12-й Псалом сестры Литиции (СИ) - Рудианова Анна

Костик отпихивает меня почти сразу. Краснота ползет от его шеи к ушам, потом в центр и зажигает фонарик на кончике носа.

– Сестра, я спасу вас даже ценой собственной жизни! – шепчет Преподобный. Тихо, запальчиво, с придыханием.

Черт, лучше б я ему «Рамштайн» продекламировал. Но в мозг только «Красная плесень» рвется. А Святоша может и не понять русского юмора.

Он целует меня в лоб.

За что и получает по голове.

Это красная карточка, мужик.

– Ты чего? – возмущение мое не имеет пределов.

– Извините, это не повториться, – быстро щебечет Константин, сменяя окрас лица на бледно-голубой.

– Кто тут еще одержим! – демонстративно вытираю губы, лоб и на всякий случай нос и щёки. Ох уж эти монахи и монашки! Чуяло моё многострадальное Эго, нельзя ему верить!

– Мне стоит удалиться.

Преподобный изображает поклон. Голос его строгий, как у судебного председателя. Будто тут не он, а я накосячил сверх допустимого.

– Вали давай! Избавитель разноцветный!

– Что? – застывает гость в дверях.

Вот они трудности перевода.

– Радугой от тебя воняет, вот что!

– Спасибо за комплимент. Хоть и не понятный, – уши у него опять краснеют.

– Слышь, помидор, еще раз твою рожу увижу… – дальше идет родной матерный.

– Сестра, а вы точно сейчас на английском…

– ПОШЕЛ дорогой своей прямо в Ж*ПУ! И не сворачивай!!! – выпихиваю его в коридор. И подпираю дверь кроватью.

Подумать только, я с этим убогим три ночи наедине провел! Ужас!

5. Если есть на свете ад, это тут

Длится третья неделя моего заключения в монастыре.

Да. ТРИ НЕДЕЛИ! Знаю, из комы быстрее выходят!

Я ставлю насечки на стене и зачеркиваю. Как граф Монте-Кристо. Только вместо сокровищ у меня – черная сырая ненависть.

Именно так должен выглядеть ад для нормального мужика.

Чистилище – это вам не кипящая сера и черти с вилами. Все намного скучнее: четыре стены, вокруг куча девственниц, а ты не можешь к ним прикоснуться. Потому что ты сам – баба.

Что тут вообще делать?!

Сотового нет.

Интернета нет.

Книг нет.

Пить нельзя.

Мясо нельзя.

Женщин нельзя.

Даже выйти нельзя.

После неудачного изгнания, меня признали свихнувшимся, юродивым, а, значит, отмеченным Богом и достойным усиленного внимания со стороны монашек. Еще и упырь Преподобный предупредил, что мне требуется «прощение, сочувствие и понимание». Спасибо, брат, теперь меня стерегут двадцать четыре на семь, без выходных и праздников. И не брат ты мне теперь, упырь.

Я тихо еду с катушек и тщательно готовлюсь умереть.

Свыкнуться с судьбой? Приноровиться к колготкам? Прожить счастливую жизнь монашкой?

Не смешите мои гетры! Где вы видели счастливую монашку? Ну, разве что в порнухе.

Алиса, подбери-ка мне самые приятные способы самоубийства. Что бы быстро, легко и эффектно.

Следуя логике перерождения, вспомнившейся пока перебирал молитвы ко всем подряд Богам, идолам и божествам – умереть, значит переродиться в следующем теле. Умру тут, воскресну в реальности.

Или не воскресну.

Все лучше, чем черно-белая идиллия нетронутых баб.

Но по направлению к вечному покою меня преследуют сплошные неудачи.

Попытался повеситься на простыне – сломал крюк для подсвечника. Получил по голове камнем с этим самым крюком и обжегся воском. Теперь у меня есть полочка, куда можно телик поставить. Да электричества нет.

Попытался утопиться, нырнув во дворе в фонтан. Ушел вроде с головой, но вытащили, сволочи. И даже простудиться не дали. Лукреция сама раздела и натерла спиртом.

В тот день был шанс напиться. Но небольшой. Сильно ли налакаешься с площади собственного тела?

Попытался выпрыгнуть в окно – оказалось у Лукреции хватка жестче, чем у трех сросшихся Тайсонов.

Да еще этот тотальный контроль. Нет ничего хуже, чем что-то для твоего же блага.

Ой-ей, а вдруг я бессмертен?! Не дай ты Бог!

