Евгений Лукин - Портрет кудесника в юности
— А мой-то влазень совсем остервенел! — Внутренняя улыбка не к месту придала фразе мечтательную задумчивость. — Как его Леночка терпит — ума не приложу…
Влазнем Калерия Леонтьевна именовала своего зятя Иннокентия, которого шибко не любила и всё пыталась развести с дочерью.
— Так и не отсохла? — рассеянно спросил Глеб, проглядывая адреса.
— Ой, знаете… Вроде всё делала, как вы говорили: ущербной луны дождалась, на соль нашептала… «Чёрт с чертищей сидят на пепелище…» В солонку им подсыпала, остаток по углам разбросала. Сначала вроде помогло, а потом опять помирились! Крепко, видать, присушил…
— Вряд ли, — равнодушно отозвался ученик колдуна, хорошо зная манеру соседки срывать консультацию на халяву. — Отката не было?
— Чего-чего не было?
— Отката, — повторил Глеб. — Ну, когда порчу снимают, она обычно возвращается на того, кто её навёл…
— Н-нет… Не было…
— Значит, просто не подействовало. Они у вас не атеисты оба?
— Что вы!..
— Тогда не знаю…
Калерия Леонтьевна пригорюнилась. В сочетании с внутренней улыбкой выглядело это жутковато.
* * *— Чует моё сердце, Калерия сегодня припрётся, — хмуро известил Глеб, бросая корреспонденцию на стол.
— А я тут при чём? — лукаво молвил старый колдун Ефрем Нехорошев. — Кто у нас по женскому полу спец?
— Да я так, к слову… — Портнягин взглянул в окно. Зима. Утоптанную дорогу пересекал чёрный котяра с заснеженной спиной, давний соперник серо-белого Калиостро. Он явно собирался перейти двор, но не знал, как. Кругом сугробы. Остановился в растерянности. Делать нечего — побежал где положено, по прокопанной тропинке, подергивая от омерзения кончиком хвоста. — Ну, допустим, отсушу я Ленку от Кешки! — с недоумением прикинул Глеб. — А вдруг у них любовь? Оно мне надо — карму отягощать!
— Кару, а не карму, — брюзгливо поправил Ефрем. — Что ж вы все так родной язык-то не любите? Это по-ихнему возмездие — карма. А по-нашему — кара.
— Да мне что в лоб, что по лбу!
Колдун с любопытством взглянул на широкую, слегка ссутулившуюся спину ученика.
— А знаешь что? — сказал он. — Мы ей того… подслушку, а?
Спина распрямилась.
— Точно! — оборачиваясь, выговорил Глеб. Глаза его ожили, повеселели.
Как выяснилось, сердце чуяло недаром. Буквально через пару минут тихонько застонала, завыла приоткрываемая с опаской входная дверь, и голосок Калерии Леонтьевны осведомился деликатно:
— Ой, можно к вам?
— Отчего ж нельзя? — ворчливо отозвался колдун. — К нам завсегда можно…
Вошла, осветив комнатёнку внутренней улыбкой. Спящий на мониторе Калиостро встрепенулся, уставился — и нервно выстриг зубами воображаемую блоху. Затем нахмурил мурло и, подчёркнуто громко спрыгнув на пол, покинул помещение. Предпочёл пойти потолковать с чёрным супостатом во дворе.
— А мы тут про тебя, Леонтьевна, балакали… — Опередив на мгновение Глеба, наставник неожиданно взял беседу на себя. Оба, и колдун, и ученик, хорошо знали, что, если Калерия откроет рот первой, то остановить её потом будет сложно. Всю жизнь перескажет. — Значит, соль на маяту ты наговаривала?
— Наговаривала…
— А землю на рассору?
— И землю…
— Иголку в косяк втыкала?
— Втыкала…
— И не берёт?
— Не берёт…
Старый колдун удручённо покачал редеющими патлами, затем вздёрнул бровь и вопросительно посмотрел на Глеба.
— Подешевле старался, чтоб в расход не вводить… — помявшись, объяснил тот. — Не подслушку же соседке предлагать! Штука дорогая. Полгода настаивалась…
— Под… чего?.. — Калерия мигом навострила уши.
— Да это, видишь, такое зелье, — вынужден был растолковать кудесник. — В чай плеснёшь или ещё куда… Во-от… И кто выпьет — тот услышит, что о нём думают. Только, ты учти, лить надо чуть-чуть, капель двадцать, а то оглушит. Действует, правда, недолго — до десяти досчитать не успеешь… И следующую порцию — только через сутки, не раньше! Средство сильное…
— Ой, а зачем это мне?..
— Да не тебе… — Колдун поморщился. — Дочери плеснёшь. Как услышит мужнины мысли, сразу на развод подаст…
— Ой, так откуда ж я знаю, какие у него мысли? А вдруг…
— Леонтьевна! — изумлённо отшатнувшись, вскричал Ефрем. — Побойся Бога! Ты нам что о своём зяте рассказывала?..
