Роджер Желязны - История рыжего демона

— Эта сфера принадлежит равно как твоему, так и моему народу, — сказал Мефистофель. — Лимб — нейтральная территория, так сказать, ни рыба ни мясо — во всяком случае, уж никак не добрый кусок баранины. Где еще сыщется лучшее место для встречи, которая должна положить начало нашему новому спору? Итак, не пройти ли нам внутрь?

Михаил секунду поколебался, прежде чем отвесить собеседнику легкий поклон в знак согласия, и вошел в таверну.

Михаил был строен и высок ростом — высок даже по архангельским меркам; при виде его атлетически сложенной фигуры невольно приходила на ум пословица «ладно скроен и крепко сшит». Темные курчавые волосы, крючковатый нос и оливковый цвет кожи позволяли угадать в нем потомка персов и семитов (в те давние времена, когда миром еще не овладела идея Единого Бога и все духи еще не были отданы под начало одной из двух противостоящих друг другу сил, а народы поклонялись местным божествам, он покровительствовал Израилю). Михаил уже давно мог бы изменить свой облик, если бы только пожелал, прибегнув к помощи пластической хирургии, — ведь в Вышних Сферах, где ваша внешность не дает вам ровно никаких преимуществ, каждый выглядит так, как он хочет, — однако он считал, что смуглая кожа, темные, вьющиеся мелкими кольцами волосы и орлиный профиль выделяют его из толпы златокудрых и синеоких архангелов.

— Однако на улице прохладно! — воскликнул Мефистофель, энергично потирая ладони. Он был среднего роста (среднего для одного из старших чинов ведомства сил тьмы, разумеется), худ, с типичным для аристократа узким, чуть вытянутым лицом; его маленькие, изящные ноги были обуты в щегольские лакированные туфли. Свои прямые черные как ночь волосы он зачесывал назад, разделяя пробором посередине. Небольшие аккуратные усы и острая клиновидная бородка придавали ему неестественный, почти театральный вид.

— Не может быть, — возразил ему Михаил. — Ведь в здешних краях нет ни холода, ни жары.

— Так говорят люди, — ответил Мефистофель, — но это неправда. Все разговоры о том, что в Лимбе нет ничего, о чем можно судить определенно, — полнейшая чепуха. Ведь здесь достаточно светло для того, чтобы мы могли видеть друг друга, не так ли? А уж если появился свет, то почему бы не быть и холоду'?

— В Лимбе, — заметил Михаил назидательным тоном, — каждый видит внутренним зрением.

— И дрожит от внутреннего холода, — прибавил Мефистофель. — Нет, я все-таки считаю, что здесь ты не прав, Михаил. Ветер, гуляющий по Лимбу, бывает очень резким — особенно когда он дует с ледников Отчаяния и Безнадежности.

— Я не могу быть не прав, — не сдавался Михаил, — поскольку мы с тобой судим о вещах по-разному, являясь представителями двух знаменитых, но — увы! — противоборствующих философских систем. А потому неудивительно, что мы до сих пор не смогли прийти к согласию. Так было, так должно быть, так будет.

— О! Спор — это уже по моей части. — Мефистофель уселся за стол напротив Михаила, снимая серые шелковые перчатки. — Думаю, мы сойдемся хотя бы на том, что мы ни на чем не сходимся.

— Особенно на почве городов и деревень.

— О да. Кажется, наш предыдущий спор так и остался незавершенным?

Мефистофель намекал на последнюю Тысячелетнюю Войну между силами света и силами тьмы, разгоревшуюся из-за власти над судьбами людей. Причиной для этой длительной и упорной борьбы послужил один причудливый образ, созданный молодым демоном Аззи, заставившим звучать на иной лад старую легенду о Прекрасном принце, чтобы в положенный срок привести ее к печальному концу. На сей раз демон оставил в стороне свой обычный арсенал козней и интриг, просто-напросто сделав своего героя игрушкой неумолимой и беспощадной Судьбы, постоянной спутницы его неудач. Силы добра приняли вызов, вступив в единоборство со злом, несмотря на явное преимущество противника в данном споре. Впрочем, добро всегда вступает в неравные схватки — очевидно, оно слишком твердо верит в господство своих идеалов над людскими умами, в то, что весь этот сентиментальный груз, будучи помещен на одну чашу весов, неизбежно перевесит зло; и потому его не смущают уступки противнику в самом начале поединка — таким образом они как бы попросту уравнивают силы.

Силы тьмы, в противоположность светлому началу, избирают извилистые и сложные пути интриг, ибо это их родная стихия. Свет, стремящийся к ясности и простоте (несмотря на некоторую склонность к догматизму), с древнейших времен противостоит коварным измышлениям тьмы, хотя часто терпит поражения, ведь сохранить равновесие можно лишь до той поры, пока чаша весов не склонится на какую-либо сторону, — тогда считается, что свершилось то, что и было предопределено.

