Майк Гелприн - Богатыри не мы. Устареллы
Гул прошёл как железный, полетели белые искры, Кощей с визгом махнул рукой, мне показалось на миг, что это он кричит от боли, потом я понял – визжали шарниры старого тяжеленного доспеха. Выплеснулась из рукава кровь, кровь того бедолаги, что принёс ему шесть вёдер воды. Ему негде было прятать останки тела, когда я пришёл, и он просто запихал их внутрь свободной рукой.
Я схватил камень, швырнул, ещё и ещё. Гром орал над головой почти непрестанно.
– Лареееец! – кричал Засека. – Дай мне лареееец!
– Цееепь, – закричала Марья. – Цеееепь помогай собирать, пока все осколки не сыщем, я его не остановлю!
– Ларееец!
Марья стала читать что-то нараспев: иаранн а иаранн, иаранн го иаранн. Куски цепей вибрировали, поднимались, летели к ней.
– Ларец открой, – заорал Засека, повалив Кощея на землю. Он вскинул самострел и выпустил в упор две стрелы, по одной в глаз. С железным гулом, будто стрелы угодили в котёл, голова Кощея дёрнулась назад, древка вспыхнули, с жаром обуглились, Кощей мотнул головой, и две дорожки дыма поплыли в стороны.
Кощей взял одну из цепей в руки и оторвал часть звеньев, могучим ударом швырнув в море.
– Собирай, Марья, собирай, невестушка! – весело проревел он. – Пока все не соберёшь!
– Ларец открой! – заорал Засека, поняв, что я не собираюсь его ему отдавать, и через Кощееву голову швырнул мне ключи.
Что ж там такое-то, подумал я, открывая железную крышку.
На миг замерло и затихло всё.
В ларце, в холщовом мешке, лежало грязное, в бурых потёках, яйцо.
И тогда я понял вдруг, всё сложилось в моей голове.
Засека добыл Кощееву смерть, кто знает как, кто знает где, но добыл. Нашёл нужный дуб, вскрыл сундук, расправился с зайцем и уткой, и кто знает с чем ещё, и забрал яйцо себе. Но только он не собирался лишать старое чудовище жизни.
Нет, он хотел понять, как обрести бессмертие. Ездил по колдунам, пытаясь решить загадку Кощеевой смерти, отказывал покупателям, которые быстро прознали про Засекину тайну. А ватаге своей и словом ведь не обмолвился.
Потом, видно, отчаялся и, прежде чем яйцо продать, решил сам попытать счастья в том деле, для которого все и хотели владеть яйцом. С той единственной понятной разбойнику целью.
Найти Кощея и под страхом смерти выпытать у него, где спрятаны его несметные сокровища.
Те самые, о которых он рассказал мне за несколько вёдер воды.
Он ведь и к Марье затем сватался, сообразил я. Ни для чего, как для того, чтоб узнать, где Кощей запрятан.
А я случайно на него вышел и Засеку за собой привёл, а Марья уж прилетела, когда колокольчики услыхала.
А Кощеева смерть всё это время была у меня. Погибель, да не моя.
Дальше я не успел на секунду.
Марья сняла шлем и раскидала по плечам волосы, наверное, с закрытыми она толком не могла колдовать.
Засека взвёл самострел, метя в шею Кощею, рванувшемуся ко мне.
Тренькнуло, одна из стрел отскочила от бронированного плеча, как живая, и воткнулась Засеке в глаз, завершая старое лесное проклятие.
Вторая прошла мимо, скользнула над моим плечом, обожгла шею и ушла за спину. Я услышал тихий ох.
Когда я обернулся, Марья уже падала вниз по склону. Стрела торчала у неё из щеки – несбывшееся, ходившее за заговорённым доспехом, мигом взяло своё.
– Мааааааарья! – нечеловеческий крик Кощея расколол несколько каменных деревьев, рядом врезалась молния, заорало где-то вдали сполоханное вороньё, и часть каменного берега осыпалась вниз.
Я схватил Марью за руку, но не устоял, и по каменным пням мы вместе покатились в воду.
Сколько крови, подумал я, сколько крови. Что сейчас будет.
Взбурлила вода, и тело Марьи дёрнуло у меня из руки на глубину.
– Вот подарок так подарок! – взвыло в волнах голосом Морской Козы. – Не зря я здесь недалеко ходила! Убирайся прочь, Явор, прочь из воды!
Кобылица Марьи кинулась в море, словно всегда там была, распахнула непомерную пасть и вцепилась рыбине в хребет, выдирая куски, вступаясь за уже мёртвую хозяйку. Ясконтьева дочь кричала дурным человеческим голосом, лихорадочно болтая Марью. Плавники рассекали воду, из пасти расползался бурый туман по воде да белые хлопья, море ахнуло, ударилось в скалу, глухая тоска навалилась и отхлынула, оставив занозу, и я понял, что Марьи больше нет. Потрясённый, я глядел, как дерутся в кровище два чудовища, одинаково уже не схожие ни с рыбой, ни с конём. Марья тонула, погружалась в родное море.
