Эрнст Гофман - Тайны
— Что? — вскричал барон, поднимаясь с подушек и взглянув на канцелярского заседателя горящими глазами. — Что? Как? Шнюспельпольд, вы говорите о моей матери?.. Так значит это правда?
— Ну вот видите, — сказал Шнюспельпольд, коварно улыбаясь, — ну вот видите, дражайший барон; теперь начинается интересное, так как речь пойдет о вашей собственной особе.
Затем он продолжал:
— Итак, пророк Зифур открыл мне существование восемнадцатилетнего красивого и изящного мекленбургского барона, который, по крайней мере с материнской стороны происходил из греческого княжеского рода, при рождении которого были совершены все обычные у греков обряды и который при крещении был назван Теодором. Этот барон, по уверению пророка, отлично годился для того, чтобы служить живым терафимом, с помощью которого можно будет уничтожить предсказание гороскопа и предать вечному забвению князя Теодора Капитанаки с его окровавленным мечом. Пророк вырезал с этой целью маленького человека из пробки, раскрасил его, одел на манер, показавшийся мне очень смешным, и уверил, что этот человечек вылитый барон Теодор фон С., только в уменьшенном масштабе. Я должен признаться, что, когда я имел счастье в первый раз увидеть вас, дражайший барон, я тотчас вспомнил об этом пробковом человечке — до того вы были похожи на него. Тот же томный мечтательный взор, оживляющий ваши глаза…
— Значит вы тоже заметили в моем взоре мечтательность, обыкновенно возвещающую о присутствии скрытого гения? — перебил барон канцелярского заседателя, делая до противности томные глаза.
— Конечно, — ответил Шнюспельпольд, — конечно! Затем та же глупость во всей осанке и манерах…
— Вы с ума сошли! — вскричал барон в гневе.
— Позвольте, — продолжал Шнюспельпольд, — позвольте. Я упоминаю только о той глупой наружности, которой отличаются выдающиеся гении и эксцентрические мыслители от обыкновенных умных людей. Во мне, к моей великой радости, тоже есть частичка подобной натуры, и она проявлялась бы заметнее, если бы мне не мешала моя коса… Итак, мы оба, пророк и я, от души смеялись над маленькой куколкой, казавшейся нам необыкновенно потешной. Вскоре я мог убедиться в справедливости кабалистических и астрологических наблюдений, сделанных мудрым Зифуром. Когда княжна коснулась куколки, она не рассыпалась в прах, как первая, но радостно вскочила ей на колени. Куколка очень полюбилась княжне, и она звала ее прекрасным Теодором. Напротив того, Апономерия выражала глубокое отвращение к этой вещице, противилась всем моим поступкам в этом направлении и отговаривала от путешествия в Германию, которое я хотел предпринять с ней и княжною через четыре года с тайной мыслью отыскать вас, милейший барон, и, к моему и к вашему благу, устроить вам свадьбу с княжной, чего бы это мне ни стоило. Апономерия ухитрилась бросить пробковую куколку — то есть в некотором роде вас самих, дражайший барон — в огонь! Но этим неосторожным поступком она отдалась сама мне во власть, и я сумел от нее отделаться… С моей княжной и богатым сокровищем, составляющим ее имущество, а в некотором роде и мое, покинул я Кипр и прибыл в Патрас, где был отлично принят прусским консулом Кондогури. О, если бы я никогда не был в этом месте!.. Здесь княжна познакомилась со свойствами одного талисмана, старинной фамильной вещью, перешедшей по наследству к ней. Я видел, как от нее вышла какая-то старуха… Одним словом, княжна так отлично научилась пользоваться талисманом, что я, хотя мое кабалистическое влияние на нее и не было ослаблено, стал в такой же мере ее рабом, как и господином. Гороскоп, мои каббалистические операции и сила талисмана образовали такое сплетение волшебных сил, что в них должна погибнуть или княжна, или я, смотря по тому, что осилит, гороскоп или моя кабала… Я пришел сюда, я нашел вас. Вы можете теперь ясно видеть, как старательно должен был я приняться за операции, с помощью которых княжна должна была достаться в ваши руки. Я подсунул в ваши руки бумажник, который вы считали найденным случайно. Мы часто были вблизи вас, когда вы этого и не подозревали… Я напечатал в газетах объявление, вы его не заметили. Если бы вы приехали в Патрас, все пошло бы отлично. Но… не сердитесь, любезный барон, ваше удивительное поведение, ваши фантастические, я готов сказать, нелепые выходки были причиной, что все мои усилия оказались тщетными… Начать с того, как мы вас застали в гостинице… в каком виде были вы сами… потом этот храпящий итальянец… Наконец, княжне так легко удалось снова получить от вас бумажник и находившиеся в нем волшебные вещи, которые могли быть очень полезны для вас; в этот раз она легко развязала волшебный узел, затянутый мною над ней. В настоящее время…
— Замолчите, — перебил барон канцелярского заседателя жалобным тоном, замолчите, дорогой друг, не говорите мне об этой несчастной ночи. Я был измучен путешествием в Патрас и потому…
— Я все знаю, — сказал канцелярский заседатель. — Итак, в настоящее время княжна считает вас за призрак, который она называет тиргартенским трусишкой. Но на все еще потеряно и ради этого-то я и посвятил вас в свою тайну. Вы должны теперь повиноваться мне и без всякого противодействия с вашей стороны дать мне свободу моим действиям… Я забыл еще сказать вам, что в путешествие сюда мы взяли с собой попугая, с которым вы в последний раз у меня говорили. Я знаю, что эта птица враждебно относится ко мне. Берегитесь ее, я чувствую, что это старая Апономерия!.. Но теперь наступил благоприятный момент. Варфоломеевская ночь имеет для вас, дражайший барон, совсем особое, таинственное значение. Сейчас мы приступим к делу, которое может привести нас к цели.
