Виктор Кувшинов - Ангел во плоти
При беглом подсчете выяснилось, что всего беженцев около семидесяти человек. Причем, все были вооружены винтовками и некоторым количеством патронов. Каким бы авантюристом я не был, мне было понятно, что всех этих людей нужно кормить, одевать и давать им спать в человеческих условиях. Поэтому я не стал разыгрывать из себя очередного диктатора по типу Робин Гуд – Стенька Разин, а решил посовещаться с народом.
Собрав всех вокруг себя на лесной поляне, кратко объяснил, где мы находимся, и что является основной целью. Народ отнесся к моим речам неоднозначно. Большинство явно горело желанием вернуть все свои пламенные чувства обратно диктаторам, и только с десяток человек поняли меня сразу, согласно кивнув на мое предложение заботиться друг о друге и не причинять зла ближнему.
Согласие нашли в том, что надавать по рогам чертям-диктаторам за их издевательства над народом, не противоречило делу освобождения душ из плена инферно. Причем делать это надо немедленно, пока воюющие стороны не сообразили, что их передовые линии не уничтожены врагом, а просто сбежали с поля боя, и пока для нашего отряда еще не стала ребром проблема продовольствия.
Для разработки плана действий я выбрал несколько человек, знакомых с местностью и предположительным нахождением диктаторов. Как выяснилось, насчет Завера данные были самые противоречивые. Поэтому решили разобраться с Извером – благо, среди повстанцев нашелся один репрессированный военноначальник этого диктатора.
План был прост, как валенок: мы быстро обходим позиции и ударяем по лагерю главнокомандующего с тыла. По данным нашего осведомителя, военные маневры и построения чертей были до банальности примитивны и однотипны, а главное, без особой организации ораны. Как же мне все это было до боли знакомо – ведь основной их целью было даже не борьба друг с другом за территориальное влияние (хотя и это приветствовалось), а бесконечное издевательство над угодившими под их власть горемыками.
Наш военспец был настолько хорош, что даже здесь, в лесу мог рассчитать, сколько нужно огибать позиции Извера, чтобы к ночи попробовать захватить лагерь. Единственное, что могло спутать планы – наступательное продвижение войск. Однако, по словам нашего осведомителя, обычно это делать не спешили, смакуя каждый этап военной жизни.
На мой вопрос, какова в остальном жизнь воюющих государств, повстанцы объяснили, что оружие откуда-то ввозится или покупается, все невоенное население нещадно горбатится на полях, чтобы прокормить армию и полицию. По этим же полям и деревням вечно проходят бои то за освобождение, то за оборону. В общем, чертям удалось создать идеальную обстановку ужасной жизни. Единственным, правда, не очень веским утешением было то, что жизнь, в среднем, была здесь недолгой – но это уже не было для меня новостью после пары посещенных миров.
- А что? – несколько воодушевился я перспективой. – Если Извера спихнуть, то можно вполне республику устроить. Прокормить себя сможете, а армию Завера морально разложите – от него все подданные сами начнут к вам бежать.
И все-таки, заметив, что у части бойцов глаза заблестели нехорошим огнем праведной мести, я снова стал их предупреждать, бубня, как занудный учитель нерадивым ученикам:
- Учтите: любая агрессия, направленная против людей, месть, зависть, навязывание своей воли и прямое насилие работает на руку тем же Заверам и Изверам. Даже борясь с насилием снаружи, но позволяя ему процветать внутри себя, вы все равно будете проваливаться от раза к разу глубже и глубже в пропасть инферно. Поэтому воспользуйтесь этим случаем, чтобы подарить людям хоть что-то хорошее.
В себя меня привел рывок за остатки рукава. Это Шерман решил остановить мои нравоучения, пока они не возымели противоположный эффект на слушателей:
- Слушай, Чегевара местного посола, ты лекции нам до вечера тут читать будешь? И так уже всем ясно, что каждый идет в бой за свою душу.
- Вот! – обрадовался я. – Ты нашел верное определение нашему отряду: Армия душевных эгоистов.
- Звучит, как психопатов нетрадиционной ориентации, - причмокнул, словно пробуя на вкус определение, бывший волк.
- Да, именно нетрадиционной для здешних мест. Можно сказать: противоположной душевной ориентации.
- Все! По коням, - заявил Шерман, явно перехватывая инициативу из моих слабых ангельских рук.