Я выскочил на берег, разбил наконец проклятое яйцо о мокрый камень. Кощей гигантской статуей застыл на берегу, а потом с грохотом упал на железные колени, так что трещина пошла. Меня он то ли замечал, то ли нет.
Я отвернулся от смрада – в протухшем давно нутре плавала костяная, похожая на птичье ребро, кривая иголка. Я, вытирая руки о ватник, вытащил её.
Посмотрел на море.
– Марья, – сказал Бессмертный. – Прости меня, Марья. Первый год я тебя ненавидел, первый десяток лет я тебя проклинал, второй десяток – по тебе тосковал, третий – об одной тебе и думал. А вышло, что ты из-за меня погибла.
Я молчал. Я ничего не мог сказать, да и кто стал бы меня слушать. Мир вокруг рушился, заплывал кровью. Душу словно раздавило могильным камнем. Всё и вся вокруг гибли из-за меня, из-за моей мести бывшему ватажку, а я стоял, целёхонек.
– Теперь, – сказал Кощей, глядя куда-то за горизонт, словно видел там некое движение, может быть, Ясконтия, идущего мстить за разодранную дочь, – теперь – ломай.
Майк Гелприн, Александр Габриэль
Виршители
Утро было сырым, промозглым и серым. Город, закутавшись в туман, досыпал, досматривал последние сны, дрожал крышами домов под осенней слякотной моросью. Еще не вышли на мощенные булыжником улицы первые молочницы, еще не менялась гвардейская стража у городских ворот, а виршитель Элоим был уже на ногах.
Ежедневный двухчасовой путь до мрачного, серого камня, строения, отведённого под нужды Ордена, Элоим проделывал пешком. Он разменял уже шестой десяток, и утренний моцион для поддержания здоровья был необходим. Кроме того, самые лучшие, самые сильные вирши Элоим сложил именно в утренние часы. Впрочем, это было давно, еще при жизни виршителя Эдгара. Тогда Элоим был всего лишь молодым виршетворцем, он и мечтать не смел, что займет после смерти Эдгара его место, возглавит Орден и станет вторым лицом в стране после короля.
Элоим, преодолев с десяток кривых узких переулков, вышел, наконец, к городскому парку, углубился в него и вскоре достиг заросшего лилиями и кувшинками пруда. Виршитель остановился, он всегда останавливался на этом месте. Пруд был его свиршением, проделанным в одночасье, экспромтом, сам король рукоплескал ему тогда и пожаловал орден Дактиля, первый из пятерки орденов Размера.
Пару минут Элоим постоял, любуясь на свиршение, затем двинулся дальше. До здания Ордена он добрался, когда утренний туман уже рассеялся и сошел на нет, а Город пробудился и вовсю перекликался людскими голосами.
У входа в здание Элоим остановился и склонил голову. Здесь в стену была вмурована латунная табличка с начертанным на ней Эдгаровским виршем. Тем самым, знаменитым, отвратившим поразивший страну мор.
Когда чумной неотвратимый мори в каждый дом, и в каждое подворьеявился нежеланным, словно вор,неся с собой неслыханное горе…Когда беда, страшней которой нет,в дома проникла сквозь дверные щели,и всё тусклей привычный звездный свет,всё глуше и печальней птичьи трели…Когда летят, нахмурясь, облакаи небо предзакатное багрово,и смерти равнодушная рукавыхватывает каждого второго…Когда, смирясь, к земле прильнула высьи замолчали скрипки и валторны…Я приказал беде: «Остановись!» —черпнув душою силы виршетворной.И я пою конец чумных времен,конец беде под каждым нашим кровом.Любой больной да будет исцелен,здоровый же – останется здоровым! —
в который раз прочитал Элоим, хотя и знал вирш наизусть.
Он распахнул тяжёлую резную дверь, вошёл и по винтовой лестнице поднялся на второй этаж, к кабинету.
Виршетворец Эрмил, поджарый, подтянутый смуглый красавец с чёрными вьющимися волосами, падающими на высокий лоб, был уже на месте.
– К нам пришёл человек, виршитель, – доложил Эрмил, – дожидается со вчерашнего дня. Имя ему Элам.
– Что же этот Элам от нас хочет?
– Я задал ему тот же вопрос, виршитель.
– И что же?
– Сказал, что желает пройти экзамен на соискание.
– Вот как? – Виршитель удивлённо поднял брови. – Я не видел имени Элам в списке выпускников Академии.
– Немудрено. – Виршетворец Эрмил улыбнулся. – Он не заканчивал Академии. Он вообще ничего не заканчивал и об искусстве виршесложения слыхом не слыхал. Он из провинции, откуда-то из глубинки, да и выглядит как настоящая деревенщина.