С этими словами Шнюспельпольд погасил все зажженные им свечи, вытащил маленькое блестящее металлическое зеркало и шепнул барону, чтобы он сосредоточил все свои любовные помыслы и чувства на греческой княжне и пристально смотрел в зеркало. Барон сделал, что ему было сказано, и — о небо! — из зеркала вышла гречанка в блеске неземной красоты. Она раскрыла свои обнаженные до плеч ослепительно белые, лилейные руки, как будто хотела обнять своего возлюбленного. Она приближалась ближе и ближе, барон чувствовал на своих щеках сладкий аромат ее дыхания!..
— О восторг!.. О блаженство! — вскричал барон вне себя. — Да, милое желанное дитя, да, я твой князь Теодорос, а вовсе не противный пробковый призрак… Приди в мои объятья, моя милая невеста!.. Я никогда больше не покину тебя!
С этими словами барон хотел обнять видение. Но в это мгновение все исчезло, сменившись густою тьмой, а Шнюспельпольд гневно закричал:
— Проклятый трусишка! Чтоб тебе лопнуть!.. Твоя поспешность опять все испортила!..»
В записке Ахациуса фон Ф. нет ничего, относящегося к этому листку.
Четвертый листок
Этот листок представляет собою не что иное, как письмо, написанное бароном Теодором фон С. канцелярскому заседателю Шнюспельпольду. На нем можно еще явственно различить следы того места, где была приложена печать. Письмо это следующего содержания:
«Глубокоуважамый господин канцелярский заседатель! Охотно сознаюсь перед вами в совершенном мною проступке и искренно в нем раскаиваюсь. Но подумайте, дорогой Шнюспельпольд, что юноша от природы такой пламенный и мечтательный, притом еще охваченный сладким безумием страстной любви, не может поступать осмотрительно, особенно при виде волшебного явления, зовущего его к себе. И разве я недостаточно наказан за то, что я сделал по неосторожности, по неведению? С того памятного падения с лошади я совершенно вышел из моды. Бог знает, каким образом происшествие это стало известно всему Б. Всюду, где я появляюсь, у меня спрашивают с насмешливым участием, не имело ли мое падение каких-либо вредных последствий, и притом едва удерживаются от того, чтобы не засмеяться мне прямо в лицо… Нет большего несчастья, как стать смешным; за смешным положением, когда люди устанут смеяться, наступает состояние полного забвения. Такова и моя участь. В блестящих кружках, куда я думал появляться в качестве блистательного героя дня, на меня никто не обращает внимания, никто не интересуется моей тайной, и даже самые ограниченные барышни воротят от меня нос в те самые минуты, когда я божественно прекрасен. Я знаю, что меня может спасти новый внушительно смелый вырез фрака, и я написал уже в Лондон и Париж, чтобы выбрать там платье, которое пойдет мне безумно, оригинально; но разве это может надолго упрочить мое счастье?.. Нет, я должен обладать ею, которая составляет мою жизнь и надежды. О Боже, кто может сравнить сердце, полное любви, с новомодным фраком и тому подобными вещами! Да, в природе есть нечто высшее, чем чайные вечера в светском обществе!.. Она богата, прекрасна, высокого чужестранного происхождения… Шнюспельпольд, заклинаю вас, пустите в ход все ваши знания, все ваше таинственное искусство, поправьте то, что я испортил; прибегните, — о, я должен собрать всю смелость моей души! — да, прибегните опять к чарам, которые я прервал. Я всецело отдаюсь вам во власть; я буду делать все, что вы мне прикажете!.. Вспомните, что от моей свадьбы с княжной зависит также и ваше благополучие. Шнюспельпольд, дорогой Шнюспельпольд, действуйте! Вашего ответа и утешения страстно ожидает
