Сергей Лукьяненко - Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник)
И я говорю вам: королю было плевать на первосвященника римского Адриана, как и Пипину Короткому в свое время было плевать на Стефана! Карл желал закончить дело отца, сокрушить могущественного противника, добавить к своему титулу «et Langobardorum», раз и навсегда прибрать к рукам драгоценных племянников. И в том, что они, как и Дезидерий, мирно окончили свои дни в каком-нибудь – ха-ха! – Богом забытом монастыре, правды не больше, чем во всем остальном, что накорябают впоследствии глупые толстые летописцы, которые ничего не видели, но знали все лучше видевших. И пусть их. Я-то знаю, какая она – правда.
Давайте-ка я расскажу вам еще одну забавную историю…
Сразу же после торжества в Павии король поспешил домой, ибо дома стало неспокойно: саксы опять взялись за оружие и разорили Гессен. Зимой началась новая война, и Карл нанес саксам сокрушительное поражение при Брунсберге. Враги запросили пощады, клянясь всем возможным, обещая отречься от своих богов и навеки заключить с нами мир. Но прежде чем отзвучали последние клятвы и их унес ветер, отряд вестфалов хитростью проник в город Хидбек, где располагались тогда наши войска, и устроил беспощадную резню. Год спустя, пользуясь очередным отсутствием короля, саксы опять восстали, захватили Эресбург и осадили Зигебург. Вот вам еще одна правда – ты пойдешь ради свободы и жизни на любые средства и дашь любые клятвы, коли их требуют с ножом у горла. Но стоит лишь завоевателю отвернуться, как гляди-ка: нож уже в твоей руке и целится в незащищенную спину. И пусть глупые толстые летописцы проклинают вероломство саксов. Я знаю – случись так, что мы с саксами поменялись бы местами, Карл сам бы клялся отречься от Христа и даже от отца родного, лишь бы потянуть время. Впрочем, кто я такой, чтобы обсуждать поступки королей и правителей? Я – воин, я подавлял мятежи не потому, что ненавидел саксов или так уж любил Бога, данного нам из Рима. Я исполнял приказ и был беспощаден потому, что знал: в случае чего мне тоже не дадут пощады… Однако рассказ мой здесь только начинается.
Год спустя, когда в Саксонии вновь установилось шаткое подобие мира, к нашему государю прибыло посольство правителя Сарагосы с мольбой о помощи. Эмиры Испании передрались между собой; Абдерахман Омейяд стал настолько силен, что в Сарагосе решили: уж лучше Карл. Разумеется, государь наш не был бы Великим, если бы упустил такой удобный повод вторгнуться в Испанию и положить конец мавританскому владычеству над этими землями. Недаром же дедом его был не кто-нибудь, а сам Карл Мартелл! И вот король во главе большой армии перешел Пиренеи. А я вновь говорю вам: не верьте тем, кто будет рассказывать о том, как занимали мы крепость за крепостью, практически не встречая сопротивления, как с триумфом возвращались домой! Я был в этом походе от начала до конца, я своими глазами видел, как мавры оставляли незначительные укрепления, собирая силы для решающего удара, как короля предали чересчур нерешительные союзники, как разбили нас под стенами Сарагосы и как поспешное отступление едва не превратилось в бегство. Да что там говорить, солдат всегда знает, что отступление – это и есть все то же бегство, лишь названное красивым, чуть менее презрительным словом. Да, мы не были бестолковой толпой, несущейся сломя голову, потому что поступить так значило обречь остатки армии на гибель, а короля нашего Карла все же не зря прозвали Великим. И даже несмотря на жесточайшую дисциплину, наше войско, растянувшееся змеей по горам, с каждым днем таяло: дезертиров уже никто не считал, а проклятые мавры то и дело беспокоили нас молниеносными набегами. И все же это не конец моего рассказа, это лишь начало конца. Слушайте же, потому что сказанья врут, и история – врет, а правда – вот она.
Случилось так, что мне выпало в числе других идти в арьергарде армии, прикрывая отступление и заодно охраняя королевский обоз. И если вам скажут, что этот обоз ломился от золота и драгоценностей, взятых нами в качестве военной добычи, знайте – вам снова врут. Не было в том походе богатой добычи, а государь наш Карл был королем-воином и никогда не таскал с собой на войну телег с драгоценной утварью и наложниц, разряженных в шелка. То был простой военный обоз, груженный продовольствием, водой, запасными наконечниками для стрел, копейными древками, подковами, веревками, осадным инструментом – одним словом, всем тем, без чего не проживет любая армия. Голодный солдат – плохой солдат, судари мои, и что толку в самой отчаянной храбрости, если на стрелы врага ты можешь ответить лишь бессильной бранью? Да и в обозе ли дело? Мы и только мы были тогда надеждой и защитой армии и короля, мы то и дело подвергались неожиданным нападениям, на наши головы падали камни со скал, в нас летели стрелы из-за каждого куста. Все это хорошо понимал Карл, а потому поставил во главе арьергарда одного из своих любимцев – стольника Эггихарда, а в придачу к нему – пфальцграфа Ансельма и маркграфа Хруотланда – префекта бретонского рубежа.