К посетителям подошел хозяин таверны — мужчина неопределенного возраста, невыразительной внешности — надо сказать, это присуще всем, кто прожил некоторое время в Лимбе. Характерные приметы, по которым его только и можно было отличить от остальных, — легкое косоглазие и огромные плоские ступни, обутые в грубые башмаки.

— Слушаю, господин мой, — почтительно обратился он к Мефистофелю, склонившись перед ним, — чем могу вам служить?

— Подайте дайкири с кровью богов, — приказал Мефистофель.

— Будет исполнено, мой господин. Не угодно ли отведать пирога по-дьявольски? Свежайший пирог!

— Прекрасно. Что еще?

— Окорочка сегодня хороши. Доставили из Чистилища. Тамошние черти готовят их для нас по особому рецепту. Отменная ветчина с пряностями и специями!

— А кровяных колбасок нет?

— Они бывают только по четвергам.

— Хорошо. Принесите окорочка, — распорядился Мефистофель. И прибавил, обращаясь к Михаилу: — Что ж, постараемся не ударить в грязь лицом!

— Конечно, — отозвался Михаил. — Однако не пора ли переходить от слов к делу?

— Я готов, — заявил Мефистофель. — Надеюсь, ты захватил с собой копии проектной документации?

— В том не было нужды, — ответил ему Михаил. — Весь план у меня в голове. Нам выпала честь выбирать повод для новой Тысячелетней войны. Надеюсь, что на сей раз мы сумеем разрешить наш старый спор — считать ли города злом или добром.

— Как быстро летит время, когда ты бессмертен!.. — сказал Мефистофель. — Итак, пусть города растут, словно грибы.

— Скорее как цветы — это более подходящее сравнение, — сказал Михаил.

— Время покажет, какой из образов окажется более удачным, — возразил Мефистофель. — Ну-с, покажи-ка мне одного из ваших городских святош, и я со своей удалой командой демонов тотчас заставлю его отречься от добра.

— Совсем не обязательно выбирать святого, — ответил Михаил, не нарушая старых добрых традиций светлых сил давать противнику фору в начале борьбы. — На сей раз мы придумали нечто более сложное. Нечто более всеохватывающее, грандиозное и величественное, чему, как видно, суждено войти в века начинающейся Новой Эры. Однако в подробности плана я посвящу тебя позднее. А пока… знаешь ли ты слугу нашего Фауста?

— О да, — оживился Мефистофель и тут же совершил типичную для сил зла ошибку, претендуя на знание того, чего он на самом деле не знал. — Ты, конечно, имеешь в виду Иоганна Фауста, известного шарлатана, ныне живущего в… как же называется теперь это место?.. Кенигсберг?

— Время покажет, шарлатан он или нет, — в тон Мефистофелю отозвался Михаил. — Однако он совсем не в Кенигсберге. Ты найдешь его в Кракове.

— Ах да, конечно, — воскликнул Мефистофель, — как я мог забыть об этом! Помнится, он поселился в скромном домике неподалеку от Ягеллонского университета.

— Верно. Он живет холостяком в небольшой квартирке на улочке Казимежа, что у Флориановой Заставы.

— Эти названия все время вертелись у меня на языке, — сказал Мефистофель. — Я тотчас отправлюсь туда и посвящу его в подробности нашего замысла. Кстати, в чем же он все-таки заключается?

— А вот и заказанные тобой окорочка, — ответил Михаил. — Пока ты ешь, я буду рассказывать.

Иоганн Фауст был один в своей небольшой городской квартире в Кракове, далеком польском городке, куда его привела стезя странствующего ученого-философа Аристотелевой школы. Профессора Ягеллонского университета охотно приняли в свой круг большого грамотея — ведь Фауст знал наизусть все наиболее известные творения великих умов древности: Парацельса, его предшественника Корнелия Агриппы, а также более ранние, секретные работы Вергилия, величайшего мага Римской эпохи.

Обстановка в доме Фауста была скромной: простой деревянный пол, который по утрам подметала служанка, не покрывали ни пестрые ковры, ни узорчатые дорожки. Переступая порог рабочего кабинета Фауста, эта служанка осеняла себя крестным знамением, шептала молитвы и трижды сплевывала через левое плечо, а то — не дай бог! — не случилось бы какой беды. Правду говорят: уж коли связался с таким загадочным и мудреным человеком, как Фауст, до беды — и до ада один шаг. Всякий раз, открывая дверь кабинета, она вздрагивала и, отступив на шаг, торопливо крестилась — опять на полу нарисованная мелом пентаграмма, — каждое утро она тщательно стирала ее, а на следующий день пентаграмма появлялась снова. Углы пентаграммы были испещрены арабскими письменами; среди изящных букв и цифр порой попадались странные знаки, которые не смогли бы разгадать даже масоны.