Обычно, я не расстраиваюсь по таким пустякам, но перспектива пожизненного заключения в четырех стенах радужной совсем не кажется. Причин радоваться тоже не вижу, разве что бомбически вкусная жратва, особенно если добавить в нее мясо.

Где-то после сорок третьей попытки заколоть себя вилкой, меня посещает совсем молоденькая сестра Симона. От нее пахнет весной и капелью. Даже не верится, что она тоже лысая под балаклавой. На моей поляне, кстати, волосы заколосились. Пока редкими и тонкими побегами. Кожа под накидкой чешется просто зверски. Оказывается, девочки бреют маковки до зеркального блеска.

И кто после этого извращенец?!

Кстати, они бреют еще что-нибудь?

Черт. Я так до дембеля не доживу!

– Вас вызывает настоятельница Аврора! – кричит девушка, отмахиваясь от моих объятий.

Аврора – это Заведующая монастырем столетняя старушка. Сущая мать Тереза. Только соображает помедленнее. После каждого происшествия она отчитывает меня, как своего сына. Вернее, дочь. И так же безрезультатно.

– Всегда я к вашим услугам, – всё-таки умудряюсь чмокнуть прелестницу в щечку, от чего Симона возмущенно ахает и бессильно оседает на мою кровать. Просто поле несорванных ромашек.

И почему я без своей волшебной палочки?! Такую Алохомору бы ей наколдовал!

– Сам дойду, не трудись, милая.

И добавляю контрольный поцелуй в носик. Это позволяет покинуть келью и пройтись по монастырю без конвоя. Даже не теряюсь. Сестра Лукреция уже у настоятельницы, о чем на весь этаж оповещает ее возмущенный голос:

– Она не молится! Постоянно ругается. Трогает меня. Да что меня! ВСЕХ! Пришлось запретить ей мыться со всеми! Ваши методы не помогают, Преподобный!

Вот тебе на. А я думал, мы с ней душа в душу ладим! Уже три недели как она меня отмаливает каждый день. А тут такая подстава. Засланный казачок-то оказался!

– Она постоянно зовет черта и дьявола! Говорит непонятными… – доносится продолжение.

– Не стоит поминать лукавого…

Ого! Узнаю голосок.

– Не стоит поминать сестру Литицию, а с лукавым мы как–нибудь справимся! – фыркает Лукреция.

Я давлюсь от смеха и, решив, что подслушивать дальше не стоит, стучу в приоткрытую дверь.

Старушка Аврора тихо посапывает за своим столом. Запах резких духов, обычно следовавший за ней повсюду, сегодня перебит манящим ароматом табака. Рядом стоят три кресла. В одном уже устроился Преподобный. Около второго Лукреция нервно кусает губы.

– Благослови вас отец всемогущий, – растягивая слова как в песне, здоровается Святоша.

– И тебе здорово, Константин! – пожимаю ему руку. Как настоящему мужику.

– Отец Константин, – Пытается вырваться он.

– Кхм. Дмитрий, Черкесов Дмитрий, – отвечаю, усугубляя захват. Нежная длань гостя белеет. Не такой уж он и силач.

– Все еще думаете, что вы мужчина? – тычет свободной рукой на кресло Костик.

Не просто думаю, я и есть мужчина. Самый настоящий. Не то, что некоторые в красных плащах.

Отпускаю клешню Преподобного и, почесав затылок, киваю на дымящийся окурок, что лежит в пепельнице. Кто это тут у нас нарушает?

– Конечно. Не угостите ли сигарой?

– Вы же не курите, – сдавлено говорит Лукреция.

Святоша трет ладонь, выдаёт сигару и даже спички протягивает, но лицо спокойное. Просто Ленин в Мавзолее.

– Что еще я не делаю? – интересуюсь, с наслаждением попыхивая. Ого. Не коньяк, но хоть что-то. Сигареты, кальяны, стики и вейпы – все это детские игрушки. Сигары – вот настоящая эстетика табака.

Литиция краснеет. Так же, как и уши Преподобного.

С какой стати такая реакция?! Огни Москвы вживую, чтоб вас на поле только без трусов выпускали! Они же оба просто светятся от стыда.

Давлюсь, вдыхая слишком сильно. Легкие монашки в шоке от нового опыта.

– У Преподобного Константина к вам предложение, сестра Литиция, – подает голос старушка Аврора.

Ох, ты ж, не спит Преподобная. И зачем притворялась? Глаза у нее хитрющие, сразу видно: начальство. Ко мне так спонсоры, помнится, подкатывали: мы вам отслюнявим, вы нам оближите. Круговорот капитализма в потребительском обществе.