Терри Пратчетт - Монахи истории. Маленькие боги (Мелкие боги)
— Избейте его до полусмерти, и пусть жар сделает остальное. Ясмь начал было что-то говорить, но замолк, увидев выражение лица Ворбиса. — Сейчас же .
* * *
Мир тишины. Ни единый звук не доносится сюда, кроме шороха ветра в перьях. Отсюда сверху мир кажется круглым, опоясанным лентой моря. Видно все от горизонта до горизонта, солнце кажется ближе. И вот, глядя вниз, глядя на фигурки… …внизу среди ферм на краю пустыни… … на небольшом холмике… …маленький нелепый куполок… Ни звука, лишь свист ветра в перьях, когда орел складывает крылья и падает камнем вниз, и свет сходится клином на крохотном движущемся пятнышке, на котором сконцентрировано все внимание орла. Ближе и… …когти выпущены… …цап … …и вверх…
* * *
Брута открыл глаза. Его спина всего-лишь была в агонии. Он давно привык выключать боль. Его распялили на поверхности чего-то, его руки и ноги были прикованы к чему-то, чего он не видел. Небо вверху. Возвышающийся фасад святилища с одной стороны. Немного повернув голову, он у видел примолкшую толпу. И коричневый металл железной черепахи. Он чувствовал запах. Кто-то только что затянул оковы на его руках. Брута взглянул вверх, на инквизитора. Ну, что он там должен сказать? А, вот. — Черепаха Движется? — пробормотал он. Человек усмехнулся. — Не эта, дружище, сказал он.
* * *
Мир кружился под Омом, пока орел поднимался на панцеребойную высоту, а его разум был объят экзистенциальным ужасом оторванной от земли черепахи. И мыслями Бруты, ясными и четкими в непосредственной близости от смерти… Я лежу на спине, становится все жарче и жарче , и скоро я умру… Осторожно, осторожно. Собраться, собраться. Это может случиться в любую секунду… Ом вытянул свою длинную костлявую шею, вгляделся в тело прямо над собой, выбрал то, что он надеялся, было примерно тем, чем нужно, просунул нос сквозь коричневые перья над когтями, и цапнул. Орел сморгнул. Ни одна черепаха никогда за всю историю не делала ничего подобного ни с одним из орлов. Мысли Ома проникли в маленький серебристый мирок орлиных мозгов:
— Мы ведь не хотим обидеть друг друга, верно?
Орел сморгнул еще раз. Орлы никогда не развивали большого воображения или предвидения, свыше представления о том, что черепаха разбивается, если ее сбросить на камни. Но у него начала вырисовываться мысленная картина того, что случится, если отпустить тяжелую черепаху, по-прежнему нежно стискивающую весьма существенную часть его тела. Его глаза увлажнились. Новая мысль прокралась в его мозг. — Теперь. Сыграешь, ох, в мячик со мной, я сыграю…в мячик с тобой. Понял? Это важно. Вот что я собираюсь сделать… орел стремительно поднялся в струях горячего воздуха с раскаленных скал и устремился в сторону далекого сияния Цитадели. Ни одна черепаха прежде не делала этого. Ни одна черепаха во всем мультиверсуме. Но ни одна черепаха никогда не была богом, и не знала неписанного мотто Квизиции: Cuius tecticulos habes, habeas cardia et cerebellum. Когда все внимание приковано к твоему захвату, сердца и мысли никуда не денутся. Урн протолкался сквозь толпу, Фергмен тащился следом. Это является одновременно и силой, и слабостью гражданских войн, по крайней мере в начале: все одеты в одну и ту же униформу. Много легче находить врагов, когда они носят другие цвета, или по крайней мере говорят со смешным акцентом. . Их можно, скажем, обзывать “гуками”. Это упрощает дело. — Эге, подумал Урн. — Да это же почти философия. Жаль, что я скорее всего не доживу, чтобы рассказать об этом кому-нибудь. Большие ворота были приоткрыты. Толпа молчала и была чем-то поглощена. Он вытянул шею, чтобы посмотреть, а потом взглянул вверх на солдата около него. Это был Симони. — Я думал… — Она не работает, горько сказал Симони. — А вы…
— Мы все сделали! Что-то сломалось!
— Это все здешняя сталь, сказал Урн. — Связующие узлы, работающие с детонацией… — Да какая теперь разница? — сказал Симони. Унылый голос, которым это было сказано, заставил Урна взглянуть туда, куда были обращены глаза толпы. Там была еще одна железная черепаха — точная модель черепахи, посаженная на что-то вроде жаровни из металлических полос, в которой пара инквизиторов все еще раздувала огонь. А на спине черепахи, прикованный цепями, лежал… — Кто это?
— Брута. — Что?
— Я не понимаю, что происходит. То ли он ударил Ворбиса, то ли нет. Или что-то еще. В любом случае, привел его в ярость. Ворбис остановил церемонию, прямо здесь и сейчас. Урн взглянул на дьякона. Еще не Ценобриарха, ибо он еще не был коронован. Среди Ясмей и епископов, нерешительно топчущихся у открытых ворот, его бритая голова сияла в утреннем свете. — Тогда давай, сказал Урн. — Что?
— Берем лестницу и спасаем его!
— Их здесь больше, чем нас. — сказал Симони. — А разве не так всегда и бывает? Ведь их не стало сказочно много только потому, что они схватили Бруту, верно?
Симони схватил его за руку. — Рассуждай логически, можешь ты это? — сказал он. — Ты же философ, верно? Посмотри на толпу. Урн посмотрел на толпу. — Ну?
