Андрей Чернецов - Серебряный осел
— Ну тогда, пожалуйста, что-нибудь вот на эти деньги. — Она пододвинула в сторону официанта пару монет.
Лицо его отразило среднюю степень брезгливости.
— За такие деньги у нас ничего не продают. Разве только… Сходите на кухню, там угостят «крысиным хвостом».
Услышав такое предложение, Орланда возмущенно вскочила, пытаясь вспомнить те слова, что иногда употребляла ее сестра, но, как назло, от волнения все забыла.
— Что такое, сестренка? — спросила воительница, уставившись на возмущенное личико ворвавшейся в номер христианки.
— Ну и цены у них! Он сказал, что за эти гроши мы можем получить только… Только крысиный хвост. Вот…
Орланда виновато потупилась, запнувшись.
— Ладно, будем, значитца, есть «крысиный хвост», что ж теперь делать? — философски произнесла амазонка и, увидев выражение лица сестры, поспешила объяснить ей, в чем дело. «Крысиным хвостом» именовалось кушанье, приготовляемое на постоялых дворах, ночлежках и вообще везде, где хозяева считают, что человек недалеко ушел от скотины.
Говорят, изобретший его повар получил награду от кого-то из правителей. Тот был весьма рад столь дешевому способу накормить подданных. Разнообразные объедки, накопившиеся за несколько дней или же задешево скупленные у лавочников куски — от сырных корок до переваренных овощей и шкурки от сала, старательно перемешивались, мелко рубились, а затем варились, превращаясь в условно съедобное рагу. Свое название сие кушанье получило вовсе не по популярному танцу, а потому, что, случалось, в заведениях средней паршивости в нем, по словам бывалых людей, можно было запросто найти эту часть тела серого пакостного грызуна.
Бывшая послушница тем не менее решительно отказалась от подобного блюда, и по обоюдному согласию было решено выделить еще пару монет на пропитание.
Поужинав и забрав немного еды для сестры, Орланда вернулась в номер и обнаружила, что ее спутница заснула.
Вздохнув, она тоже легла, но сон не шел, и девушка раскрыла окно, некоторое время любуясь открывавшимся с третьего этажа видом.
Западный край неба еще горел последними красками заката, с крыш стекал горьковатый и сладкий дым — город ужинал, перед тем как отойти ко сну.
Запахи рыбы и чечевицы, приправленной чесноком, щекотали ноздри.
Возле фонтана усталыми голосами переговаривались женщины, наполняющие амфоры водой, где-то кричали играющие дети…
Подобно горящим бабочкам, тут и там в сумерках затрепетали огоньки масляных светильников, красновато вспыхивали жерла жаровен, когда кто-то обмахивал уголья или вдувал в печь воздух через деревянную трубу.
Так она и задремала, сморенная Морфеем.
Наступило утро, солнце светило в окно сквозь оконный переплет и прозрачные роговые пластины.
Позавтракав и проведав Стира, сестры выбрались из гостиницы и остановились как вкопанные.
Прямо на площади давал представление бродячий цирк.
Нарумяненный полуголый канатоходец балансировал над толпой, делая вид, будто вот-вот упадет (а может, и в самом деле с трудом удерживался).
Зрители вопили от восторга, причем половина из них предвкушала, как бедолага вот-вот брякнется вниз. Крики ужаса сменялись восторженными аплодисментами.
А между делом шустрый мальчишка бегал среди зрителей, протягивая кувшин, куда те бросали плату за представление. Народ не скупился.
Потом под звуки египетской флейты из шатра появилась пышногрудая женщина в прозрачном покрывале. Она щелкала бичом, и тот обвивал ее тело, точно змея. У женщины были черные волосы и глубокие черные глаза.
Застучали барабаны — сначала медленно, потом все быстрее, и помощники вывели двух белых лошадей.
Снова свист бича — и лошади с громким ржанием опустились на колени. С неожиданной для ее комплекции легкостью женщина высоко подпрыгнула, встав широко расставленными стройными ногами на спины лошадей, и погнала их вскачь.
Затем выскользнули акробаты и мимы.
Акробаты проделывали просто фантастические трюки: изгибались, принимая немыслимые позы. Их кульбиты поражали воображение. Казалось, для них не существует земного притяжения. А когда все восемь взгромоздились один на другого, образовав гигантскую пирамиду, и стали при этом делать всякие непристойные жесты, публика пришла в неописуемый восторг.
Акробатов сменили пожиратели огня, а затем жонглеры. Появившиеся после жонглеров менестрели играли на своих инструментах и пели песни.
