Андрей Белянин - Трилогия "Багдадский вор"
– О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо отвалим… – ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял, пришлось объяснять очевидное. – Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж… Но по законам столь любимого тобой Шариата ты должен выплатить нам приличную компенсацию, чтоб мне как «честной девушке» было не стыдно глядеть в глаза соседям. Ну, так что, эмир?! Будешь платить, или всё-таки поженимся? Думаю, в твоём гареме меня снова примут с радостью…
Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь… Люди, лошади, бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака – всё задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался, схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь щитами, царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете – кто, и ему действительно было совсем не смешно. Криками и пинками эмиру кое-как удалось поднять своих же стражников, заставляя их взять в кольцо двух возмутителей спокойствия.
– Вы будете казнены сию же минуту!
– За что? – хихикнули оба, народ успокоился довольно быстро и посерьёзнел, видя, что события принимают совсем нежелательный оборот.
– Ничего не хочу знать, казнить, и всё!
– А как же закон?
– Казни-и-и-ть!!! – взвыл Селим ибн Гарун аль-Рашид, площадь возмущённо замерла. Лев ободряюще похлопал Насреддина по плечу и спокойно уточнил:
– Шайтан с тобой, не ори только… Но прежде, чем мне отрубят голову, я могу попросить, чтобы дедушке Хайяму всё-таки вернули его законное имущество в размере одной ёмкости для алкогольных напитков?
– Можешь… – скрипнул зубом эмир. – Где этот проклятый кувшин?
Кто-то из стражи быстренько сбегал в караулку и притащил совершенно обычный глиняный кувшин для вина. Эмир потряс им, понюхал горлышко, не обнаружил ничего подозрительного и попытался сунуть себе под мышку:
– Твой дед получит его после твоей смерти.
– Э нет… – Никто не мог бы сказать, каким образом кувшин вдруг оказался в ловких руках Оболенского. – Такие дела надо доводить до конца собственноручно. Эй, Бабудай-Ага! Ты где? А ну, вылезай…
Мгновение спустя из горлышка кувшина повалил чёрный дым, и над базарной площадью вырос двадцатиметровый джинн! Кто-то успел взвизгнуть…
* * *Смех – это знак равенства между царём и нищим.
Марк ТвенНа этот счёт в одном из хадисов прямо сказано: «Тот из вас, кто видит нечто непотребное, должен исправить это с помощью руки своей. Если же у него не хватит на это сил, тогда он должен постараться исправить это словом уст своих. Но если у него и на это не хватит сил, то он по меньшей мере должен ужаснуться этому всем сердцем своим!» Лев всегда считал, что эмир Багдада в своей борьбе против греха изрядно перегибает палку. А значит, ему, Льву, как истинному мусульманину вменяется в обязанность беспременно вмешаться. Дабы честно и нелицеприятно поправить всё рукою своей, словом из уст своих, ну и конечно же сердцем!
– Что тебе угодно, о неисправимый Багдадский вор? – пророкотал джинн, изо всех сил стараясь выглядеть предельно крутым и впечатляющим. Это стоило сделать, ибо не будем врать, что все горожане при виде здоровенного монстра впали в истерику и бледность. Вовсе нет… Ну, многие, конечно, пригнулись, кое-кто даже зажмурился от страха, но не убежал ни один. То ли джинны на Востоке не такая уж диковинка, то ли здесь, на базарной площади, становилось слишком уж интересно, а любопытство – самый большой двигатель прогресса и самая сильная слабость человеческой души.
– Здорово, Бабудай-Ага! Сто лет не видались, как жизнь, как дети, как супруга?
– Хвала небесам, всё в порядке… – Джинн наклонился пониже и шёпотом доложил: – Ты всё перепутал, уважаемый! Меня мог вызвать только твой дед, и потом, для этого надо хотя бы потереть кувшин. Я бы не настаивал, но традиции есть традиции…
– Ладно, приму к сведению. Дедушка Хайям, ты не против, если я загадаю одно желание?
– А у меня и осталось всего одно, – прямо с места крикнул старик. – Трать его, о мой бесшабашный внук!
– Так, так, так… и чего бы мне эдакого пожелать? – Лев Оболенский изобразил на челе мучительную работу мысли. – Вообще-то, в свете последних событий, когда нас вот-вот обезглавят, наверное, стоило бы… Эй, эмир! Ты, случайно, не передумал нас казнить?