Я почти ничего не знаю о нем – он служил далеко на севере и неожиданно присоединился к войску перед самым походом. Суровый, неразговорчивый, а еще – гордый. Именно из-за этой гордости, говорят, он и поссорился с королем. Из-за гордости и своего меча.
Хэй, что это был за меч! Длинный, чуть ли не в руку взрослого мужчины, обоюдоострый клинок с выбитыми на лезвии непонятными письменами. Маркграф взял его в бою, когда восставшие племена диких бретонцев напали на Ванн – столицу марки, отстроенную и укрепленную еще отцом нашего короля. Об этом мече говорили всякое. Говорили, он давал своему владельцу силу десяти мужей. Говорили, что он не тупился даже после самой жестокой сечи. Говорили, что когда-то давно великий мудрец и колдун выковал его из камня, упавшего с неба, для славнейшего короля в мире. Будь они прокляты, говорившие это!
Возможно, если бы Хруотланд преподнес этот меч Карлу, как ему советовали наперебой и друзья, и враги, все было бы иначе. Возможно, не изменилось бы ровным счетом ничего. Что теперь проку гадать? Король с войском ушел вперед. Маркграф вызвался охранять обоз. Сам, добровольно, хотя и оказался лишь третьим по старшинству. А меч? Меч остался с ним.
Ну и мы – непобедимая франкская пехота, сила и гордость армии, профессиональные воины: франки, бургунды, лангобарды, окситанцы, бретонцы, фризы, готы и сыновья еще многих народов и стран – чуть более восьмисот человек. Среди нас почти не было всадников, и дело даже не в том, что роль конницы в победах короля тоже много раз переврали, чрезмерно преувеличивая значение благородных господ. Не спорю, таранный удар сомкнутого строя всадников в тяжелых бруинах, когда пробивная сила копья во много раз увеличена массой мчащегося скакуна, ужасен. Но послушайте меня: наш путь лежал по горам и ущельям, узкие тропки вились змеями, и над нами со всех сторон нависали склоны, густо покрытые лесом. Ну и где, скажите мне, в таких условиях показать себя тяжелой кавалерии? Кого преследовать и какой строй разрывать в клочья, если место, в котором могут плечом к плечу встать хотя бы пятеро мужчин, может не встретиться за целый день пути? Наконец, где взять таких лошадей, что будут, как козы, прыгать с камня на камень, а не дико ржать, бешено вращать глазами и упираться всеми четырьмя ногами при переходе через малейшую расщелину? Молчите? И правильно делаете.
Солнце клонилось к закату. Мы, отстав от основной армии на расстояние полуденного перехода, проходили узким ущельем. Я только успел подумать, что сверху, должно быть, мы представляем собой прекрасную мишень, как прямо под копыта лошади Ансельма, ехавшего впереди, обрушился огромный камень. Грохот, ржание, пфальцграф вылетает из седла, и, клянусь, пока он падает, в него втыкается не меньше десяти стрел!
А потом начался ад. Уж поверьте солдату, который немало повидал: ад – это совсем не то, о чем нам твердят священники. Ад – это когда кричат люди и кони, когда ты заперт в каменном мешке и нет времени стереть с лица кровь и мозги твоего товарища, которому камень размозжил голову. Когда кругом падают убитые и раненые, а твой щит кажется тебе такой глупой и ненадежной вещью, потому что его можно развернуть только в одну сторону, а смерть приходит отовсюду. Ад – это когда ты беспомощен.
Но мы все же были воинами-франками, испытанными в боях ветеранами, и мы не побежали. Потому что нам некуда было бежать. Потому что бежать под стрелами, камнями и бревнами, которые обрушивали на нас сверху коварные васконы, – значит еще больше приблизить свою смерть, а любой солдат, хоть и привычный к смерти, любит жизнь ничуть не меньше вас. Нет, мы выстроили стену щитов, ощетинились копьями и стали медленно пятиться, отступая назад, в долину, которую совсем недавно оставили за спиной. Мы знали, что настала пора умирать, и хотели умереть мужчинами. И нападающие это поняли. Смертоносный дождь прекратился, и лес, скрывавший тело гор, изрыгнул полчища врагов. Они прокатились по нам, как лавина, разбрасывая по сторонам тела убитых и изуродованных, прошли насквозь, уничтожив любое подобие строя, а потом обернулись, чтобы встретиться лицом к лицу с уцелевшими.