Наконец, на площадку вышел полуголый мулат, за поясом которого торчало с дюжину кинжалов. Его сопровождала тоненькая девушка, на которой не было ничего, кроме символической набедренной повязки и тяжелого ожерелья, прикрывавшего грудь (слишком массивного, чтобы быть настоящим).
Два подручных установили сколоченный из досок щит, а затем как ни в чем не бывало принялись привязывать к нему девушку, не забывая как бы невзначай слегка сдвинуть ожерелье.
Артист тем временем демонстрировал почтеннейшей публике свое владение кинжалами.
Удивительно ловко он жонглировал одновременно шестью кинжалами: они летали, у него с такой скоростью, что были почти неразличимы, но каждый раз попадали рукояткой ему точно в ладонь. Казалось, они образовали сплошной сверкающий круг.
Амазонка с сожалением подумала про себя, что до такого ей далеко. Правда тут же уточнила, что в настоящем бою все эти выкрутасы мало помогут.
Циркач опять собрал кинжалы и начал теперь с силой кидать их в уже привязанную девушку.
Казалось, каждый бросок будет последним и пригвоздит красавицу к щиту. Но с невероятной ловкостью она уворачивалась от смертоносной стали.
Зрители вопили от восторга, не понимая, как она умудряется избежать рокового попадания. Кинжалы летели в нее один за другим, с неимоверной быстротой, а она ни разу не отступила за край щита.
— Это невероятно! — выдохнула Орланда. — Этого не может быть. Наверно, здесь какой-нибудь фокус.
— Нет, — покачала головой амазонка, — тут все чисто. Просто они мастера своего дела. Я бы тоже смогла так бросить. Может не так красиво, но не хуже.
Номер закончился под восторженные крики публики, и жонглер опять собрал кинжалы.
Аплодисменты стихли, когда зрители поняли, что выступление еще не закончено.
Девушка встала спиной к щиту: ноги вместе, руки прижаты к телу.
Жонглер оставил себе на этот раз только пять кинжалов: три в правой руке и два в левой.
Он выдержал драматическую паузу, и все в ожидании затаили дыхание глазами толпу.
Артист резко выбросил вперед обе руки одновременно, и в девушку полетели все пять кинжалов разом. В то же самое мгновение она раздвинула ноги и подняла руки на уровень плеч.
Кинжалы, выпущенные левой рукой, вонзились в дерево по обе стороны от ее шеи, причем настолько близко, что едва не поцарапали кожу. Из трех других кинжалов два вонзились прямо под мышками; обтянутые кожей рукоятки касались боков девушки. Пятый кинжал вонзился между ногами, почти там, где они переходили в лоно.
Жонглеры убежали, унеся на плечах щит с по-прежнему привязанной девицей.
Мальчик вновь обежал толпу, и было видно, что его кувшин изрядно потяжелел.
И тут к толпе вышел…
Орланда едва не упала со скамьи — к толпе вышел не кто иной, как пан Будря!!!
— Смотри! — толкнула она локтем сестру. — Это… это же…
— Да, я узнала, — вполголоса бросила амазонка.
Одет старый лех был смешно, хотя и пышно.
Длиннополый кафтан без рукавов, широкие бархатные штаны, заправленные в красные сапоги с отворотами, атласный кушак, на котором висела длинная кривая сабля: на взгляд Орланды, большая и страшная, а по мнению Орландины, тяжелая и неудобная в бою.
Интересно, что он будет делать? Фехтовать? Или еще какие-нибудь фокусы показывать?
Но вместо этого их давний знакомец заговорил.
— Вы думаете, цо перед вами какой-то никчемный старый толстяк?! — спросил он, обведя выкаченными
— Если бы вы знали, кто я, то лопнули бы от зависти! Я знатней любого патриция, если хотите знать! — выкрикнул Будря. По толпе пробежал смешок.
— Я — лех! — изрек он. — Да знаете ли вы вообще цо то есть: быть лехом?
Смешок переходил в хохот.
— Мы вольный народ! Мы дороже всего ценим свободу! — распинался Будря. — Мыслите, раз Артания нас когда-то завоевала, то владеет нами?! А вот дулю им! — Он изобразил пальцами правой руки странную фигуру. — Дулю с коровьим маслом! Про сто мы честный народ и соблюдаем присягу! — Зрите ли хохотали все громче. — Не верите?! Да если любой из вас одолжит мне хоть тысенчу ауреусов, то я верну ему долг день в день!
Смех перешел в раскатистый хохот. Мысль одолжить бродяге из цирка тысячу золотых, видимо, казалась зрителям очень смешной.
— А землями своими мы владеем со времен Перкунаса, когда еще ни про какую Артанию и слышно не было!
