Пирс Энтони - Время гарпии
Велено повел свой рассказ.
Во времена, окутанные туманом седой древности (с той поры минуло уже лет тридцать), жила-была старая ткачиха. С утра до ночи, не покладая рук сидела она за ткацким станком, чтобы заработать на пропитание себе и своей юной невинной дочери. Она практически не отдыхала, да и на воспитание дочери у нее практически не оставалось времени, однако однажды старуха все же выкроила минутку, чтобы дать дочурке совет:
— Верескея, доченька, надеюсь, ты понимаешь, как следует действовать и что говорить, когда к тебе несвоевременно подойдет чрезвычайно разгоряченный, возбужденный и безответственный молодой человек?
— Нет, дорогая матушка, — невинным манером ответила Верескея, — может быть, дать ему…
Она хотела сказать «дать холодной воды», но мать перебила ее:
— Ни в коем случае! Разве ты не знаешь, что несвоевременные встречи с разгоряченными, возбужденными, безответственными молодыми людьми опасны даже для овец, не только для девушек? Теперь поняла?
— Нет, дорогая матушка. Мне совершенно невдомек, какую угрозу могут представлять названные тобой молодые люди для пасущихся на лугах овечек.
— Вот, значит, как? А имеешь ты хоть малейшее представление о том, каким манером вызывают аиста?
— Конечно, нет! Это ведь Взрослая Тайна, в каковую я никоим образом не посвящена. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Да потому, дитя, что некогда я и сама пребывала на сей счет в столь же невинном неведении, в результате чего, после знакомства с одним из этаких возбужденных, разгоряченных, безответственных молодых людей, вызвала аиста, который принес мне тебя. Я не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку. Теперь поняла?
Бедная девушка, однако, запуталась окончательно.
— Прости, дорогая матушка, но вот теперь я уже решительно ничего не понимаю. Как, скажи на милость, ты смогла вызвать аиста, если тебе не было известно, что для этого надо делать? Для того, чтобы не повторить твою ошибку, мне было бы небесполезно знать, каким образом ты ее совершила.
— Обойдешься, милая дочурка. Ты просто должна запомнить, что на любую несвоевременную и безответственную просьбу разгоряченного, возбужденного молодого человека следует отвечать «Нет». Заклинаю тебя ограми и ночными кобылицами — «Нет!!!»
На Верескею сказанное произвело сильное впечатление, поскольку до сих пор она ни разу не слышала, чтобы кто-то произнес сразу три восклицательных знака. Она приняла матушкин совет близко к сердцу и запаслась самым решительным и суровым «Нет» на случай несвоевременной встречи с безответственным и т.д. молодым человеком.
Однако по мере взросления девушка, как это бывает со многими подростками, перестала считать свою матушку самой мудрой и красивой женщиной на свете. Она стала обращать внимание на то, что одежда ее матери залатана, а натруженные руки в мозолях и под конец стала стыдиться этой изможденной старухи. Теперь на все попытки матушки наставить ее на путь истинный она отвечала тем, что обзывала ее «каргой», «ведьмой» и «бабой-ягой», а под конец просто удрала от ее назиданий с деревенским дураком по прозванию Тинь-Тень. При этом она понятия не имела, была ли их встреча несвоевременной, а также являлся ли Тинь-Тень безответственным молодым человеком, не говоря уж о его склонности к возбуждению и всему такому прочему. Сам юноша, будучи дураком, просветить ее на сей счет тоже не мог. Правда, девушку должен был насторожить тот факт, что с овцами этот малый и впрямь обращался дурно — каждую весну стриг их без малейшего снисхождения — однако она предпочла оставить это без внимания.
Дурак, само собой, не имел ни малейшего представления о способах отправки послания аисту, поэтому они с Верескеей ничего никуда не отправляли, никого не вызывали и просто развлекались, как могли. Но в результате какой-то странной путаницы в ведомстве доставки младенцев решили, что ребеночка необходимо принести именно этой парочке. Всему этому сопутствовало множество странных и необъяснимых событий. Во-первых, Верескея, чья фигурка до этого напоминала песочные часы, вдруг начала толстеть как на дрожжах. Добро бы это происходило из-за того, что она стала больше есть — такое случается со многими — но как раз с ее аппетитом тоже стали происходить странные вещи. Она частенько отказывалась от вкусной и здоровой пищи, а вместо этого требовала то «кисленького», то «солененького», то «сама не знаю чего». Тинь-Тень огорчался — где все это, а особенно последнее, раздобыть, он не знал, да и знать не мог, поскольку являлся дураком. О чем она ему беспрестанно напоминала.
