Сергей Шкенёв - Пёс имперского значения

Но в последние время финны затихли, видимо опасаясь новых вестей из Англии. В самой же Британии все просто с ума посходили. Жёлтая пресса, а буржуазные газеты, за исключением оппозиционного "Эдинбургского филателиста", являлись таковой, печатала вовсе нелепые домыслы. Одни уверяли, что в гибели флота виновата летающая собака, другие сваливали катастрофу на крылатого крокодила странного чёрно-подпалого окраса, а третьи, и таких было большинство, говорили о секретной советской подводной лодке, традиционно же летающей, которую видели в горах Шотландии. А ещё ходили слухи о дерзком налёте на Лондон буденновской конницы во главе с самим командармом, но это совсем за пределами здравого смысла. Не Семёну Михайловичу, с его радикулитом, по чужим столицам на коне скакать. На танке — ещё куда ни шло.

Официальные британские круги случившееся не комментировали, выпустив только траурный бюллетень с печальной констатацией неизбежных на море случайностей. Прогрессивная мировая общественность выразила свои соболезнования. От имени советского правительства в посольство приехал Михаил Иванович Калинин и передал слова скорби всего народа. Чьего именно, всесоюзный староста не уточнил. Балтийский президент Сагалевич объявил в своей стране минуту молчания и пообещал, что в честь трагического события улица, на которой располагается английское консульство, будет называться Ярмутской.

Великий Князь Литовский Антон Иванович ограничился простой телеграммой — его отношения с островитянами безнадёжно испортились ещё в двадцатом году. А галицийский каган никому не выразил соболезнований. Во Львове не было ни посольства, ни консульства. У короля Корсики таковых тоже не наблюдалось, но выход из положения нашёлся вполне достойный. По всему Корсиканскому королевству и вернувшихся в метрополию территориях развесили плакаты с фотографиями с места печальных событий и надписью "Наш подводный флот скорбит вместе со всеми!" В течении следующего дня на сторону законного монарха перешли Лион и Бордо.

Даже японский микадо прислал специальным курьером живую хризантему в горшочке и нож кусунгобу в лаковых ножнах.

Одни только финны молчали. Их, конечно, никто не относил к прогрессивному человечеству, но как-никак последний союзник Лондона в Европе, если не считать лживо-полунейтральную Швецию. И причину такого странного поведения Сергей Сергеевич захотел выяснить лично. Да и на самом деле отсидеть зорьку с удочкой на берегу тихого озерка, а потом сварить уху на костре… И чтобы в ней плавали упавшие наваристые комары…

— Мечтаете? — послышался за спиной тихий голос Шапошникова.

— Да вот, — неопределённо улыбнулся Каменев, — дышу свежим воздухом, звёздами любуюсь. Красота-то какая, Борис Михайлович! И мысли кое-какие в голову приходят. А не составите ли компанию по их осуществлению?

— Побойтесь Бога, Сергей Сергеевич. Не в наши годы…

— Вы про что?

— А вы?

— Я про рыбалку.

Шапошников смущённо рассмеялся:

— Что-то заработался совсем.

— А может и правда махнём на выходные в Карелию? Отдохнём.

— Хм… И это вы называете отдыхом?

— В какой-то степени. Приглашал Климента Ефремовича, но у него другие планы. Решайтесь, Борис Михайлович, не помрёт без вас Генеральный Штаб за пару дней.

— А хоть бы и сдохли все! — Шапошников решительно махнул рукой. — Едем!

— Летим. Товарищ Сталин даёт свой самолёт, а Чкалова я уже предупредил.

— И как вам не страшно с этим воздушным хулиганом?

— Ну и что? Зато быстро.

— Дело ваше, но я кроме удочек ещё один запасной парашют прихвачу.

— А для своих адъютантов?

— Вот ещё…

— Выгнали бы дармоедов, Борис Михайлович.

— Нельзя, Сергей Сергеевич, товарищ Сталин не разрешает. По должности, говорит, положено. Для престижа. И заменить не могу — все умные в войсках нужны, а здесь эти придурки хоть на виду.

— Возьмите хоть моего одного.

— От взгляда которого сторожевые собаки со страха писаются? Где вы таких только берёте?

— У нас же не Греция. У нас всё есть.

Борис Михайлович поначалу решил было съездить домой переодеться, но нарком обороны отговорил:

— Зачем? Если земля наша велика и обильна, то неужели на погранзаставе не найдётся лишних сапог и телогрейки? Я думаю, и удочки брать не стоит.

— И из самолёта не выходить.

— Это почему?

— Да так, к слову пришлось. Вспомнил, как в прошлом году братья Косиоры на рыбалку ездили.

