Антонина Клименкова - Русалки — оборотни
Феликс был уже далеко, не разобрал глухое эхо выстрела среди раскатов далекого грома. Он понял, что что-то не так, лишь когда оборотни беспрепятственно свернули в сторону, миновав ловушку. Но раздумывать было некогда, и он продолжил преследование, пусть и в одиночку.
Не обращая внимания на приближающуюся грозу, баронет фон Бреннхольц отправился на берег озера. В поздний полуночный час его неудержимо влекло туда желание отомстить за отвергнутые, поруганные чувства, еще более обострившееся после бутылки шампанского, похищенной из родительского погреба и опустошенной залпом ради пущего куража.
На эту ночь было назначено похитить прекрасную, но такую строптивую русалку, увезти ее подальше, в чужой город. Может быть, даже венчаться — если, конечно, хмыкнул Артур про себя, при свете дня красавица окажется столь же хороша собой, как рисовало ему разыгравшееся воображение.
Хоть при первой встрече он был далеко не трезв, Артур прекрасно помнил клятвенные уверения француза, что все проблемы он, француз, возьмет на себя, все уладит отличнейшим образом — устроит и лихую тройку, и подкупленного попа, и помощников, которые выкрадут указанную девицу без лишнего шума. Артуру оставалось только дождаться утра — и ехать успокаивать заплаканную русалку, которая теперь без сомнения бросится ему на грудь со слезами, как к родному.
Подобные мечтания не давали ему покоя целый день, и к ночи он уже не мог усидеть на месте. Ему взбрело в голову тоже нарядиться ундиной — и в таком виде воочию засвидетельствовать весь процесс. Вместо венка он нацепил на голову кое-как скрученную охапку травы, привязал к ней узлом длинную косу — ту самую, что Винченце использовал для костюма Дездемоны. Стянул из матушкиного гардероба ночную сорочку в рюшах, для красоты густо подмазал глаза и брови ваксой. На коня в таком облачении забраться не сумел, потому пошел пешком, нетвердой походкой, но до чрезвычайности довольный своим остроумием.
От холодных струй дождя вакса вскорости растеклась полосами по щекам, травяной венок обвис, балахон намок, прилип к ногам, к голенищам высоких сапог.
Выйдя к накрытому пеленой дождя озеру, Артур оглядел пустынный берег и, усевшись под елочку, приготовился терпеливо ждать.
Лес расступился перед овражком. Перемахнув на другую сторону, оборотни оказались на широком поле. Днем здесь было бы очень красиво — волнующаяся от ветерка нива с вкраплением ярких лазоревых васильков. Сейчас же, в серой мгле, под всполохами молний, под рвущими ударами ветра, вид казался зловещим.
При следующей ослепительной вспышке к замершим оборотням из темноты шагнул сгусток тени, в мгновение обретя плотность и форму. Сверкнув занесенной секирой, на них двинулся еще один охотник.
Волчица не раздумывая ринулась вперед, вцепилась в руку. Но клыки лишь рассекли грубую кожу, скользнули по железному налокотнику. Охотник отшвырнул ее на землю, в высокие колосья — вдогонку месяц лезвия широко рассек воздух над головой, срезав верхушки стеблей.
Она тревожно оглянулась — волк не поспешил ей на помощь. Мелкими шажками он осторожно отступал назад, при громыхнувшем раскате со всех ног бросился обратно в лес.
В отчаянии волчица прыгнула на противника. Ее ярость, страх и горечь обиды придали ей сил, она дралась с остервенением, какого хватило бы целой стае волков…
И пусть ее шкура покрылась ранами и обагрилась пролившейся кровью, разбавленной дождевыми струями, она сумела с ним справиться. Ощутив последние судороги, расцепила сведенные от напряжения челюсти, подняла голову, стоя на обтянутой стальной кольчугой груди поверженного охотника, пыталась отдышаться.
Но она уже чуяла, что эта передышка недолгая, скоро здесь появятся следующие охотники. А сил у нее уже не осталось…
Винченце поднялся, придерживая пробитое пулей плечо.
— Опять ты… — вздохнул он, увидев шагнувшего из дождливого сумрака француза. — Стреляешь освященным серебром, как в настоящего оборотня. Не пойму только, это с твоей стороны знак уважения ко мне или трусости?
— Просто не хочу, чтоб вы опять сбежали, — ответил тот, держа револьвер наготове.
— Значит, точно боишься, — усмехнулся Винченце. — Потому подкарауливаешь из кустов, нападаешь сзади, стреляешь в спину. Знаешь, что в честном бою со мной не справишься.
— Предлагаете драться на кулаках? — оскорбился задетый француз. — Как местные muzhiki после пьянки по обычаю друг другу морды бьют?
— Можно, конечно, и так. Правда, не знаю, как ты, но я к плебейским привычкам не приучен.