– Вы… свободны, – тупо выдавил Селим ибн Гарун аль-Рашид, опустив голову в знак признания своего поражения.
– Хвала аллаху за такое правосудие! – счастливо возопил Ходжа Насреддин, подпихивая друга в спину. – Бери дедушку и пойдём отсюда в ближайшую чайхану самого дальнего города. В какую-нибудь Басру, например… айда!
– Не пойду.
– Что ты сказал, Лёва-джан?
– Ты иди, а я пока задержусь. Мне кажется, у вас тут надо кое-что поправить… – сощурясь, заявил Лев, странно посматривая на эмира. Тот сидел ни жив ни мертв, белее потолка, и вся площадь совершенно ясно поняла, ЧТО сейчас произойдёт. Не думайте, будто бы на Востоке дворцовые перевороты чрезмерная редкость… Просто обычно их совершают лица, так или иначе приближенные к реальной власти. Всякие внебрачные принцы, опальные сыновья султанов, дети купцов и, на худой конец, великие герои из народа. Но не уличный жулик…
Первым опомнился всё тот же Насреддин:
– Ва-а-х, так ты, о подлейший из соучастников, вознамерился сам стать эмиром?!
– Ходжа, я не…
– Молчи, лукавый преступник с языком пустынной гюрзы! Ты сразил меня стрелой обиды прямо в печень, и она вот-вот выйдет через… нет, это неприлично. Оставим стрелу в покое… Как ты посмел хотя бы помыслить о присвоении себе законного трона эмиров Багдада?!
– Слушай, может, ты всё-таки меня…
– И не надейся, о голоштанный преступатель клятв! Я больше не поверю ни единому твоему слову… Легко ниспровергать эмира, имея за плечами самого большого из всех джиннов! А кстати, у тебя там не будет свободного места визиря?
– Я не буду эмиром.
– А я как раз был бы очень неплохим визирем от народа, потому что… Что ты сказал? – споткнулся домулло. – Как это не будешь эмиром?!
– Да так… не хочу. – Лев благодушно пожал плечами. – Я ведь вор. А всякая политика, дипломатия, интриги, перевыборы… Не, на главу государства долго учиться надо. На фига мне такой геморрой в ранней юности? У меня были совсем другие планы…
– Ка… какие? – не выдержав, пролепетал Селим ибн Гарун аль-Рашид. Кажется, он понял, что власти его лишать всё-таки не будут, но вполне могут сотворить что-нибудь неприятное. А к помосту тем временем активно проталкивалась маленькая, храбрая девушка в платье обеспеченной простолюдинки. Её вез очень убедительный ослик, нагло кусающий всех, кто не успевал сойти с пути. Вместо обычной чадры лицо всадницы было полуприкрыто дорогой вуалью, а глаза горели, как у голодного гуля.
– Джамиля? – не сразу поверил Оболенский, пока девушка, спрыгнув, проскользнула между стражниками и ловко вскарабкалась на помост. Первым делом она немножко повисела у него на груди, обозвав «бесчувственным» и «бессердечным», потом всхлипнула и, повернувшись лицом к эмиру, бухнулась на колени:
– О великий и справедливый правитель Багдада! Я, твоя верная раба и несчастная вдова, прошу милости для этого человека. Не убивайте его, пожалуйста, а?
– Да… мы… собственно… как бы… ну, я не очень и собирался, – затравленно оглядевшись, пояснил Селим ибн Гарун аль-Рашид.
– Тогда почему же вы его не отпускаете?
– Я не отпускаю?! Да пусть идёт, ради аллаха! Хоть на все четыре стороны из моего благословенного города. Я не отпускаю… Это он меня не отпускает!!!
– Лёвушка… – Джамиля посмотрела на Оболенского, на кивающего домулло, на здоровенного джинна, произвела в голове несложные математические вычисления и… бросилась на Льва с кулачками. – Так ты сам захотел стать эмиром?! Ты говорил мне о свободе, о демократии, о равноправии, о конституции и других непонятных вещах, а сам только и ждал своего джинна, чтобы стать эмиром! Тебе так нужен его гарем?!
– Солнышко, – шутливо отбивался Лев под нарастающие смешки толпы, – но согласись, гарем – это единственный плюс во всей работе президента. Где ещё ему расслабляться после споров о Курильских островах или опохмелки в Ирландии?
