Борис Лапин - Ничьи дети (сборник)
Старина Магтер мог часами сыпать «сомнительные, жалкие, парадоксальные» примеры, впрочем, конечно, по-своему забавные, а в итоге угостить слушающих каким-нибудь нелепым выводом, тут же возведенным в ранг непризнанного открытия. К счастью, немногие ловились на эти «гениальные прозрения». Иные из постоянных посетителей воскресных сборищ у Маггера являлись сюда исключительно ради обеда с непременной гастрономической изюминкой; иные позабавиться речами Маггера, его необычной, мрачной, пророческой личностью чернокнижника двадцатого века; иные — открыто посмеяться над ученой наивностью хозяина. Да и кто приходил сюда — жаждущие сенсаций журналисты средней руки, переучившиеся студенты да разный мелкий околонаучный сброд! Приличных ученых, вроде Шильда, бывало немного, и те воспринимали эксцентрические филиппики Маггера как своего рода умственный аттракцион, метафизический балаган, не более.
Так же примерно относился к Маггеру и он, Шильд. В спорах с Маггером он находил нечто вроде гимнастики для мозга, в какой-то мере они заменяли ему шахматы, бридж, пасьянс. Но Шильд еще и любил старика Маггера, любил как достопримечательность столицы, как некую антикварную диковину, любил за оригинальность, зажигательность речей и то необъяснимое щекотание нервов, похожее на первобытный мистический страх, которое вызывал в кем своим черным скепсисом Маггер. Впрочем, Шильд, как большинство здесь собирающихся, не относился к маггеровским откровениям сколько-нибудь серьезно, хотя кое-кто и утверждал, что именно Маггер еще перед войной с точностью до месяца предсказал даты взрыва первой атомной бомбы и высадки человека на Луну.
— Закон бутерброда открыт не мною, — говорил между тем Маггер, победоносно оглядывая из-под сивых кустистых бровей свою ожидающую сенсаций аудиторию, и маленькие глазки его лоснились, как зрелые арбузные семечки. — Этот закон, можно сказать, общепризнан в быту, хотя ваша «чистая» наука не желает его замечать. Действительно, если у вас достанет ума месяц напролет метать монету, вы безусловно получите свои вероятностные результаты — 50 процентов на 50. Но всякому известно, что коль скоро дело коснется не монеты, а чего-то более существенного, в чем вы лично заинтересованы, скажем, того же бутерброда, вероятность нежелательного исхода возрастает, и мы имеем уже не 50 процентов на 50, а, скажем, 40 на 60.
— А почему не 41 на 59? — спросил кто-то из журналистской братии.
— В том-то и вопрос! — торжествующе воздел руки к потолку седой лохматый старик, как бы призывая проклятие на головы всех присутствующих. — В том-то и проблема! А почему не 42 на 58? Не 43,5 на 56,5? Знай мы, в чем тут загвоздка, человечество давно уже вывело бы приближенную формулу и каждый раз рассчитывало соответствующие поправочки на Сатану. Да, да, еще в древности заметили преобладание событий неблагоприятных и вполне резонно приписали сей феномен влиянию Сатаны, Разумеется, это его проделки, я и сейчас подозреваю его, хотя, разумеется, не в облике козлобородого, пахнущего серой субъекта с хвостом и копытами, а в облике покуда сокрытого от нас закона природы. Впрочем, речь не о Сатане. Не зная физической сути данного отклонения от теории вероятностей, не имея доказанной формулы, я тем не менее исчислил коэффициент неблагоприятности и призываю всех вас проверить его опытным путем — на себе…
Легкий ветерок ужаса прошелестел по комнате; два десятка напряженных лиц инстинктивно отпрянули назад; Шильд едва не подавился арбузным семечком. Он еще мог слушать, усмехаясь, пространные маггеровские аналогии, но бредовые, антинаучные, ложнозначительные «открытия» терпеть не мог и всегда именно на этом этапе переходил в контрнаступление. Сегодня Шильда особенно задело, что Маггер сумел произвести впечатление и что научная претензия выглядела вроде бы аргументированно. Для человека непосвященного ссылки на житейский опыт и здравый смысл всегда доказательнее, чем ряд белых цифр и знаков на черной доске.
— Чушь! Жалкая, эфемерная, напыщенная чушь! — загремел он, резко направляясь от окна к столу. Большой, тучный, громогласный, уверенный в себе, он сразу овладел вниманием аудитории. — Никакого коэффициента неблагоприятности нет и быть не может. Природа объективна, как хороший футбольный судья, и решения ее в немалой степени не зависят от наших эмоций, от того, кажется ли нам данное событие желательным или нежелательным! Более того, событие, неблагоприятное для меня, может оказаться благоприятным для вас, и тогда преобладание нежелательных исходов оборачивается преобладанием исходов весьма желательных — для вас. Уверяю, если Наполеону при Ватерлоо действительно помешал насморк, то при Аустерлице, к примеру, тот же насморк или головная боль подвели его противника. Закон «50 на 50» остается незыблем во всех случаях жизни. Так что выкладывайте-ка ваш мифический коэффициент, сейчас от него мокренького места не останется!..