Француз скрипнул зубами:
— Тогда дуэль? Без фокусов и трюков.
— Скрестим клинки в честной схватке, как благородные господа? — хмыкнул Винченце. — Per servirla![76] Но уж тогда и без серебряных пуль обойдемся, коль на то пошло.
Тем временем Винченце незаметно вытащил из ножен за спиной кинжал, придерживая рукоятку мизинцем, прижал тонкий клинок к рукаву куртки…
Отвлечь внимание противника очень кстати помогло внезапное появление еще одного охотника — очередного из многочисленной армии, преследовавшей оборотней. Вооруженный алебардой, как и все другие, здоровенный детина, завидев их, обрадованно ломанулся через кусты. Но через десяток шагов вдруг взмыл вверх — причем ногами в небо, — попав в прикрытую листвой петлю. Ловушка сработала как нельзя более своевременно, француз невольно обернулся к болтающемуся на веревке, точно припасенный на зиму окорок, собрату. Винченце же и не взглянул в его сторону — не теряя ни секунды, он метнул в противника кинжал и рванулся вперед. Узкий клинок вонзился в плечо француза, под ключицу.
— Вот теперь мы равны, — сказал Винченце, оказавшийся в полушаге от него.
Француз дернулся было, но понял, что сжимавшую револьвер руку стиснул как клещами перехваченный назад лезвием его собственный нож, выхваченный из ножен у пояса.
Глаза в глаза — их взгляды скрестились, точно холодные стальные клинки, без звона, в молчании, острее любого лезвия.
Француз бросил револьвер, Винченце отшвырнул его ногой в заросшую бурьяном канаву, освободил зажатое запястье. Отпущенный нож воткнулся в мягкую землю у блестящего сапога француза.
Со злостью рыкнув, француз вырвал из своего плеча кинжал, кинул его в Винченце — тот поймал на лету и быстро сунул за голенище сапога.
Больше противники не произнесли ни слова.
Подбежав к раскачивающемуся на веревке охотнику, Винченце выхватил из ножен у того за спиной два меча. Оброненную алебарду — тяжелую, с двусторонним широким топором, коротким древком и острым копьем-наконечником — бросил противнику. Тот легко поймал, приноравливаясь, со свистом прочертил в воздухе перед собой восьмерку. Вдобавок подобрал с земли треххвостовый кистень с коваными шипами-звездами на длинных цепях.
— Э-э? Ыыы! — замычал разоруженный охотник, нелепо размахивая руками и свободной от петли ногой, мотаясь вперед-назад.
Но его невнятный вопрос остался без ответа. Да и он сам, моргнув, понял, что находится на поляне в одиночестве.
— А-а! У-ео… — завыл он, извиваясь на веревке, точно червяк на удочке.
Толстая ветка стала раскачиваться, скрипеть от его дерганий, и через минуту с треском и грохотом охотник обвалился-таки вниз, по пути крепко приложившись лбом о сосну, а сверху получив по шее этой же самой обломившейся веткой.
Вновь потоками полил дождь, Винченце и француз, словно две тени, двигались между деревьями, беззвучно за шумом струй и листвы. Каждый выжидал момент для нападения.
Разорвавший небо удар грома прозвучал точно сигнал к бою. Они ринулись друг на друга, засверкали клинки. Падающие сверху капли тучами брызг разлетались в стороны, рассеченные мелькающими лезвиями. Три шипастых тяжелых звезды кистеня с треском врезались в стволы, разбивая древесину в щепки. Сталь ударялась о сталь, высекая искры. Клинки со звоном скользили друг о друга, парируя удары. Мечи скрещивались, блокируя древко, размыкались, описывая каждый свой путь, чтоб снова соединиться остриями в одной точке…
Винченце прекрасно владел мечами, и если б не простреленное плечо… Впрочем, француз умел обращаться с доставшимся ему оружием не менее мастерски.
В темноте, при ярких вспышках молний, было не разобрать, на чьей стороне удача. Противники сошлись равные, схватка грозила затянуться. Но Винченце чувствовал, что серебро уже начало действовать, отравляя кровь, и с каждой минутой он слабел. Под натиском француза ему пришлось отступать шаг за шагом.
Лес поредел, они вышли к озеру. Но даже оказавшись на берегу, у самой кромки воды, они не останавливались ни на секунду, чтоб перевести дыхание.
Воздух вокруг них, казалось, был наполнен колючими разрядами не от бушующей грозы, а от напряжения, исходящего от этих двоих, не желавших уступать друг другу. Оружие, сыпавшее с лезвий снопами жалящих искр, уже само будто источало голубоватое сияние. На кончиках клинков, на острых углах серпов алебарды мерцали искрящиеся молнии, не угасая, а только еще ярче разгораясь от каждого удара.