Наконец наступил день, когда Верескея поняла, что выносить жизнь с идиотом, пожалуй, еще хуже, чем со старой каргой, какой продолжала оставаться ее матушка.
— Пожалуй, мне нужно вернуться домой, к матери, будь она хоть трижды ведьма, — решила как-то ночью растолстевшая девица. — А если дураку Тинь-Теню это не понравится, пусть сиганет в озеро Поцелуй-Ка с какой-нибудь дурочкой.
Сама-то она дурочкой не была и заметила, что определенные проблемы с фигурой и аппетитом начались у нее после того, как они в Тенем искупались в упомянутом озере и стали часто целоваться. По всей видимости, тамошняя водица не только располагала к поцелуям, но и полнила.
Так и получилось, что одним прекрасным утром далеко не столь прекрасная Верескея покинула сложенную из топляка хижину дурака и отправилась к лачуге матери. У дверей, кроме самой ткачихи, ее ждали повивальная бабка и аист. При виде дочери мать зарыдала. Прослезились и аист с повитухой.
— В чем дело? — удивилась новоявленная толстуха. — Разве мое возвращение домой кого-то огорчает? Я-то думала, что всех обрадую.
Впрочем, как вскоре выяснилось, слезы встречавших были именно слезами радости. Причем больше всех радовался аист, который очень боялся, что ошибся адресом, попал не туда и теперь лишится полетных. Выяснив, что все в порядке — как он это выяснил, так и осталось секретом — аист поспешно сунул в колыбель крохотного мальчугана и улетел. Он так спешил, что ненароком обронил семя времяники, не имевшее к этой доставке никакого отношения. Семя выпустило корни, и в саду со временем проросло растение, ставшее через час часовым и продолжавшее расти, видимо, с тем чтобы через столетие неспешно превратиться в столетник. Поскольку до этого оставалось еще некоторое время, на верхушке стебля появился блестящий кристалл, отмечавший его течение. Старуха не обращала ни на стебелек, ни на кристалл ни малейшего внимания: она была слишком занята и все несъедобные растения считала бесполезными. Пожалуй, совершенно напрасно.
Спустя семь дней сельские старейшины собрались у лачуги на церемонию наречения младенца. Ему дали имя Велено, означавшее, поняла Верескея, Ядовитый Дар, Отравленный Подарочек, или что-то в это роде. На саму Верескею побрызгали розовой радужной водой и объявили, что в свете произошедших событий она признается взрослой.
Бедняжка и обрадоваться-то толком не успела, как на нее всей своей тяжестью легло бремя взрослой ответственности. Совершенно непостижимом образом она поняла, что то забавное занятие, которым она с таким удовольствием предавалась с дураком, имеет прямое отношение к вызову аиста. Это открытие испугало ее настолько, что она решила никогда больше ничем подобным не заниматься. Впрочем, теперь на такие забавы у нее не было и времени. Она поставила свой ткацкий станок рядом с матушкиным и принялась трудиться на нем денно и нощно, чтобы как можно скорее превратиться в такую же старую каргу. Вскоре их лачугу прозвали «Хижиной Двух Ткачих».
Пока они ткали, мальчик рос. Он был тих, нелюдим, а его магический талант — способность превращать обычный попкорн в ярко окрашенный — являлся естественным следствием наличия у его матери таланта делать цветными простые белые розы. Сама-то она своим талантом почти не пользовалась, потому как белые розы попадались ей довольно редко, но магический дар у нее имелся, и претензий по этой части ей никто не предъявлял. Что же до папаши, то Велено понятия не имел, был ли у того какой-либо талант, кроме идиотизма, поскольку так ни разу его и не увидел.
Маленький мир Велено состоял из бабушки, мамы и ближней деревенской околицы. Он и по деревне-то гулял редко, но как-то раз услышав громкие крики, поспешил на шум и увидел толпу соседей, собравшихся вокруг деревенского пруда. Люди стенали, горько рыдали и ломали руки.
— Что случилось? — шепотом спросил он, опасаясь, как бы его не заставили принять участие в общем действе. Стенать ему не хотелось, потому что стены вовсе не то, с чем ему нравилось иметь дело, горькому он всегда предпочитал сладкое, а уж руки себе ломать и вовсе не собирался. В отличие от невесть куда запропавшего батюшки, дураком Велено не было.
