном размере от чего?
— От максимума, — ответила женщина.
Алый рот ее совершал куда больше движений, чем следовало или было необходимо.
Кавказец выглянул из дверей и сказал:
— Можно запускать, Чикита.
— В какой год нас отправляют? — спросил у него Минц.
— Главное, — ответил кавказец, — живым вернуться, не заблудиться. Будешь слушаться, будешь живой и богатый.
Удалов тем временем смотрел на своих спутников. Семь мужчин, четыре женщины. Женщины все деловые и профессиональные на вид. Это было видно по джинсам и крепким объемистым сумкам. Из мужчин трое были молоды, Миша Стендаль в расцвете сил, а трое, включая Удалова и Минца, приближались к закату жизни.
Больше разглядеть Удалов не успел, они быстро шли по полутемному коридору, кавказец возглавлял шествие, а длиннолицая дама его замыкала. Потом в глаза ударил свет — они оказались в зале, похожем на актовый зал типовой школы. В углу были свалены стулья. Они были покрыты красным ситцем с выцветшими белыми буквами лозунгов.
Посреди зала стоял автобус Павловского завода. Кавказец занял место за рулем, женщина подталкивала, торопила туристов, повторяя, что времени в обрез, если опоздаем, придется возвращаться несолоно...
Обшивка с сидений была сорвана, некоторые сели на пружины, другие на голую фанеру.
— Крепче держитесь, — приказал кавказец.
Женщина с красным ртом прошла к двери в зал, возле которой был выключатель. Она повернула его, и свет в зале погас. Стало почти совсем темно. Автобус взревел и начал покачиваться. Поехал. Иногда его подбрасывало на колдобинах.
Удалов с трудом удерживался на сиденье, так что вглядываться в темноту не было возможности.
Затем стало светло, даже ярко. Оказалось, автобус выехал на залитый солнцем луг. Ласковое солнце катилось по бирюзовому небу. Пели птицы, хотя в августе они у нас молчат.
— Вылезаем! — приказал кавказец.
Женщина с длинным лицом ждала их внизу, снаружи. От этого создавалось ощущение какого-то розыгрыша, дурной шутки. Правда, перемену в окружающем пейзаже объяснить было нелегко.
— Скорее, товарищи, скорее, господа! — звала женщина. — Мы теряем драгоценное время.
— Корнелий, запоминай, все запоминай! — прошипел Минц.
— Говорят, американским шпионам выдают кинокамеры размером в горошину, — сказал Миша Стендаль. — Жалко, что я не шпион.
Туристы, волоча сумки, поспешили за женщиной по утоптанной тропинке, которая провела их сквозь кусты и влилась в улицу. Улица была чистой, широкой, дома прятались в зелени. По мостовой неслись машины неизвестной конструкции, по тротуарам шли люди, большей частью в широкополых шляпах, в длинных плащах или халатах.
Удалов рассматривал этих людей, жителей отдаленного будущего, но жители не обращали на него никакого внимания.
Он обратился к встречному жителю будущего и спросил:
— Вы не скажете мне, какой сегодня у нас год?
— Две тысячи ноль девяносто шестой, — ответил житель и прошел, не останавливаясь.
— Запрещено! Запрещено задавать вопросы! — шипела Чикита. — Вы что, хотите, чтобы всю программу нам прикрыли? Вы не представляете, с каким трудом мы на этот контракт вышли! И никто раньше вопросов не задавал. Сказано — не задавать, и не задавали. А вы почему задаете?
— Потому что я любознательный.
— Без пяти минут любознательный? — съязвила Чикита, которой к тому времени удалось оттеснить Минца внутрь группы, и по ее знаку остальные шоп-туристы взяли Минца и Удалова в кольцо, чтобы скрыть от встречных и облегчить экзекуцию.
— Но почему нельзя спрашивать? — вел арьергардный бой Удалов.
— А потому, что сейчас ты про год спрашиваешь, а потом спросишь, чего нельзя.
— А чего нельзя?
— Нельзя узнавать, будет война или не будет, когда ты помрешь и какой смертью... Мы...
— Но вы же сами в проспекте обещали нам могилы показать!
— Там проведена соответствующая подготовка. Там все схвачено. А вот самодеятельности мы не допустим.
— Не допустим, — поддержал Чикиту ее помощник.
Впрочем, и туристы были солидарны с начальством, потому что, конечно же, приехали сюда не из-за места на кладбище, а за товаром.
— И какая вам радость, — сказала уже спокойнее Чикита, чувствуя, что бунт на борту утихает, — какая радость узнать, что помрете через три дня?
