Руслан Белов - Сердце Дьявола
Чабаны рассказали, что в начале июля, поздно вечером они искали близ кишлака потерявшихся баранов и в одном из распадков видели, как убили ножами трех мужчин среднего возраста, трех молодых женщин и двух маленьких девочек, все русские и все изможденные пытками. После казни трупы сфотографировали с разных сторон, затем покидали в бортовой уазик и увезли в пустыню. В милицию чабаны не пошли потому, что убийцы были в милицейской форме. Обследовав указанный им распадок, оперы нашли на камнях следы крови Софии и, с меньшей долей уверенности – Вероники. И дело было положено в дальний ящик.
4. Море шампанского. – Империя Добра, Империя Зла... – Сюрприз Дьявола.
Когда мы сдались (о, Господи, последнее время мы только и делаем, что сдаемся!), нас отвели в столовую и посадили за огромный стол, ломившийся от фруктов и разнообразнейших яств. Увидев его еще от двери, Бельмондо, забыл о разбитых губах и воскликнул:
– Вот это да!
– Англицкую королеву ждете? – спросил я у Шварцнеггера, сопровождавшего нас.
– Вам необходимо усиленное питание... – буркнул он, недовольный тем, что приходится говорить. Или тем, что пятнадцать минут назад мне удалось расквасить ему нос.
– Шампанского-то сколько! – воскликнула София, поглаживая глаз, обещавший к вечеру породниться с прекрасным синяком.
– Еще бы прислугу в ливреях... – изрекла Вероника, оторвав виноградинку от огромной кисти, томно разлегшейся на персиках, гранатах и грушах, отдыхавших на просторных серебряных блюдах перед неминуемой гибелью в наших желудках. Последних пятнадцать минут она была левшой – правая ее кисть была разбита скулой Шварцнеггера.
Не успела она поднести виноградинку ко рту, как за каждым из нас появилось по официантке в национальных таджикских платьях.
Не тратя время на формальности, мы выпили по фужеру шампанского. Оно было столь замечательным, что мысль о повторе показалась всем предельно очевидной.
– В него что-то подмешано... – удовлетворенно сказал Баламут, осушив второй свой фужер.
– Да... – согласилась с ним умиротворенная Вероника. – Не успела выпить, как никакой тревоги в душе не осталось... Одна благодать и никакого пьянства...
– Ну и замечательно! – улыбнулась Ольга. – Пойдем на свою Голгофу в хорошем настроении... – И принялась накладывать мне в тарелку закусок и делала эта со знанием моих вкусов...
– А вы заметили, как изменился Худосоков? – спросил я, указав прислуживавшей мне девице на свой пустой бокал. – Помните, каким он был в Приморье, на Шилинской шахте?
– Зверем тогда был... – покачала головой Ольга, намазывая на ломтик белого хлеба черной икры. Заметив, что я смотрю на ее творчество с глубоким интересом, отдала бутерброд мне. – Словарный запас – триста слов. Пантера, стреляющая с лета... И...
– Что "И..." – переспросила София игриво, догадавшись по интонации и блеску глаз Ольги, что речь идет ни о чем ином, как о мужских достоинствах Худосокова...
– Член у него знаменитый! – воскликнул Баламут, довольно благодушно посмотрев на свою жену-распутницу (сказались, видимо, два фужера с благодатью).
– А вы откуда знаете? – поинтересовалась явно заинтригованная София.
– Да на Шилинской шахте его одна буйная сумасшедшая, Юлька ее звали, в плен взяла, – улыбнулся я, воочию вспомнив, как застукал Юльку с Худосоковым в храме любви Инессы. – Так она, с ним поближе познакомившись, так его за членские взносы полюбила, что затрахала на всю оставшуюся жизнь. С тех пор Худосоков женщин, в общем-то, сторонится и использует их разве только для мужской презентабельности, ну, чтобы вопросов лишних окружающие не задавали... Потом, в Москве, он приходил к штатной любовнице и спать ложился, в сиську носом зарывшись...
– А ты откуда знаешь – удивилась Вероника.
– А я перед тем, как выкрасть его, несколько часов на антресолях с дырочкой в спальню прятался... – улыбнулся я, с удовольствием вспоминая зомберские страницы своей жизни.
– Да, изменился Ленчик, изменился... – недовольно покачал головой Бельмондо (недовольство его объяснялось тем, что правая рука Бориса, закинутая за спинку стула, безуспешно пыталась нащупать приятные места стоявшей у него за спиной официантки). – Совсем изменился... Бабами не интересуется, одной наукой... Эммануил Кант прямо...
– Спасибо, спасибо! – услышали мы от двери знакомый голос. – Благодаря вам я научился думать, А так как в детстве я не испытал лицемерного воспитания, ум мой вырос честным...
– Честным? – удивился я.