— Эти могут. В смысле — могли. Как они сейчас, под амнистию не попадают?

— Два раза какая-то сволочь в списки заносила. Сейчас люди Блюхера копают, и надеюсь, что в скором времени в бригаду лесорубов-передовиков вольётся достойное пополнение, — Шапошников прервался, отпуская свою машину. — Им ли решать, кому и сколько в тайге лес валить? Нечего лезть не в своё дело.

Оба генерала сели в "Эмку", на которой нарком ездил принципиально, и автомобиль рванул с места, чтобы почти сразу же остановиться у Боровицких ворот. Водитель, сержант лет двадцати с небольшим, протянул документы охране и обернулся, сверкнув медалью на гимнастёрке:

— Товарищ генерал-лейтенант, просят опустить стёкла.

Подошедший капитан козырнул, представился невнятной скороговоркой, и извинился за некоторые неудобства, что не помешало ему тщательно осмотреть пассажиров и осветить салом фонариком. Плоское лицо его оставалось невозмутимым, но взгляд был цепким и оценивающим, будто прикидывал куда выстрелить, чтобы не попортить шкурку.

— Всё в порядке, однако! Проезжайте, — и без того узкие глаза из-за улыбки стали совсем уж не видны.

Машина тронулась и Шапошников недовольно проворчал:

— Где вы набрали этих самоедов, Сергей Сергеевич? Или всё же чукчи?

— Ни те и не другие, Борис Михайлович, — Каменев откинулся на спинку сиденья. — Эвенки.

— Хм… А зачем? Точнее — почему именно они?

— Фотографическая память, — пояснил нарком обороны. — Да ещё генетическая предрасположенность к меткой стрельбе.

— А как же утверждение, что генетика — продажная девка капитализма?

— К ним не относится никоим образом. Ну какие это капиталисты? В социализм, и тот не хотят.

— Но служить тем не менее идут? Кстати, а он не слишком молод для капитана?

— Да у них у всех одно звание — капитан кремлёвской роты. Специально пришлось вводить. Обратили внимание на шестиконечные звёздочки на погонах?

— И давно это? — Спросил Шапошников. Видимо то, что последние новшества прошли мимо Генштаба, немного его расстроило.

— Не переживайте, Борис Михайлович, это не наше ведомство. Кремлёвская рота сформирована при наркомате путей сообщения, и звания у них специальные, железнодорожные. В армию возьмут только рядовым бойцом, да и то после строгих экзаменов.

Шапошников кивнул. Да, действительно, для недавнего охотника, которого кормит тайга, цивилизация существовала только на станциях Транссиба и вокруг них. Поэтому логично предположить, что желание стать именно железнодорожным начальником и заинтересует более всего.

А службу они несли отменно и исправно. Даже сам товарищ Сталин недавно пострадал от бдительности. Возвращаясь с дачи, положил трубку в другой карман, а тут ещё к рукаву прилипла чешуинка от пойманного утром карася… Разбирательство с выяснением личности затянулось на целый час. Иосиф Виссарионович поначалу очень возмутился и пригрозил Колымой, но потом, увидев как охрана обрадовалась обещанному отпуску почти в родные края, передумал. Явившийся на выручку Поскрёбышев предлагал заменить Крымом, но это было слишком сурово, а потому отвергнуто.

Так, за размышлениями и разговорами, незаметно добрались до аэродрома, где их ждал дремлющий в самолёте Чкалов. Выходя из автомобиля Борис Михайлович вежливо поблагодарил водителя и неожиданно спросил:

— За что медаль, товарищ сержант?

— "За отвагу", товарищ генерал-лейтенант, — не понял тот вопроса.

На выручку пришёл Каменев:

— Так это тот самый ас, что с Филипповым краковское восстание подавил.

— Помню, наслышан от племянника, — Шапошников хлопнул дверкой и проворчал себе под нос. — И тут одни хулиганы. И как таких на войну посылать? Врага нужно уничтожать, а не глумиться над ним. А эти сотворят и то и другое, причём в произвольной последовательности.

Где-то на Карельском перешейке.

С удочкой посидеть так и не удалось, просто не хватило времени. Почти целые сутки, проведённые частично верхом, а преимущественно на своих двоих, вымотали до такой степени, что к воскресному вечеру сил осталось только на баню и ужин. Собственно именно его генерал-лейтенант Шапошников и дожидался, сидя в плетёном кресле, неизвестно какими судьбами оказавшемся на заставе. Ветерок со стороны озера приятно освежал зудящее от комариных укусов лицо и приносил дымок жарящихся поодаль шашлыков.