Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет
Глава вторая
На широкой лесной поляне, обставленной вековыми деревьями, на всех парах кипела военная походная жизнь. Прямо против входа в командирский шалаш, на расстоянии не более десяти шагов, за большим дубовым пеньком, окруженным вкопанными в землю тесовыми лавками, суетился над разогретым самоваром Чапаевский денщик. Долговязый, охламоновского вида детина, в вылинявшей гимнастерке, что-то сварливо бормотал себе под нос, остужая резкими помахиваниями припекшиеся ладони. В ряду всевозможных отличительных несуразностей, характеризующих экзотическую натуру денщика, по прозвищу Кашкет, самым неоспоримым достоинством, было его умение залихватски играть на трехструнной балалайке. Еще не придумали на свете такой музыкальной мелодии, которую балалаечник не умел бы изобразить с первого напева, в самом виртуозном воплощении. Лишь только за эту незаурядную способность Чапаев на многое закрывал глаза, делал заметные поблажки Кашкету. Хорошо бывает после жаркого боя ополоснуться нагишом в древнем озере, согреться у костра и послушать вечерком задушевное треньканье балалаечных наигрышей. На правой руке денщика отсутствовали большой и указательный пальцы, но оставшиеся три, в компании с тремя посеребренными струнами, с лихвой замещали малый симфонический оркестр.
Здесь же, у импровизированного кабинетного стола, то бишь командирского пенька, забавлялся приблудившейся собачонкой боевой товарищ комдива и отчаянный на всю сорви голову воин, ординарец Петька Чаплыгин. Между прочим, почтительно величаемый в дивизии Петром Парамоновичем. Он подманивал псинку кусочком белоснежного рафинада, горячо желая приобщить ее с помощью сладкой жизни к цирковому искусству. Собачонка дерзко вскакивала на дрожащие задние лапки, но сразу же теряла неустойчивое равновесие и с визгом опрокидывалась на спину, чем приводила в неописуемый восторг здоровенного красноармейца. Ординарец был живым воплощением четвертого богатыря, лишь по забывчивости художника не запечатленного на любимой в народе картине, традиционно украшающей вокзальные буфеты и дворцы пионеров.
При виде сосредоточенного, приближающегося наступательным шагом комдива, в распахнутой бурке, на Петькиной по-детски безмятежной физиономии засветилась счастливая улыбка. Однако он без лишней фамильярности взял под козырек, выструнился в неподвижной стойке, демонстрируя готовность тот час приступить к выполнению любого, самого рискового поручения.
– Докладывай, герой, как ночевала дивизия? – без долгих предисловий поинтересовался комдив, по-петушиному выпячивая грудь перед габаритами сияющего молодца.
В ожидании ответа он сбросил за спину, прямо на росную еще траву, походную бурку и, взяв в обе руки бинокль, начал рассматривать верхушки ближайших сосен.
То, что Чапай начинал разговор в деловом командирском тоне, да еще с приставленным к глазу биноклем, было недобрым знаком, об это знал любой красноармеец, даже вчерашний необстрелянный новобранец. В данном случае Василию Ивановичу сделалось доподлинно известно, что ординарца в расположении дивизии ночью не было. Самовольная отлучка за пределы контролируемой территории являлась грубейшим нарушением воинского устава, расцениваемым как прямая измена. Кашкет еще с вечера стуканул командиру, что Петруха мотанул втихаря за линию фронта, чтобы сменять у знакомого беляка за четыре трофейные гранаты золотое колечко, для своей обожаемой невесты, пулеметчицы Анки. По закону военного времени, дело следовало без промедления пускать в трибунал, и вопрос этот всю бессонную ночь не на шутку озадачивал командира. Но вылазка была точно геройской, не в смысле потери четырех гранат, при очевидной нехватке огневых средств, а в смысле добычи подарка для любимой подруги. К тому же Петька не единожды своей боевой отвагой и верностью спасал Чапаеву жизнь и, что самое важное, крепко умел держать язык за зубами, а это по революционным временам сразу тянуло на пару "Георгиев". Поэтому Василий Иванович отставил бинокль, пристально посмотрел на ординарца и без лукавства задал прямой, более чем конкретный вопрос.
– Сам покажешь колечко, или дуру станешь ломать? – в нетерпении продолжил Чапай, и перевел из под бинокля, боковым зрением, свое внимание на прощалыгу денщика, который с показной бережностью отряхивал бурку комдива.