Гости Маггера, дождавшиеся наконец доброго побоища, все как один повернулись к Шильду. Тут профессор как-то странно пошатнулся, схватился за правый бок, и два студента, оказавшиеся поблизости, едва успели подхватить его грузное тело и уложить в кресло.
По вискам Шильда текли холодные, липкие струйки пота.
* * *— Пустяки, гнойный аппендицит, — сказала дежурный врач, осмотрев Шильда. — Приступ утих, до утра ничего не случится, а утром сделаем операцию. Это все равно, что выпить стакан чаю, так что можете спать спокойно…
Когда белые халаты удалились, Шильд ощупал живот. Был он натянут, как барабан, но от невыносимой боли внутри осталось только неприятное, пугающее и настораживающее жжение. Шильд знал, что операция по поводу аппендицита не представляет ничего серьезного, а потому успокоился и собрался уже было уснуть, как вдруг в памяти его всплыло…
«Коэффициент Маггера! Преобладание неблагоприятных исходов… Черт бы побрал этого тронутого старикашку! Надо же, такое неприятное совпадение: наслушаться его впечатляющих бредней как раз накануне операции!»
Из затканного паутиной тьмы угла возникла всклокоченная голова Маггера; молча открывающийся рот изрыгал зловещие пророчества; черные глаза под нависшими бровями тлели, как едва подернувшиеся пеплом угольки в камине.
«Старина Маггер… Если верить людям, тридцать пять лет назад он предсказал дату первого десанта на Луну. А жаль, не успел я узнать, чему же равен его коэффициент… Чушь, конечно, попытка втереть очки легковерной журналистской братии, но все же… Сейчас прикинул бы вероятность благополучного исхода. Думаю, она близка к девяноста девяти процентам. Хотя… я ведь даже не представляю, насколько велик его коэффициент. „Поправка на Сатану“… Как же он его вывел, опытным путем, что ли? А вдруг коэффициент достаточно велик? Если чистая вероятность — 99, а коэффициент неблагоприятности… Да нет, нечего и думать о таких глупостях… Тогда вероятность нежелательного исхода может оказаться близкой к 50 процентам. Боже мой, половина на половину! Из-за такого пустяка, как аппендицит. Я же абсолютно здоров! Во всем остальном… Однако же гнойного воспаления этой никчемной слепой кишки вполне достаточно, чтобы… Тьфу, неужели и меня охмурил своим враньем Маггер? Кстати, я ведь и сам не раз убеждался, что нечто подобное в природе существует. Взять хотя бы эксперимент. Все отлажено, все точно повторяется от опыта к опыту, ты приглашаешь коллег, гостей, газетчиков, представителей заказчика — и все летит в преисподнюю. В чем дело? Или футболист… В решающем матче с пяти метров не попадает в пустые ворота, а дай ему пробить сто раз из этого же положения на тренировке — сто мячей окажутся в сетке… Проклятый Маггер, старая седая ворона!
Значит, меня будут оперировать в понедельник утром. А понедельник — день тяжелый. Люди после интенсивного отдыха выбились из колеи, из рабочего состояния. Но ладно еще, если операцию поручат специалисту, а если какому-нибудь тщеславному юнцу? Конечно, скажут, аппендицит, как стакан чаю выпить, пусть уж он прооперирует этого толстого господина, надо же когда-то начинать парню…»
И тут струйка пота снова щекотнула щеку Шильда. Он почти физически ощутил где-то в правом боку, среди путаницы кишок, холодное стальное лезвие ланцета в неверной, дрожащей руке. А вслед за этим, уже засыпая, увидел скорбную физиономию Маггера, стоящего в толпе на панихиде, и услыхал шепот, обращенный к нему, покоющемуся среди цветов: «И я призываю всех вас проверить этот коэффициент опытным путем — на себе…»
* * *Якоб Тамс пребывал в том расслабленном состоянии, в которое всегда, вот уже сорок лет, заставлял себя погружаться накануне операционного дня, а понедельник был в его клинике днем операционным. В домашних туфлях и халате полулежал он в качалке под приглушенную мелодию Сен-Санса, время от времени раскуривал сигару только для того, чтобы снова забыть о ней, и просматривал вечернюю почту. Он мог позволить себе три таких вечера в неделю: клиника его процветала, старость была обеспечена, дети устроены. Да он и не терял ничего, только приобретал, ибо на многолетнем опыте убедился: в день операции хирург должен быть собран, взведен, как спортсмен перед решающим стартом. А Якоб Тамс в свои шестьдесят четыре выглядел вполне по-спортивному, никогда не позволял себе ни фунта лишнего веса, каждое утро пробегал пять миль по песчаным аллеям старого парка и чувствовал, что находится в той золотой поре, когда глаз еще зорок и рука тверда, а ум уже достаточно развит и гибок, чтобы избежать в жизни всяческих неприятностей. Одним словом, был Якоб Тамс до конца уверен в себе, а это для хирурга качество немаловажное.
