Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий

На ночёвке он увлёк Жёлудя ужинать к костру с Лузгой и Альбертом Калужским, при котором неотлучно находился его обещанный раб. Пора было сплачиваться с группой. Путь в Орду начинался с первой ночёвки.

Бывший верховный шаман Москвы прислушался к движениям души командира.

— А ты, — промолвил он, — ни о чём не жалеешь.

— Кто-то должен, — ответил старый лучник, неподвижно глядя в огонь.

— Ты слуга закона, но не слуга народа, — сказал Мотвил. — Народ тебя боится.

— Так и положено, ведь я не служу народу, это народ служит мне, а я служу светлейшему, — резонно заметил Щавель. — У нас власть светлейшего князя Лучезавра, а не власть народа. И всякий, задумавший этот ход изменить, будет безжалостно истреблён.

Покои в глубине президентского дворца замерли в тиши по случаю позднего часа. В маленьком кабинете, отделанном ореховыми панелями, горела на столе электрическая лампа под зелёным стеклянным абажуром. Глава государства Северная Центральная Азия, которое западные соседи называли Железной Ордой, приводил в порядок мысли после вечернего совещания. Затягивался папиросой, прихлёбывал остывший чай, утрясал план на завтра.

Он скорее почуял, чем услышал шаги мягких сапог по толстой ковровой дорожке. В дверь деликатно постучали. Медведеподобный кобель кавказской овчарки, лежащий возле кресла, повернул башку. В маленьких карих глазах блеснули красные огоньки недоброй готовности.

— Свои, Кябир, — чуть слышно сказал президент, опустил руку, окунул пальцы в тёплую шерсть. Овчар давал ему силу, а сила была нужна, потому что от неурочного визита кроме напрягов ждать было нечего.

— Разрешите войти? — секретарь, невысокий башкир с большими залысинами, с коротким рядом орденских планок на кителе, не переступал порога.

Президент откинулся на высокую спинку деревянного кресла. Кябир, узнав давнего знакомого, по желанию хозяина зачисленного в регистр 'Свои', притушил кровавые огоньки.

— Входите, — устало сказал вождь, в свете лампы было видно, как шевельнулись губы. На лице выше усов лежала тьма.

Он понял, что случилось нехорошее. Что конкретно, ему сейчас доложат.

Секретарь прижимал к бедру коричневую кожаную папку с золотым тиснением 'Входящие'. В отличие от чёрной папки 'На подпись', эта никогда не несла в неурочный час приятных вестей.

— Поступила радиограмма, — секретарь раскрыл папку и деликатно опустил на стол розовый лист с ровными строчками машинописного текста. — На участке Великий Муром — Арзамас прекращены путевые работы. Руководящий состав частично истреблён по национальному признаку. Местные рабочие уничтожают татар и москвичей. Китайские землекопы разбежались. Здания передвижного городка путейцев и строительная техника сожжены.

Тот, кого наивные избиратели из глубинки и дремучие урыски называли ханом Беркемом, резко подобрался. Взял листок, ухватил глазами длинную радиограмму. О волнениях в столице Великой Руси его ставили в известность, но что дикарские пляски затронут Главный Проект, легший в основу предвыборной программы, президент Северной Центральной Азии помыслить не мог. Реальный срыв графика работ стал таким болезненным уколом, что Кябир забеспокоился.

Президент поднял голову, и тьма поднялась вместе с ней.

О ночном отдыхе можно было забыть. План на завтрашний и последующие дни потребовал кардинального пересмотра.

Низкий рокочущий голос, от которого у секретаря задрожали колени, наполнил кабинет и вырвался во внешние покои, напугав охрану:

— Принесите жертву Росатому!

Приложение