– Да, честным! – патетически воскликнул Худосоков. – Мой ум не обременен лицемерием так называемого "добра" и потому он свободен.
– Что-то знакомое... – стал я вспоминать, где же читал о чем-то подобном.
– Перед тем, как сообщить вам вашу великую участь, я хочу попытаться сделать вас сообщниками, – продолжил Худосоков, не обратив на меня ни малейшего внимания. – Я недавно знакомил вас со своими представлениями о добре и зле и мне остается только подчеркнуть кое-что. Понимаете, добро не продуктивно. Да, оно не продуктивно, коммунисты и фашисты поняли это первыми. Но у них ничего из этого понимания не получилось – ни коммунизма, ни тысячелетнего рейха. Не получилось, так как они, не в силах отказаться от ложной терминологии, продолжали лицемерить. Я же построю общество, основанное на совершенно новой системе ценностей. Я построю Империю Зла, в которой люди будут жить безо лжи и лицемерия, Империю, в которой люди будут понимать, что все основано на Зле. Десятки последних лет церковь, гуманисты, просвещенные правители и президенты пытались строить империи добра, но все они либо погибали, либо неминуемо погибнут в ближайшие десятилетия. Погибнут, так как построены на лжи и лицемерии... А империя Зла...
– Да кстати, – перебил я, только лишь затем, чтобы позлить Худосокова. – А когда и как вам пришла в голову эта великолепная идея? Я имею в виду идея создать империю Зла? Не в 1513 году?
– Ты что имеешь в виду?
– Я имею в виду, не общался ли ты с Колинькой Макиавелли[42]?
– Нет, не общался, я им был, – улыбнулся Худосоков, пристально взглянув мне в глаза. – Но идея мне пришла в голову в прошлом году... Я приехал из Владика на Ярославский вокзал. И на площади перед ним увидел человека лет тридцати пяти – сорока. Он лежал на асфальте, – живой, мертвый, пьяный – не знаю. В распухшей его голове, на самой макушке, было два больших выеденных мухами гнойника. И мухи, большие и маленькие, залетали в них, сновали туда-сюда, как пчелы. Вокруг человека сновали озабоченные люди, некоторые из них были с детьми... Красномордый милиционер, оглядываясь, проверял документы у лица кавказской национальности... Чуть подальше сидел лотошник и от нечего делать смотрел портативный телевизор: показывали, как владелец Уралмаша обедает с известным своей прямотой и честностью тележурналистом. Фаршированные трюфелями филиппинские фазаны и тому подобное... И я решил, что ваше государство – это тот человек с выеденными гнойниками, а граждане его – мухи...
– Интересная мысль! – восхитился Баламут, выпив один за другим свой и Вероникин бокалы шампанского (в промежутке он шепнул жене: "Тебе вредно!"). – Но нас в данный момент как-то больше интересует не судьба государства, не судьба не нужных ему людей, а вполне шкурная судьба. Ваша философия, побудительные мотивы, несомненно, интересны. Но наша личная судьба что-то мне в последнее время не импонирует. Вы, похоже, решили всех нас запихать в биокомпьютер нового поколения, БК-3, кажется?
– Да... – недовольно бросил Худосоков, потеряв к нам интерес. Сегодня ему были нужны восхищенные слушатели и восторженные поклонники его философских экзерсисов, комплектующие к биокомпьютеру (то есть мы) у него уже были.
И, обдумывая новую речь, он заходил по комнате взад-вперед. Мы же, готовясь к этой речи, накинулись на "благодушное" шампанское. Ленчик заговорил, когда в наших желудках забулькало и трава была не расти и конь не валяйся.
– Весь этот маскарад с Сильвером и деревянным протезом я затеял не ради того, чтобы отомстить вам за разгром моего "Волчьего гнезда" и тем более не за свое телесное увечье. Месть, по-моему, дело пошлое, ей отдают себя люди закончившиеся... Вы мне понадобились для других целей...
Дело в том, что мой БК-2 посоветовал мне в следующем поколении биологических компьютеров использовать хорошо знающих друг друга людей, людей, испытывающих взаимную симпатию, и способных в реальной жизни действовать слаженно и во имя друг друга. И я вспомнил вас, Евгений Евгеньевич Чернов по прозвищу Черный, вас, Баламутов Николай Сергеевич, по прозвищу Баламут, и вас Бочкаренко Борис Иванович... Извините, что я так пространно – мне приятно не только видеть вас у себя, хм, в гостях, но и называть вас по имени-отчеству. Понимаете, вы для меня как драгоценные марки для законченного филателиста, марки, доставшиеся ему ценой неимоверных усилий и сладостных жертв... В общем, я вспомнил ваше зомберское прошлое, ваши симпатии, вашу дружбу, которой более тридцати лет, и понял, что вы станете для меня прекрасным материалом...
