Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
Если вы полагаете, что наследник Зверко обязан выбрать княжескую власть, перейдите на стр. 746.
Если вы настаиваете, что наследник Зверко должен выбрать любовь Руты, перейдите на стр. 647.
(Если вы принципиально отказываетесь делать выбор за другого героя, спокойно продолжайте чтение.)
* * *Что-то маленькое тускло блеснуло — сквозь щели трофейного шлема Каширин машинально глянул вниз, на свою бронированную грудь: ах, это нательный крестик выбился наружу через расцепившийся кольчужный ворот, когда Данька валялся в траве, а теперь звякает, бьется на шнурке с каждым шагом. Надо спрятать обратно за пазуху.
Он быстро — хвать как муху! — поймал прыгающий кусочек блеска в железную ладонь; заходящее солнце слегка мигнуло на оловянных лепестках креста; Данька с мимолетным удивлением ясно разглядел то, чего раньше как-то не замечал: оказывается, в ногах Спасителя валяется какая-то мертвая голова. Вроде черепа. Гм. Что-то похожее он уже видел. На чьем-то клинке…
Он вдруг выпустил крестик из пальцев Рывком изогнулся — как волк, хватающий блоху на тощем заду, — вцепился в кожаный мешок за плечами — удобный серый мешок, конфискованный у Плескуна. Разрывая свертки, нащупал — вот! Тяжкая стальная крестовина… Обломанный меч Михаилы Потыка…
Бережно распеленал, уронил тряпицу в траву. Вот странное сходство: черный обломок драгоценнейшего булата заблестел, заиграл в косвенных лучах усталого солнца — таким же легким золотом, как минуту назад мигнуло обычное простенькое олово. Да, абсолютно та же мертвая адамова глава у подножия креста.
Данька вдруг шмыгнул носом: мокро, сыро вокруг… Бедный побратим Михайло… Так и не смог Каширин выручить тебя из беды.
И вдруг — ровная желтая полоса.
Данька вздрогнул. Там, где обломано лезвие, солнечный блик сверкнул как-то странно, отчаянно-резко… Данила стиснул рукоять мертвого меча, медленно наклонил, подставляя солнцу под нужным углом, — вот опять! Господи, что это такое?..
Ровный, гладкий, зеркальный срез.
Данька повидал немало обломанных клинков: веденейская сталь пускала на сломе сеточку мелких трещинок, лодзейские клинки кривились, сорочинские — расщеплялись, ореславские — переламывались косо, чуть под углом… А здесь — чистый, светлый перелом, и металл на конце гладкий, будто сплавился… Ну-ка, на другой стороне?
Вот она подлость. Вот они, едва заметные следы от пробных пропилов! Тонкий надрез, оплавленные края… Лазерный резак?
Даня как стоял — так и присел в траву. Посидел с минуту, не выпуская прижатую к груди крестовину. Угу. Обманули меня, вот что. Жив был Потык. Может, и сейчас еще жив. Последние минуты.
Все мои мучения оттого, что я предатель, горько улыбнулся Данька. Предал названого брата. Теперь я суечусь, как капризный осел, между властью и влагалищем, а истинный наследник, княжич Михайло Потык, гниет в зловонной поганой могиле. Старый мудрый дедушка Посух знал, что делал. Он бросил все, сел в лодку, взял весло и поехал вниз по влажской воде — делать дело, выручать Потыка. Даже тупые медведи, даже глупая девочка Бустенька оказалась умнее Данилы. А Данила не поехал, он остался у своего сена.
И вдруг Каширин почувствовал странную горечь на языке — будто он и вправду уже третий день жрет одно только сено. Сухую волшебную траву — приторно-сладкую, отравленную.
Вся моя боль от этой предательской роли наследника, тихо-тихо подумал Данила Сделал паузу, примерился к этой опасной мысли, и, ухватив за скользкий хвостик, решительно вытащил наружу — всю целиком, длинную и гремучую силлогизму:
«Если бы я не стал носить Михайлину родовую тесьму в волосах, притворяясь княжичем Властовским, то… Рута давно была бы моей».
Погода не успела смениться, как Данька вышел обратно к шумному военному лагерю властовских ярыг, вышградских греков и прочих сторонников наследника Зверки. Данька не пошел к роскошному шатру, в котором еще недавно заседал как настоящий самозванец; на одной из боковых троп он сбил с седла какого-то богатого ополченца, взлетел в чужое седло и с непередаваемым наслаждением всадил железные пятки в темный кобылий пах.
— Княжич! Почто обиду чинишь?! — едва не в слезах прокричал, барахтаясь в пыли, сбитый молодой ополченец. — Куда же ты, княжич?!
Безответный витязь Данька, не оборачиваясь, понесся прочь — по склону оврага к реке и дальше, вдоль Вручего ручья, на восток.
«Дубль два, — невесело думал он про себя. — Каширин едет в Калин».
