Сумасшедший профессор - Фарит Маратович Ахмеджанов
— Вот это да, — только и мог повторить я. — А каникулы у вас были?
— Конечно! У нас были ежедневные восьмичасовые каникулы.
— Вот это да, — третий раз повторил я. — И без выходных?
— Какие выходные, о чем вы? Вы не заметили, что я и сейчас не отдыхаю?
Я заметил. Все то время, пока профессор жил у меня он не имел ни одного выходного — каждый день он что-то делал, так или иначе толкал, пинал, щипал и дергал науку, заставляя ее двигаться.
— Вот это да, — в четвертый раз уважительно повторил я. — Что называется «понедельник начинается в субботу».
Губы профессора угрожающе скривились.
— То, что вы сказали — это девиз отъявленных лентяев! У нас, знаете ли, понедельник начинался вечером понедельника! У меня уже сорок лет вся жизнь — понедельник. Только так мы можем оставаться людьми!
Он поскреб ложкой по дну тарелки, убедился, что там ничего нет и со вздохом отставил ее в сторону. Я налил ему и себе чай — по понедельникам это была моя обязанность.
— Скажите, профессор, а чем все это закончилось? Ну, то есть, там ведь должны были получиться великие ученые. И я никогда не слышал, чтобы в Мытищах был такой великий научный центр…
Профессор горько усмехнулся и насыпал в стакан еще одну ложку сахара.
— Вы знаете, что во многом знании — много печали?
— Нет, — честно ответил я.
— Логично, — вздохнул профессор. — Вы никогда не знали достаточно много, чтобы ощутить на себе этот эффект. Собственно, до создания нашей кафедры он так уж явно никогда не проявлялся.
Он поскреб пальцами островки бороды, оставшиеся после последнего бритья.
— Счастье — это всегда неожиданность, — наставительно сказал он. — Невозможно испытать счастье от наступления события, которое ты описал, обсчитал и предсказал задолго до его совершения. Счастье — всегда сюрприз. А знание всего исключает сюрпризы. Поэтому…
Он замолчал, устремив взгляд в район холодильника.
— Большинство из нас это поняло к концу двенадцатого курса. Тогда же придумали и противоядие — строжайшая самодисциплина и — либо монастырь, либо должность прапорщика в каком-нибудь батальоне связи. Примерно через двадцать лет количество знаний падает ниже уровня Ротшильда и человек становится вновь способен испытывать радость. Ну, или спивается.
— А вы?
— А я пошел в науку. Иван Прокопьев предсказал существование еще одного уровня, намного выше ротшильдовского, преодоление которого также возвращает человеку радость — без избавления от накопленных знаний. Вот с тех пор я его и ищу…
Профессор опечаленно замер. Я вздохнул и подлил ему чая.
Глава 6. Оружейные новации
Одним из предметов, которые профессор Грубов принес в мой дом после переезда ко мне были загадочные часы.
Они были отградуированы в сутках, имели четыре стрелки и ежедневно заводились профессором ровно в восемь утра с поистине скрупулезной педантичностью. На все мои вопросы профессор отвечал неопределенным мычанием, что, естественно, лишь разжигало мое любопытство.
Первое время профессор ограничивался лишь заводкой загадочных часов, но через некоторое время она стала сопровождаться какими-то странными вычислениями — он тщательно разглядывал стрелки, измерял углы между ними и покрывал листки своего блокнота бесконечными столбиками умножения и деления. Одним теплым летним вечером его беспокойство достигло апогея — он поставил часы перед собой и вперился в них немигающим взглядом. Так продолжалось часа четыре, после чего часы ожили и издали на редкость немузыкальное дребезжание; профессор встрепенулся, торопливо натянул мое пальто и куда-то убежал.
Вернулся он через два часа и принес большую кипу толстых и пыльных папок. С любовью свалив их в кучу на балконе, он начал пролистывать их, медленно пропуская листы между пальцами. Я не выдержал и спросил его, что это за материалы.
— О, это занятная история, — рассеянно ответил мне профессор. — Видите ли, коллега, некоторое время я работал в, так сказать, весьма секретном месте. Там люди разрабатывались всевозможные средства уничтожения себе подобных. Некогда и я занимался чем-то подобным.
Я был поражен — никогда бы не смог представить нашего миролюбивого профессора разрабатывающим оружие и прочие штуки такого рода. Так я ему и сказал.
— Все мы меняемся со временем, — закряхтел он. — Сейчас бы я туда снова работать не пошел, разве что они существенно поднимут мне зарплату. Очень существенно. Вы знаете, в принципе-то работа как работа, не хуже и не лучше других. Если подходить к вопросу с позиции стои, то, что разработка средств уничтожения, что обучение студентов основам физики или, например, складского учета — равно приближает нас к смерти, а мир — к уничтожению. Так что… мда… единственное, что безусловно скверно в такого рода организациях — так это их секретность. Все, что вы там делаете — кладется под спуд и пока не пройдет определенный промежуток времени, никто, никакая зараза не даст вам возможности вытащить сделанное из под этого спуда. А когда этот промежуток закончится — все эти документы, как правило, стараются уничтожить. Полная секретность, знаете ли.
Я осведомился, как же он смог добраться до материалов, которые должны были быть уничтожены.
— О, это моя маленькая хитрость. Дело в том, что именно я спроектировал устройство, которое должно было уничтожать все эти секретные материалы. Да что там устройство — весь склад, на котором они хранятся — моих рук дело. Начальство пришло в полный восторг, когда я предложил им концепцию, а уж когда я ее им реализовал — они скакали как кенгуру на Северном полюсе.
Мне оставалось лишь спросить, в чем же заключалось его концепция и ее реализация.
— А, все просто, — махнул руками профессор. — Вы кладете кипу секретных папок на ленту конвейере и она по сложной траектории перемещается по складу. В конце пути, к которому эта кипа приближается по истечению требуемого срока, ее ждет путешествие в камеру с трехрожковым плазменным разрядом, который превращает бумагу в хорошо перемешанное месиво протонов, нейтронов и электронов, которое затем просто выбрасывается в атмосферу. Как видите, все очень просто и элегантно.
Мне оставалось лишь зааплодировать простоте и элегантности этого решения.
— Но параллельно с этим я создал свой синклеальный хронометр, который отсчитывал время до того момента, когда подойдет черед быть уничтоженным моим разработкам. И — фюить — они, вместо того, чтобы сгореть в адском пламени целыми и невредимыми
