Генри Каттнер - Робот-зазнайка (сборник)
«Как сладко нам вдвоем», — сказала она.
Он медленно пересек комнату и взял ее за руку, ощутив теплое пожатие пальцев. Она заставила его опуститься на колени у шезлонга, тихо засмеялась, закрыла глаза и приблизила лицо к его губам.
Их поцелуй был горячим и долгим. Он ощутил аромат чая в ее дыхании, ему передалось ее опьянение. Но он вздрогнул, когда кольцо ее рук вдруг распалось и он почувствовал на щеке учащенное дыхание. По лицу ее покатились слезы, она всхлипнула.
Он отстранился и с удивлением посмотрел на нее. Она всхлипнула еще раз, перевела дыхание и тяжело вздохнула.
— Ах, Оливер, Оливер… — Затем покачала головой и высвободилась, отвернувшись, чтобы спрятать лицо. — Я… мне очень жаль, — сказала она прерывающимся голосом. — Пожалуйста, простите меня. Это не имеет значения… я знаю, что не имеет… и все-таки…
— Что случилось? Что не имеет значения?
— Ничего… Ничего… Пожалуйста, забудьте об этом.
Ровным счетом ничего.
Она взяла со стола носовой платок, высморкалась и лучезарно улыбнулась ему сквозь слезы.
Внезапно им овладел гнев. Хватит с него всех этих уловок и таинственных недомолвок! Он грубо сказал:
— Вы что, и в самом деле считаете меня таким дурачком? Теперь я знаю вполне достаточно, чтобы…
— Оливер, я прошу вас! — она поднесла ему свою чашку, над которой вился душистый дымок. — Прошу вас, не надо больше вопросов. Эйфория — вот что вам нужно, Оливер. Эйфория, а не ответы.
— Какой был год, когда вы услышали в Кентербери эту песенку? — потребовал он, отстраняя чашку.
Слезы блестели у нее на ресницах. Она прищурилась:
— Ну… а сами вы как думаете?
— Я знаю, — мрачно ответил Оливер. — Я знаю, в каком году все пели эту песенку. Я знаю, что вы только что побывали в Кентербери, муж Холлайа проболтался об этом. Сейчас у нас май, но в Кентербери была осень, и вы только что там побывали, поэтому и песенка, что вы там слышали, все еще у вас в голове. Эту песенку пел Чосеров Продавец индульгенций где-то в конце четырнадцатого века. Вы встречали Чосера, Клеф? Какой была Англия в то далекое время?
С минуту Клеф молча смотрела ему прямо в глаза. Затем плечи ее опустились и вся она как-то покорно сникла под своим одеянием.
— Какая же я дурочка, — спокойно сказала она. — Должно быть, меня легко было поймать. Вы и вправду верите тому, что сказали?
Оливер кивнул.
Она продолжала тихим голосом:
— Немногие способны поверить в это. Таково одно из правил, которыми мы руководствуемся, когда путешествуем. Нам не грозит серьезное разоблачение — ведь до того, как Путешествие Во Времени было открыто, люди в него просто не верили.
Ощущение пустоты под ложечкой резко усилилось. На какой-то миг время показалось Оливеру бездонным колодцем, а Вселенная потеряла устойчивость. Он почувствовал тошноту, почувствовал себя нагим и беспомощным. В ушах звенело, комната плыла перед глазами.
Ведь он сомневался — по крайней мере до этой минуты. Он ждал от нее какого — нибудь разумного объяснения, способного привести его дикие догадки и подозрения в некую стройную систему, которую можно хотя бы принять на веру. Но только не этого!
Клеф осушила глаза светло-синим платочком и робко улыбнулась.
— Я понимаю, — сказала она. — Примириться с этим, должно быть, страшно трудно. Все ваши представления оказываются вывернутыми наизнанку… Мы, разумеется, привыкли к этому с детства, но для вас… Вот, выпейте, Оливер! Эйфориак даст вам облегчение.
Он взял чашку — ободок все еще хранил бледные следы ее помады — и начал пить. Напиток волнами поднимался к голове, вызывая сладкое головокружение, — мозг словно слегка перемещался в черепной коробке, — изменяя его взгляд на вещи, а заодно и понятие о ценностях.
Ему становилось лучше. Пустота начала понемногу наполняться, ненадолго вернулась уверенность в себе, на душе потеплело, и он уже не был больше песчинкой в водовороте неустойчивого времени.
— На самом деле все очень просто, — говорила Клеф. — Мы… путешествуем. Наше время не так уж страшно удалено от вашего. Нет. Насколько — этого я не имею права говорить. Но мы еще помним ваши песни, и ваших поэтов, и кое-кого из великих актеров вашего времени. У нас очень много досуга, а занимаемся мы тем, что развиваем искусство удовольствий.
