Терри Пратчетт - Пятый элефант
Ди разговаривал с каким-то юношей крепкого телосложения и в черных одеждах. Молодой человек показался Ваймсу знакомым. Очевидно, как и Ваймс ему, поскольку юноша резко, почти вызывающе кивнул, приветствуя его.
– А, ваша светлость Ваймс, – сказал он. – И как вам опера?
– Особенно понравился эпизод, в котором пелось о золоте, – ответил Ваймс. – А вы?…
Молодой человек щелкнул каблуками.
– Вольф фон Убервальд.
Что-то переключилось в голове Ваймса, и глаза сразу начали отмечать детали: немного удлиненные резцы, слишком густые светлые волосы на шее…
– Брат Ангвы? – уточнил он.
– Именно, ваша светлость.
– Стало быть, ты, так сказать, волковольф?
– Благодарю вас, ваша светлость, – торжественно кивнул Вольф. – Очень смешно. Честное слово! Давненько не слышал столь смешных шуток! Знаменитое анк-морпоркское чувство юмора!
– Я вижу серебро на твоем… мундире. Эти… эмблемы. Волчьи головы с молниями вместо клыков…
Вольф пожал плечами.
– Сразу видно стражника. Ничто не ускользнет от вашего внимания, да? Но это не серебро, а никель!
– Что-то я не припомню эту эмблему. И какого она полка?
– Нас скорее можно назвать… движением, – поправил Вольф.
Он и повадками напоминал Ангву. Выглядел так, словно в любой момент готов был броситься в бой, словно все тело его представляло собой готовую распрямиться пружину, и вариант отступления здесь даже не рассматривался. Когда у Ангвы было плохое настроение, люди при встрече с ней ежились и поднимали воротники, сами не отдавая себе отчета почему.
Брат и сестра отличались только глазами. У Вольфа были глаза… Нет, даже не волка. Ни у одного животного не могло быть таких глаз, но Ваймсу приходилось видеть подобный взор в некоторых не очень благоприятных для здоровья анк-морпоркских питейных заведениях, из которых, если повезет, ты успевал уйти, прежде чем ослепнешь от выпитого.
Колон называл таких людей «бутылочниками», Шнобби предпочитал термин «психи долбаные». Как их ни называй, тупоголового, злобного и подлого скота Ваймс узнавал сразу. Победить в схватке с таким человеком можно, только вырубив его или серьезно ранив, потому что в противном случае он приложит все силы, чтобы отправить тебя на тот свет. В обычных питейных заведениях драчуны настолько далеко не заходили, ведь убийство стражника грозило большими неприятностями как для убийцы, так и для всего его окружения, но подлинного психа подобные мелочи не волнуют, потому что, когда он дерется, его мозги находятся совсем в другом месте.
– Что, ваша светлость, какие-то проблемы? – улыбнулся Вольф.
– А? Да нет, просто… задумался. Мне почему-то кажется, что мы уже встречались.
– Сегодня утром вы заезжали к моему отцу.
– Ах да.
– Мы не всегда перекидываемся к приезду гостей, – пояснил Вольф.
И в его глазах зажглись оранжевые огоньки. До сегодняшнего дня Ваймс считал, что «горящие глаза» – это не более чем фигура речи.
– Прошу меня извинить, но я должен переговорить с дегустатором идей, – сказал Ваймс. – Политика, ну что тут поделаешь…
Он отвел Ди в сторонку.
– Дрема посещал Пещеру Лепешки каждый день в одно и то же время?
– Думаю, да. Впрочем, это зависело от других его обязанностей.
– Значит, он необязательно посещал пещеру каждый день в одно и то же время? Как часто происходила смена караула?
– Каждые три часа.
– Он приходил до смены караула или после?
– Это зависело от…
– О боги! Стражники что, ничего не фиксировали?
Ди изумленно уставился на Ваймса.
– Вы хотите сказать, что он мог прийти и два раза в день?
– Отличная догадка. Но я хочу сказать немного другое. Кто-то еще мог прийти туда. Некий гном приплывает на лодке с двумя свечами… Мог ли он вызвать у стражников повышенный интерес? А если бы другой гном с двумя свечами приплыл на лодке через час или чуть позже, когда караул сменился?… Чем он рисковал? Даже в том случае, если бы нашего мошенника остановили, ему достаточно было бы пробормотать что-нибудь о… скажем, плохих свечах или отсыревших фитилях. На самом деле он мог чем угодно отговориться.
Ди задумался.
– Нет, очень рискованно, – заявил он наконец.
– Но если наш вор следил за сменой караула и знал, где находился настоящий Дрема, он ведь мог рискнуть? Ради Лепешки-то?