Я был этому рад: чем самостоятельнее будут повстанцы, тем легче мне будет уйти из этого мира. Мы двинулись вперед. Люди подобрались закаленные невзгодами, поэтому никаких стонов по поводу голода или тяжело проходимой лесной местности не было. Командование, естественно, сосредоточилось в руках бывшего офицера, Шермана и второго поднимающегося из инферно человека.
Я, как существо неконкретное, неспособное к длительной планомерной деятельности и увлекающееся, чем ни попадя, занял нишу комиссара нашего летучего (а вернее ползучего) отряда – этакого бездельника по полит-воспитательной части. К моему стыду, вся операция своим дальнейшим успехом была обязана не мне, а этим толковым парням. Они грамотно и осторожно провели отряд перелесками, даже сумев раздобыть на одном хуторе провиант, причем (не без моего настоятельного требования) не реквизировав его, а выменяв на пару винтовок и патроны.
Так что к вечеру, неизвестно где блуждая (по крайней мере, мне так казалось), мы, по словам нашего поводыря, вышли к стану врага. То, что это было проделано так легко, могло говорить о многих и совершенно разных вещах: или наш проводник был настоящим Иваном Сусаниным, который работал на диктатора; или он, действительно, знал, что делал, и грамотно вывел нас туда, куда надо; или военное искусство Извера было настолько примитивно, что он мог позволить любой шайке заблудившихся туристов спокойно зайти к нему на огонек и уже там славно отметить военные заслуги диктатора; или, или, или… какая, к черту, разница? Я просто доверился фортуне и, когда мне сказали, что до лагеря остался примерно километр, только кивнул и спросил:
- Ну и какие будут предложения по поводу того, как мне организовать встречу с генералиссимусом?
- А с чего ты взял, что именно ты должен с ним встречаться, а не мы все? – удивился Шерман.
- Понимаешь, есть у меня подозрение, что душе с чертом здесь никак не совладать. А у меня все-таки есть шанс. Если я не справлюсь, боюсь, никому с ним уже не справиться. Кстати, в случае моего поражения, вам всем нужно будет разбегаться куда подальше, и оседать по селам и весям, помня мои наставления и подтачивая инферно хорошими делами изнутри. А сейчас мне нужно от вас всего ничего: дельный совет, как с минимальным шумом побеседовать с Извером один на один?
Наш проводник серьезно на меня посмотрел и сказал:
- Если бы не твоя, такая быстрая организация отряда, я бы ни за что не поверил, что у этакого оболтуса есть хоть какие способности к оперативной работе.
- Поверь, есть, – ответил за меня Шерман.
- Так я и говорю, что верю. Поэтому предлагаю оставить весь отряд здесь, а самим в количестве пяти человек выдвинуться в полночь к лагерю диктатора. Мы двое, - при этом наш военный консультант посмотрел не на меня, а на Шермана. – сможем снять дальнюю охрану и использовать их одежду.
- Вторым снимать охрану буду я. И без смертоубийства! – перебил его я.
- По возможности, - нехотя согласился военный. – В лагере меня могут принять за своего и в темноте подпустить к палатке, где ночует Главный. Остается только надеяться, что он будет там, а не смотается в свою постоянную резиденцию.
Отряд расположился в лесной чаще по всем правилам партизанского искусства: костров не разжигали, не шумели, а вокруг довольно грамотно расставили часовых. Несколько часов до полуночи я провел, подрабатывая бесплатным полусумасшедшим сказочником-затейником, как меня охарактеризовал наиболее хмурый слушатель. Но даже он, я думаю, не смог остаться равнодушным к моим красочным описанием миров астрала.
Я старался, как мог, заливаясь ночным соловьем – ведь на кону стояло немало человеческих душ, и мне нельзя было терять время. А что может эффективнее разбудить в душе чувство любви и сострадание, как что-либо прекрасное и удивительное? Это одна и та же цепочка: вы удивляетесь красоте, затем восхищаетесь ею, в вашей душе рождается чувство прекрасного, а оттуда уже и шаг к любованию этим прекрасным и желанию его защитить и преумножить, а затем и поделиться им с другими. Даже Шираз признавал себя выродком, тянущимся к красоте.
Ведь, никакого другого применения у прекрасного, кроме как делиться им с другими, нет. Конечно, вы скажете, что его иногда можно продать, спрятать и хранить в чулане, но заметьте: ни одно из этих «полезных» действий не сделает предмет восхищения прекраснее, а взаимное созерцание, прослушивание или какое-то другое сопереживание способно многократно усилить ощущение эйфории от наслаждения и даже довести вас до полного счастья. А где восторг, радость, сопереживание, там и любовь, и сочувствие.