— Им это не понравится. — Симони повернулся. — Слушай, Брута все равно умрет. Но так это будет что-то значить. Люди, в глубине души, не понимают, всю эту трепологию о форме мира и всех прочих вещах, но они запомнят, что Ворбис сделал с человеком. Так? Мы сделаем смерть Бруты символом для людей, ты что, не понимаешь?
Урн поглядел на далекую фигурку Бруты. Он был обнажен, за исключением набедренной повязки. — Символом? — сказал он. В горле у него пересохло. — Так надо. Он вспомнил, как Дидактилос говорил, что мир — забавное место. И, подумал он отстраненно, так оно и есть. Здесь люди, зажаривая кого-то до смерти, оставляют ему, приличия ради, набедренную повязку. Надо смеяться. Иначе сойдешь с ума. — Знаешь, сказал он, поворачиваясь к Симони. — Теперь я знаю , что Ворбис — это зло. Он сжег мой город. Так и Цортеанцы поступали так же время от времени, а мы жгли их города. Это просто война. Кусочки истории. И он лгал, мошенничал и тянулся к власти, и множество людей поступают точно так же. Но знаешь, в чем разница? Знаешь, что это?
— Конечно, сказал Симони. — То, что он делает с…
— То, что он сделал с тобой. — Чего?
— Он превращает людей в подобия себя. Хватка Симони напоминала тиски. — Ты сказал, я становлюсь, как он ?
— Когда-то ты сказал, что зарезал бы его, сказал Урн. — А теперь ты говоришь, как он… — Хорошо, мы бросимся на них, а потом? — сказал Симони. — Я уверен в… сотни четыре будет на нашей стороне. Я подам сигнал и несколько сотен наших нападут на тысячи их? Он в любом случае умрет, и мы вместе с ним? Что это даст?
Лицо Урна посерело от ужаса. — Ты что, действительно не знаешь? — сказал он. Кое-кто из толпы с любопытством поглядывал него. — Ты не знаешь ? — сказал он.
* * *
Небо было голубо. Солнце пока не взошло достаточно высоко, чтобы превратиться в обычный для Омнии медный шар. Брута снова повернул голову к солнцу. Оно было где-то на ширину себя над горизонтом, но если верны теории Дидактилоса о скорости света, в действительности оно садилось, где-то в тысячах лет в будущем. Его заслонила голова Ворбиса. — Уже горячей, Брута? — сказал дьякон. — Тепло. — Я сделаю теплее. В толпе начались беспорядки. Кто-то кричал. Ворбис не обратил внимания. — Ничего не хочется сказать? — сказал он. — Нет? Даже никакого проклятия?
— Ты никогда не слышал Ома, сказал Брута. — Ты никогда не верил. Ты никогда не слышал его голоса. Все, что ты слышал, было эхом твоих собственных мыслей. — Действительно? Но я — Ценобриарх, а ты будешь сожжен за измену и ересь. — сказал Ворбис. — Пожалуй, хватит с Ома?
— Справедливость восторжествует. сказал Брута. — Если нет справедливости, нет ничего. Он услышал тоненький голосок в своей голове, слишком слабый, чтобы разобрать слова. — Справедливость? — сказал Ворбис. Казалось, эта идея привела его в неистовство. Он повернулся к толпу епископов. — Вы слышали его? Справедливость восторжествует? Ом уже рассудил! Через меня! Вот — справедливость!
На солнце появилось пятнышко, мчащееся к Цитадели, и тоненький голосок произносил: левее левее левее выше выше левее правее чуть выше и левее . . . Глыба металл под ним стала неприятно горячей. — Он грядет, сказал Брута. Ворбис махнул рукой в сторону огромного фасада святилища. — “Люди построили это. Мы построили это.”-сказал он. — “А что сделала Ом? Он грядет? Пусть приходит! Пусть творит суд между нами!” — Он грядет, повторил Брута. — Бог. Люди в страхе смотрели вверх. Это было то самое мгновение, одно-единственное мгновение, когда мир, вопреки всему опыту затаил дыхание в ожидании чуда. …теперь выше и левее, когда я скажу три, один, два, ТРИВорбис прохрипел Брута. — Что? рявкнул Ворбис. — Мы умрем. Это был только шепот, но он отразился эхом от бронзовых ворот и разнесся по Месту… Людям стало тревожно, хотя никто не понимал, почему. Орел пронесся через площадь, так низко, что люди шарахались. Затем, миновав крышу святилища, он повернул обратно к горам. Зрители расслабились. Это был всего-навсего орел. Но на мгновение, на одно лишь мгновение… Никто не заметил маленькую крупинку, падающую, кувыркаясь, с неба. Не надейтесь на богов. Но можете верить в черепах. Ощущение свиста ветра в голове Бруты, и голос… … гадгадгадспаситенетНетНетАргхххГадНЕТОАРГХХХ… Даже Ворбис затаил дыхание. Было мгновение, одно-единственное мгновение, когда он увидел орла… но нет… Он воздел руку и счастливо улыбнулся небу. — Извини. — сказал Брута. Пара человек, наблюдавших Ворбиса вблизи, рассказывали потом, что времени как раз хватило на то, чтобы выражение его лица изменилось прежде, чем два фунта черепахи, падающие со скоростью три метра в секунду, ударили его промеж глаз. Это было откровение. И оно что-то сотворило с теми, кто видел. Для начала, они уверовали всем своим сердцем.