Сейчас мы путешествуем — путешествуем по временам года. Выбираем лучшие. По данным наших специалистов, та осень в Кентербери была самой великолепной осенью всех времен. Вместе с паломниками мы совершили поездку к их святыне.
Изумительно, хотя справиться с их одеждой было трудновато.
А этот май — он уже на исходе — самый прекрасный из всех, какие отмечены в анналах времени. Идеальный май замечательного года. Вы, Оливер, даже не представляете себе, в какое славное, радостное время вы живете. Это чувствуется в самой атмосфере ваших городов — повсюду удивительное ощущение всеобщего счастья и благополучия, и все идет как по маслу. Такой прекрасный май встречался и в другие годы, но каждый раз его омрачала война, или голод, или что-нибудь еще. — Она замялась, поморщилась и быстро продолжала:
— Через несколько дней мы должны собраться на коронации в Риме. Если не ошибаюсь, это будет в 800 году от рождества Христова. Мы…
— Но почему, — перебил ее Оливер, — вы так держитесь за этот дом? И почему другие стараются его у вас оттягать?
Клеф пристально посмотрела на него. Он увидел, что на глазах у нее опять выступают слезы, собираясь в маленькие блестящие полумесяцы у нижних век. На милом, тронутом загаром лице появилось упрямое выражение. Она покачала головой.
— Об этом вы не должны меня спрашивать. — Она подала ему дымящуюся чашку. — Вот, выпейте и забудьте о том, что я рассказала. Больше вы от меня ничего не услышите. Нет, нет и нет.
Проснувшись, он некоторое время не мог понять, где находится. Он не помнил, как попрощался с Клеф и вернулся к себе. Но сейчас ему было не до этого. Его разбудило чувство всепоглощающего ужаса.
Оно наполняло темноту. Волны страха и боли сотрясали мозг. Оливер лежал неподвижно, боясь пошевелиться от страха. Какой-то древний инстинкт приказывал ему затаиться, пока он не выяснит, откуда угрожает опасность.
Приступы слепой паники снова и снова обрушивались на него с равномерностью прибоя, голова раскалывалась от их неистовой силы, и сама темнота вибрировала им в такт.
В дверь постучали, и раздался низкий голос Омерайе:
— Вильсон! Вильсон! Вы не спите?
После двух неудачных попыток Оливеру удалось выдавить:
— Не-ет, а что?
Брякнула дверная ручка, замаячил смутный силуэт Омерайе.
Он нащупал выключатель, и комната вынырнула из мрака.
Лицо Омерайе было искажено, он сжимал голову рукой; очевидно, боль набрасывалась на него с теми же интервалами, что и на Оливера.
Прежде чем Омерайе успел что-нибудь произнести, Оливер вспомнил. Холлайа предупреждала его:
«Рекомендую вам перебраться в другое место, молодой человек. И сделайте это сегодня же вечером». Он исступленно спрашивал себя, что именно грозит им в этом темном доме, который сотрясали спазмы слепого ужаса.
Сердитым голосом Омерайе ответил на его невысказанный вопрос:
— Кто-то установил в доме субсонорный излучатель, слышите, Вильсон! Клеф считает, что вы знаете где.
— С-субсонорный?..
— Есть такое устройство, — нетерпеливо пояснил Омерайе.
— Скорее всего, небольшая металлическая коробочка, которая…
— А-а, — протянул Оливер таким тоном, что это выдало его с головой.
— Где она? — потребовал Омерайе. — Быстро! Нужно поскорее с ней разделаться.
— Не знаю, — ответил Оливер, с трудом заставив себя не стучать зубами. — В-вы хотите сказать, что все, все это наделала одна маленькая коробочка?
— Конечно. Теперь подскажите, где ее искать, не то все мы здесь сойдем с ума от страха.
Весь дрожа, Оливер выбрался из постели и неверной рукой нащупал халат.
— Я д-думаю, она спрятала ее где-то внизу. Она отлучалась с-совсем ненадолго.
Несколькими короткими вопросами Омерайе все из него вытянул. Когда Оливер кончил, тот заскрипел зубами в бессильной ярости.
— Эта идиотка Холлайа…
— Омерайе! — донесся из коридора жалобный голос Клеф. — Омерайе, пожалуйста, поскорее! Я больше не выдержу! Ох, Омерайе, умоляю вас!
Оливер вскочил на ноги. От резкого движения непонятная боль с удвоенной силой захлестнула его сознание; он покачнулся и вцепился в столбик кровати.
— Сами ищите ее, — услышал он свой дрожащий голос. — Я не могу и шагу ступить.
Нервы Омерайе начинали сдавать под страшным гнетом. Он схватил Оливера за плечо и принялся трясти, приговаривая сквозь зубы:
— Вы впутали нас в эту историю — так будьте добры помочь нам из нее выпутаться, иначе…
