Алексей Лютый - Рабин, он и в Африке Гут
– Г-г-г!.. – орал Моисей в ответ на просьбы сыновей допустить их жен «ко двору». Те, на удивление всем, понимали его без переводчика.
– Папа, мы понимаем, что снохи должны во всем помогать свекрови, – гнусавил Гирсам. – Но нам женщины тоже нужны.
– П-п-п… – еще громче вопил старец.
– Нет, папа, мы мужчины, – не согласился с его терминологией Елиезер. – А поскольку теперь нас каждая собака знает, – пятидесятилетний отрок с опаской покосился на Мурзика, – то пользоваться услугами девиц легкого поведения мы не можем.
– Пусть тогда эта женщина тоже уйдет, – поддержал его братец. – Чтобы не вводила во искушение.
– И избави нас от лукавого, – плотоядно усмехаясь в сторону Рахили, закончил Елиезер.
В дальнейшем возражал не Моисей, а Рабинович. То есть Сеня только хотел возразить, но не успел. Шустрый в таких делах омоновец вмиг оказался рядом с мятежными братишками и дал каждому из них вдохнуть аромат своих пудовых кулаков. Те сделали круглые глаза и потупились, а Навин, как всегда, буквально понимавший действия Жомова, тут же встал с омоновцем плечом к плечу и вызвал недавно сформированный батальон гвардейцев. Патриархи едва не упали в обморок, решив, что затевается мятеж, и пришлось Рабиновичу разряжать ситуацию. Сеня прогнал гвардию, оттолкнул от братьев Жомова с оруженосцем и остановился перед малахольными «отроками».
– Рахиль, между прочим, не столько женщина в данный момент, сколько министр здравоохранения. У нее даже соответствующее образование есть, – заявил он и обернулся к патриархам. – Так ведь?
Те слаженно закивали головами, и инцидент был исчерпан. Все расстались довольными, а Аарон, догнав Рабиновича в дверях палатки, поинтересовался, что это за мудреное существо такое – «министр здравоохранения». Пришлось Сене подробно объяснять, что министр не существо, а должность. Затем он перешел на здравоохранение. Ну а для большей убедительности сравнил это ведомство с министерством внутренних дел, то бишь милицией. Старец обрадованно закивал головой, потом подпрыгнул на месте и помчался в шатер Моисея, где оба до поздней ночи задним числом сочиняли заповеди, доведенные до сведения переселенцев ранним утром.
Попов, увидев приближающуюся колонну голодающих предводителей переселенцев, вдруг вспомнил о том, что Рабинович просил разбудить его к завтраку. Сам Андрюша уже был готов обедать, отчего устыдился друзей и принялся орать на поваров. Те оторопели, совершенно не понимая, чем вызвана такая немилость. Не понял порыва эксперта и Рабинович.
– Ты чего орешь, как кабан оскопленный? – поинтересовался он. – И вообще, что ты тут делаешь?
– Что я тут делаю?! – с неподдельным негодованием изумился Попов. – Интересный вопрос! Скажи-ка мне, Сенечка, какую хреновину вы бы жрали, если бы я за качеством еды не следил? И что бы вы, интересно, жрали вообще, если бы я вчера о запасах не позаботился? Каждый раз первым пробую всякую гадость, а от тебя только упреки в обжорстве и слышу…
– Да кто тебя упрекал? – оторопел перед таким напором Рабинович.
– В натуре, Андрюша, тебе же слова плохого никто не сказал, – попытался вступиться за кинолога Ваня Жомов.
– Ну, не сказал. Зато как все смотрели! – парировал Попов. – А эти козлы, – он швырнул недоеденной ногой в поваров, – между прочим, мясо сожгли на хрен. Я их отчитываю, а вы со своими дурацкими вопросами ко мне лезете. Охамели напрочь!
Сеня вздохнул, махнул рукой, но ничего не сказал. Он прекрасно понимал, что в вопросах, касающихся свойств и размеров желудка, с Поповым лучше не спорить – сожрет живьем! Рабинович проводил взглядом Мурзика, кинувшегося подбирать брошенную кость. Судя по счастливой морде пса, избаловавшегося на здоровой, экологически чистой пище, мясо было не настолько сожжено поварами, как об этом успел наорать Попов. Впрочем, пса нужно было тоже кормить хоть иногда. Поэтому распинаться по поводу сгубленного Андрюшей продовольствия кинолог не стал. Не так Мурзик воспитан, чтобы позволить добру без толку пропадать!
Некоторое время штабные повара были в полном замешательстве, не зная, подавать ли забракованное Андрюшей мясо к столу или нет, но Попов вернул их к жизни, хитро потребовав, чтобы на завтрак дали ту баранину, которую приготовили после его прихода. Так как никто не знал, что практически все жаркое было поджарено именно в этот период, то и придраться к Андрюше никто не мог. Наоборот, Аарон с Моисеем, попробовав мясо, даже похвалили криминалиста за столь добросовестный контроль над качеством приготовленной пищи, и Рабиновичу скрепя сердце пришлось с ними согласиться. Андрюша понял, что в этот раз его чревоугодие останется безнаказанным, и облегченно вздохнул.