Новость, надо сказать, застала Петьку врасплох, он не ожидал такой подлой засады, был абсолютно уверен, что операция прошла без сучка, без задоринки. Если по-честному, то беляком был двоюродный брат его, Митька. С ним прошли общее деревенское детство и юность, с ним делил беспокойную молодость, и дружба эта никогда не ломалась, независимо ни от каких революционных и смутных времен. Не единожды братан тихарем наведывался в расположение Чапаевской дивизии, для совершения доходных торговых операций. Не было в целой округе более удачливого конокрада, чем Петькин двоюродный брат, поэтому они частенько сообща обстряпывали гривастые сделки. При всей беспощадности гражданской войны, братья так и не научились видеть друг друга в прицелы стрелковых оружий. Митька совсем недавно заявился на день рождения к пулеметчице Анке. Прискакал с роскошным подарком в виде кавалерийского седла чудесной английской работы и на обратном пути едва не угодил к Чапаевцам в плен, выручила горячая, из под штабного офицера уведенная лошадь.
Как бы там ни было, но после короткого замешательства, Петька все одно озарился добродушной улыбкой и небрежно достал из верхнего кармана, не по чину дорогой гимнастерки, злополучный трофей.
– А чего здесь таиться, можно не только взглянуть, а даже примерить, я же его не украл у своих боевых товарищей, – с нарочитой беспечностью протянул на открытой ладони перстенек ординарец.
Чапаев мельком взглянул на сверкнувший перстенек и подчеркнуто выражая презрение к золотой безделушке, кивком головы указал на центральный пенек.
– Присаживайся герой, давай почаевничаем, – то ли приказал, то ли предложил комдив. – Не хотелось разговаривать с тобой, как с предателем революции, все-таки не такого ординарца мне мечталось иметь при себе. Не знаю, как дальше службу нести получится, видно не судьба вместе завершать великое пролетарское дело. Теряем людей, и более всего бывает досадно, когда не только в бою.
Кашкет особенно старательно орудовал за командирским пеньком с дымящимся самоваром, по-звериному, каждой точкой нашкодившей шкуры осязая, что парочки крепких зуботычин ему не миновать и это при самом фартовом раскладе. О тяжести Петькиного свинцового кулака он знал не понаслышке, по забывчивости периодически приходилось восстанавливать в памяти его убедительный вес. Поэтому денщик предусмотрительно поставил для похмуревшего ординарца лучшую, почти без замятин медную кружку. Вопреки заведенному правилу, ближе чем к командиру пододвинул к Петьке туесок с рафинадом и сушками. Василий Иванович, щуря глаз, хитро наблюдал всю эту застольную дипломатию и перво-наперво предупредил кулачного забияку, чтобы тот попридержал свой воинственный пыл.
– Тронешь Кашкета – голову без шашки снесу, – более чем убедительно сказал, как отрезал, Чапай. – Он правильно поступил, не осрамил, не уронил чести своего командира. Тебе разве не известно, что война не на жизнь, а на смерть полыхает кругом. В любую минуту могут по тревоге начаться боевые действия, а мой личный ординарец болтается самовольно за линией фронта, чай с беляками преспокойненько распивает. Ты, дуралей, не только себя, но и Чапая под трибунал готов подвести, всю дивизию способен из-за каких-то бабских капризов в два счета подставить. Тебе что же, Анкина юбка дороже воинской чести боевых товарищей? Может ты и знамя дивизии на какую- нибудь золотую цацку махнешь? Давай, атакуй приступом штаб, тащи своему беляку боевое знамя, обагренное кровью погибших героев, наших с тобой однополчан.
– Ну какой из него беляк, – начал со всей непосредственностью защищаться ординарец, внешним видом не проявляя никаких признаков беспокойства. – Это же Митька, брательник мой двоюродный. Я же никогда не скрывал своего к нему отношения, Василий Иванович. Кабы не больная мамаша на его холостяцких руках, он давно бы к нам в дивизию перебег. И потом кони у капелевцев больно уж ладные, Митька не может без заработков оставаться. Вы думаете, ваш вороной Вулкан, гордость дивизии, откуда в штабной конюшне по весне оказался? Брательника заслуга, по моей просьбе, как для себя самого подбирал.
У командира, после нечаянного откровения ординарца, в приступе гнева затрясся подбородок, бешенной кровью начали наливаться и без того огневые глаза. Он даже привстал над скамейкой, как готовый к атаке коршун.
– Так ты, что же подлец, выходит Чапаю белогвардейскую кобылу подсунул. То-то вижу, она к офицерским аллюрам приучена. Да я с тебя за такую подлянку шкуру спущу, не посмотрю даже на боевые ранения. Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот и оказался Чапай в окружении контры, не надо даже никаких войсковых операций.