— Ой… — Калерия вконец растерялась.
— Врала, что ли?..
Внутренняя улыбка увяла.
— Ну, так прямо и скажи: врала!..
— А-а… — Внезапно Калерию накрыло озарение. — А самой сначала попробовать можно?
— Глеб! — позвал колдун. — Отмерь ей в пузырёк двадцать капель… Или даже двадцать пять. Вернее будет… — Он снова повернулся к соседке. — Выпьешь с чаем, послушаешь, что он там о твой дочке думает… Ну, а тогда уж сама решай: приходить тебе за добавкой, не приходить…
— А за пробу платят?
— Нет, — терпеливо сказал Ефрем. — За пробу не платят. Бери пузырёк и беги, пока я добрый…
— Ловко ты, — уважительно заметил Глеб, когда Калерия Леонтьевна, припрятывая на ходу бесплатную скляницу, торопливо исчезла за дверью.
Колдун самодовольно огладил реденькую бородёнку.
«Ма-ау-у…» — презрительно-зловеще взвыло под окном. Серо-белый Калиостро во всеуслышание обвинял черного недруга в умственной неполноценности.
* * *К вечеру, как и следовало ожидать, грянула оттепель. Для настоящей баклужинской зимы сроки ещё не приспели. За открытой форточкой рушилась капель. Колдун и его ученик сидели по разные стороны стола и предавались чтению на сон грядущий.
Глеб Портнягин угрюмо вникал в потрёпанную чёрную книгу времён самиздата и понимал помаленьку, каким образом завелась в учителе эта пагубная тяга к спиртному. «Кориандровая, — читал он древние наставления, — действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, расслабляет душу…» Глеб насупился и украдкой взглянул на Ефрема. При матовом уютном свете маленькой, но яркой шаровой молнии, неподвижно зависшей над столешницей, морщинистое лицо наставника казалось благостным и умиротворённым. Старый колдун неспешно листал уникальное издание Библии, снабжённое не только перекрёстными ссылками, но ещё и смайликами, поскольку поди пойми, когда Он говорит всерьёз, а когда иронизирует.
Примерно к десяти часам, разрушив своим появлением гармонию бытия, опять ворвалась Калерия. Пришлось включить верхний свет, а шаровую молнию временно выгнать в форточку.
— Ой! — выдохнула соседка. — Беру! Сколько эта ваша подслушка стоит?
Глазёнки её продолжали выпрыгивать от восторга, даже когда ей назвали цену.
— Нормально сработало? — поинтересовался Глеб, пересчитывая купюры, вырученные за пятьдесят капель зелья.
— Ещё как нормально! — ликовала Калерия. — Он такое о ней подумал… Такое подумал… Ну, сама завтра услышит! Всё услышит!..
— Так что подумал-то? — вмешался Ефрем.
Калерия набрала полную грудную клетку воздуха и выпалила победно:
— Подумал: «Такая же сука, как мамаша!»
— Ай-яй-яй-яй… — посочувствовал старый колдун. — Надо же!.. Только, слышь, Леонтьевна! Когда завтра зелье подольёшь, сама там с ними не торчи. На рынок, что ли, сходи… А то ведь Ленка и твои мысли услышит. Нехорошо получится…
* * *На следующее утро, завершая дезактивацию лестничной клетки, Глеб обнаружил, что пролётом ниже стоит и ждёт окончания священнодействия дочь Калерии Леонтьевны Леночка. Её гладкое, несколько акулье личико показалось ему сегодня малость растерянным.
— Привет, — неуверенно сказала она. — А я к вам…
Когда к колдуну обращаются с просьбой или хотя бы просто с вопросом, сразу он ни за что не ответит. Похмурится, почванится по обыкновению, а потом уж, если повезёт, словцо обронит. Все прекрасно понимают, что так положено, — и никто не обижается. Говорливость (и то брюзгливую) могут позволить себе лишь корифеи уровня Ефрема Нехорошева.
Портнягин сдвинул брови и принялся тщательно расправлять тряпку у порога. Доведя её до геометрической правильности, встал, осмотрел критически и только потом искоса взглянул на Леночку.
— Заходи, — глухо велел он.
Пропустил гостью в квартиру, прикрыл дверь.
— Здравствуйте, дядя Ефрем, — оробело приветствовала гостья старого кудесника, что тоже выглядело немного странно, поскольку обычно дочь Калерии Леонтьевны робостью не отличалась.
— Здравствуй, Леночка, здравствуй… — откликнулся тот. — А мать на рынок пошла?
— На рынок… — Помолчала, решаясь. Потом вскинула глаза — и призналась испуганно: — Дядя Ефрем! Кажется, я ведьма…
— А что такое?
— Пьём сейчас чай — и вдруг слышу Кешины мысли!
— Вона как… И что ж он подумал?
Бледные щёки молодой акулки потеплели.