А стол тем временем уставили всевозможными плошками и мисками, наполненными блюдами национальной кухни сынов израилевых. Мацы, правда, не было, поскольку ее еще не изобрели, но часть блюд напомнила Сене те, которыми его кормила тетя Соня в Одессе, и Рабиновичу взгрустнулось. Погрузившись в воспоминания, он даже забыл наорать на Жомова, осушившего исключительно для аппетита литровый кубок с вином. Потом-то Сеня пришел в себя и все дальнейшие попытки омоновца с утра напиться пресек в корне.
Бедному Ване нечего было возразить насчет этого запрета. Он даже к Сениному милосердию взывать не мог, поскольку с похмелья не страдал. Тестирование самогонки, к которому вчера так тщательно готовились менты, было прервано появлением Лориэля. Наглый эльф, как обычно, отвлек друзей от крайне важного занятия, нахамил и исчез, испоганив все благие начинания. Ужаснувшись малому количеству самогонки при огромном числе алчущих потребителей, Сеня едва не с руками вырвал у Жомова бурдюк с бормотухой и, аргументируя этот грабеж тем, что самогонка понадобится для поднятия духа переселенцев, спрятал весь алкоголь в своей палатке. Ну а дабы ни у кого не возникло соблазна стащить бурдюки, пока он спит, Мурзику было поручено их охранять.
Жомов с Поповым, конечно, знали, что умный пес кусать их не будет, но хозяин – есть хозяин, и его приказы верный Мурзик будет исполнять. То есть при любом покушении на охраняемое добро просто гавкнет пару раз и разбудит Рабиновича. А тот кусаться умеет едва ли хуже своего пса. Или нотациями замучает почти насмерть. Поэтому самогонка осталась цела, Ваня с похмелья не страдал и с тяжелым вздохом был вынужден отказаться от вина, поставленного на стол поварами. В знак солидарности с ним Навин также отказался употреблять алкоголь. Патриархи ничего, кроме молока, не пили, и единственными, кто с утра приложился к вину, были Гирсам и Елиезер. Однако под тяжелым взглядом папаши и они больше одного кубка на двоих выпить не смогли.
Не сдобренный алкоголем завтрак проходил в полном молчании. Было слышно лишь, как хрустят бараньи кости, пережевываемые крепкими зубами аборигенов, да шмыгают, глотая слюну, официанты, которым по уставу полагалось завтракать только после того, как начальство насытит свои желудки. Неожиданно эту почти семейную идиллию нарушил истошный невнятный вопль, донесшийся откуда-то издалека. Менты замерли, пытаясь разобрать, кто и зачем кричит, но понять смысл вопля смогли лишь тогда, когда, многократно дублируясь, он зазвучал уже совсем рядом со штабным барханом.
– Пыль на горизонте! – заорал один из гвардейцев Навина, а Иисус непонятно зачем (глухих ведь нет!) встал из-за стола и, промаршировав к Жомову, доложил о замеченной пыли.
– И кого это к нам несет? – скорее у самого себя, чем у кого бы то ни было, поинтересовался омоновец. Однако Навин передал этот вопрос вдаль, по цепочке.
– А хрен его маму знает! – пришел обратно ответ.
– Крайне ценная информация, – буркнул Рабинович и поднялся из-за стола. – Пошли-ка, мужики, выясним, кого к нам в лагерь нелегкая принесла.
Доблестные сотрудники милиции, конечно, догадывались, что за сатана может двигаться к ним в клубах пыли со стороны Мемфиса, но озвучивать свои предположения не торопились. Впрочем, кочующие по пустыне аборигены поняли все и без их комментариев. Они принялись упаковывать вещи, запрятывая особо ценные предметы в глубь всякого хлама. А особо умные особи даже на погребение в песке нажитого тяжкими выклянчиваниями богатства решились. А чтобы не потерять потом свои сокровища, ставили над погребениями таблички с надписями «здесь был Изя», «тут сидела Соня», «здесь копался Соломон» и прочими гениальными высказываниями из лексикона недоразвитых любителей граффити. И уже потом, похоронив тем или иным способом египетские займы, переселенцы нестройной толпой потянулись к штабному бархану.
– А я ведь тебе говорил, Сеня, что воровство до добра еще никого не доводило, – буркнул Андрюша, брезгливо поглядывая по сторонам.
– Какое воровство? – вспылил Рабинович. – Людей эксплуатировали бог знает сколько лет, платя за труд протухшей рыбой, а ты о воровстве говоришь! Никто и ничего не крал. Просто во избежание всеобщего побоища некоторые избыточные ценности были безболезненно изъяты. Причем не просто так, а взаймы. И срок погашения долга, между прочим, еще не истек.