* * *Часа через два совсем незнакомые места начались: топкие лужки какие-то, мелкие озерца — охотничий рай… Что за племя жило здесь — гатичи ли, стожаричи, а может быть, мохлюты, — Данька не знал: если прямо по курсу намечалась деревенька, он решительно поворачивал правее, огибая обжитые места с южной стороны. Пешеходцы навстречу вообще не попадались — поздно уже, вечереет. Некий одинокий витязь мелькнул светлой точкой на горизонте, и погнался было за Данькой, видимо, с тоски, с призывным задиристым свистом, но Даньке было некогда, и витязь отстал минут через десять — надоело свистеть. Совсем недавно помелькали невдалеке, по правую руку, вечерние костерки землепашцев, зачем-то оставшихся ночевать на поле. Крестьяне выбегали из шалашиков, глядели на неведомого всадника, мелкой звездочкой проблиставшего, как искра, по темнеющему окоему. Показывали руками… должно быть, гадали меж собой, кто-то из наших богатырей-кормильцев к востоку путь держит… К добру ли?
Смеркалось долго, томительно долго. Даньке уже хотелось, чтобы поскорее ночь, чтобы его никто не замечал, не тыкал пальцами, да и скакать ловчее, потому что в полумраке плоховато видны ямины и внезапные подлые пни, о которые может споткнуться не слишком опытная взволнованная лошадка. Впрочем, кобылушка вроде попалась неглупая — сразу поняла, что хозяин крут: может быть, и насмерть загонит. И решила, что спасение теперь — только в хорошей службе, потому старается, голубушка. Даньке понравился характер новой кобылки, однако он не стал утруждать себя придумыванием имени — все равно ее, бедняжки, ненадолго хватит. Уже скоро, завтра пополудни, начнутся дикие поля — а там… если не я загоню, то чужая стрела уж точно ее, голубушку, нагонит. Я-то в железках весь, а она — без доспеха, седло да налобничек…
Когда закат начал плавить холмы у Даньки за спиной, прижигая и мучая их каленым оранжевым солнцем, когда небо впереди Даньки, на востоке, стало чернеть и холодать, покрываясь звездной изморозью, вот тут-то и начались первые непонятки. Странности начались. Данька летел серо-рыжей пустошью, слегка исцарапанной въедливыми овражками, и вдруг невесть откуда потянулся туман. Сперва облачками, потом гуще — и вот уже лошадка скачет по грудь в сером дыму… Скачет и пофыркивает тревожно, дергает головой, а Данька и сам уже осознал с некоторым напряжением: ага, не туман никакой. Дым вонючий…
Дым без огня.
Нет, нехорошо так попахивает дымок, непривычно. Сначала эта муть над землей, а потом начались фокусы. Скачешь себе и вдруг — хоп! слабая оторопь: будто светится что-то в тумане… Точно? Словно костерок малый — а подлетишь ближе: ничего, пусто… вроде гаснет, только туман чуть желтее да светлее кажется, чем вокруг. Хрень некая, гнилушки что ли…
Кобылка-дурочка волноваться стала всерьез. Еще бы… Данька устал оборачиваться от странного чувства — будто сзади, совсем недалеко… будто бежит кто-то следом! Тьфу, пропасть. Низенькое, черное — из тумана только ушки острые торчат. Данька хрюкнул по-недоброму в забрало, остановился обождать преследователя — волк? Не-а, никто не подбегает. Тронулся дальше… вроде ничего, а глянешь украдкой через плечо — нет, ну точно будто собака сзади бежит, метрах в тридцати… И не отстает ведь, сучка, — я быстрей и оно быстрей…
Загляделся Данька через плечо и чуть не обмер, чуть из седла не вывалился когда вдруг — ух! будто из под земли — р-раз! Черно-багровый, железный, огромный, с мечом к небу воздетым — впереди, на холме…
Вражеский танк! Витязь!
Данила дернул узду, кобылка взвилась на дыбки — хлоп! упало на глаза боевое забрало: вот ведь нечисть! Откуда ж ты взялся?! Безумный ратный холодок прошвырнулся по Данькиной спине — опана! влетел в руку боевой цеп — шипастый шарик, недобро погуживая, начал раскручиваться… Привставая на стременах, унимая сдуревшую от страха лошадку, Данька цепко вгляделся в неведомого рыцаря — ох и могуч, зараза… Ну откуда, откуда ты на мою бедную голову?!
Встречный стоял как монумент — недвижно и грозно, только огромный хвост черного жеребца колышется да плотный изрубленный яловец со скрипом поворачивается на башенном шпиле огромного шлема… Медленно, толчками, прояснились в полумраке широченные плечи в шипах и расшивах доспеха, выпирающие массивы согнутых коленей, темно-красный изрубленный щит — диаметром метра два, показалось Даньке… А на багровом фоне — острокрылая птица едва светлеет…