Ди содрогнулся от одной мысли об этом, но потом все же кивнул:
– Утром стражники будут допрошены с пристрастием.
– Мной.
– Почему?
– Потому что я знаю, как правильно поставить вопрос, чтобы получить ответ. Начнем расследование. Выясним, кто куда ходил, побеседуем буквально со всеми стражниками, договорились? Даже с тем, кто дежурил внизу. Нужно точно выяснить, кто входил и кто выходил.
– Вы правда думаете, что наткнулись на след?
– Скажем так, некоторые идеи начали формироваться.
– Я обо всем… позабочусь.
Ваймс выпрямился и подошел к госпоже Сибилле, которая была похожа на остров в море гномов. Она о чем-то оживленно разговаривала с несколькими из них, и Ваймс, присмотревшись, узнал в них исполнителей оперы.
– Сэм, чем ты занимался? – спросила она.
– Политикой, дорогая, – ответил Ваймс. – А также проверял, можно ли еще верить собственным инстинктам. Ты не видишь, за нами кто-нибудь наблюдает?
– Ах вот в какие игры ты играешь… – поняла Сибилла. Улыбнувшись, она напустила на себя беззаботный вид, словно речь шла о каких-то пустяках. – Да практически все. Но если бы я раздавала призы, то первое место наверняка дала бы довольно грустной даме, которая стоит слева от тебя рядом с небольшой группкой гномов. Сэм, у нее клыки. И жемчуга. Как правило, они плохо сочетаются.
– А Вольфганга ты не видишь?
– Честно говоря, нет. Странно. Буквально пару минут назад он крутился неподалеку. Ты что, занимался любимым делом – нервировал людей?
– Не совсем. Скорее, позволял людям самим нервировать себя, – ответил Ваймс.
– Как правило, у тебя и то и другое неплохо получается.
Ваймс повернулся немного, словно хотел на что-то посмотреть. Гномы сновали и собирались в группки среди гостей-людей. Пятеро или шестеро гномов кучковались и что-то оживленно обсуждали. Потом один из них отходил и присоединялся к другой группке. Иногда кто-то приходил ему на замену. А иногда вся группка будто взрывалась и ее члены разлетались к другим группкам.
У Ваймса создалось впечатление, что за всем этим существовала какая-то структура, он словно бы наблюдал за медленным и полным значения танцем распространения информации. «Встречи в шахтах… – подумал он. – Небольшие группки – это из-за недостатка места. И все говорят тихо. А потом, когда группа принимает решение, каждый ее член становится распространителем этого решения. Новости расходятся кругами. Общество управляется слухами».
Любой результат тщательно рассматривался, взвешивался и обсуждался. Итог мог получиться каким угодно; к примеру, два плюс два могло составить четыре с небольшим, а возможно, даже ноль[21].
Периодически какой-нибудь гном вдруг вставал как вкопанный, некоторое время таращился в пол, после чего торопливо продолжал свой путь.
– Дорогой, мы должны присутствовать на торжественном ужине, – напомнила Сибилла, привлекая его внимание к общему перемещению в сторону ярко освещенной пещеры.
– О боги… Нам придется пить пиво? Закусывать крысами на вертеле? А где, кстати, Детрит?
– Вон там. О чем-то беседует с атташе по культуре из Орлей. Видишь человека с остекленевшим взглядом?
Они подошли ближе, и Ваймс услышал, как Детрит настойчиво втолковывал своему собеседнику:
– …Так вот, в ентой большой комнате везде расставлены сиденья, а стены красные, и большие золотые дети карабкаются на колонны, но вы не волнуйтесь, потому что енто не настоящие золотые дети, а сделанные из гипса или чего-то там еще… – Тут Детрит замолчал, явно задумавшись. – Да и золото не настоящее, в противном случае его бы давно кто-нибудь стибрил. А напротив сцены – огромная яма, в которой сидят музыканты. На ентом с ентой комнатой все. А в следующей комнате везде стоят мраморные колонны и на полу валяется красный ковер…
– Детрит? – окликнула госпожа Сибилла. – Надеюсь, ты не слишком утомляешь этого господина?
– Нет, я просто рассказываю ему о культуре, которая есть у нас в Анк-Морпорке, – весело ответил Детрит. – Я знаю каждый дюйм нашенской Оперы.
– Да уж, – замороженным голосом поддакнул атташе по культуре. – А особо мне понравилось описание картинной галереи. Мне теперь самому хочется увидеть, – он содрогнулся, – «картину ентой женщины. Улыбку художник ни хрена рисовать не умеет, а формы очень даже ничегошные». Сегодня я пережил опыт, который запомню на всю жизнь. Приятного вам вечера.
