Странные вещи - Магеррам Зейналов
Глава десятая
Неопределенное время четверга, 12 мая 1994 года
– Никто не смеет называть меня трусом, – сказал Ренат, повесил трубку и пошел к двери.
Но хватило его ненадолго. Разум возобладал. Да и вообще, если вспомнить, Марти вечно вляпывался в неприятности именно тогда, когда кто-то называл его трусом. Все это было во второй части фильма «Назад в будущее».
– Нет, – решил Ренат, – я не поддамся на провокацию. Он чего-то от меня хочет. А еще он не знает, где я.
Звук за дверью заставил его прильнуть к стене и затаиться. Это был шелест, словно дворник выметал из подъезда залетевшие листья.
Потом он услышал голос. Он был таким громким, словно существо прильнуло к замочной скважине.
– Он хочет поговорить с тобой, теплокровник. У него к тебе вопросы. Он ищет тебя. Выйди и сразись. Он все равно найдет тебя, когда будет готов. Можешь тешиться мыслью, будто запертая дверь его остановит, но ты ошибаешься.
У Рената душа ушла в пятки. Мысли панически кружились в его голове и ударялись друг о друга. Что он ищет? Это, наверное, что-то важное. Поэтому он хочет до меня добраться. А как там мама? А если он найдет маму? А папа сможет ее защитить? А он уже знает мой адрес? А может, он ищет как раз дорогу до моего дома? А как бы поступил Марти?
Шелест стал удаляться. Потом вернулся снова.
Он говорил о других запертых комнатах. Значит, не знает, что я именно здесь.
Несмотря на весь ужас, Ренат понимал, вернее, чувствовал, что чудовище не сможет сюда пройти. Если ты уж что-то запер на своем чердаке, то и открыть его сможешь только ты.
Логично.
Ренат попытался думать о хорошем. Например, о том, что он отличник. И что однажды уже перехитрил монстра тем, что выжил. А значит, сможет перехитрить снова. И вообще, это его голова. А на своем поле даже стены помогают.
Шелест давно пропал, а Ренат все стоял, вжавшись в стену. И так бы простоял целую вечность, если бы вдруг не услышал странный звук в своей комнате. В убежище.
Чик. Чик. Тяп. Что-то постукивало. Будто гномик бил маленьким молоточком по паркету.
Ренат не сразу узнал этот звук.
Это была его собственная печатная машинка.
Чик. Тяп. Чик.
Машинка стояла на его письменном столе. Из нее торчал лист желтой бумаги. Да, конечно, та самая бумага, на которой он печатал свой Великий Роман про воинов, принцесс и драконов. Бумага чуть подрагивала каждый раз, когда по ней бил молоточек. Он бил медленно, словно тот, кто набирал текст, только что познакомился с человеческим алфавитом.
Чик. Тяп.
Надо подойти. Машинка не может меня сожрать. Если бы эта тварь смогла проникнуть сюда, то давно бы это сделала.
Он заставил себя отойти от стены. Медленно двинулся к окну и задернул шторы. Окно в тот момент «показывало» сад в старом родном Пятигорске.
В комнате стало темнее. Зато если тварь снова придет и будет пялиться в замочную скважину, то ничего не увидит.
Когда Ренат добрался до письменного стола, печатавший уже закончил предложение.
«Сдесь есть кто ни буть».
– Крапива! – догадался Ренат.
Пес снова говорил с ним. И снова твердил про поиск двери.
Но какие, к черту, двери, когда тут рядом убитая горем мама, а ее даже не обнять?! И бабушка лежит в спальне и зовет Тарасика. Тарасик – это их пес. Он давно умер, а бабушка зовет его, словно тот еще живой.
И бабушку тоже не обнять.
Пес говорил, что двери – это те же Врата, только помельче. «Логично», – сказал бы Ренат. Но только где их отыскать? Вот Ренат умный, он бы сразу нашел.
Пес не слышал Крапиву, но чувствовал его боль. Когда пес приходил, Крапива чувствовал себя лучше. Да и в комнате будто становилось светлее.
– Мама, мне сказали, что я подкидыш, – сказал он однажды, когда она вела его из садика. – Воспитательница говорит, что Крапивой называли детей, которых подбросили в крапиву.
– Это ты ее не так понял. Ты не подкидыш. И потом, у меня тоже фамилия «Крапива». И у бабушки.
– И у прабабушки.
– Да.
– И у пра-пра-пра…
– Да-да-да.
Он еще потом не раз чувствовал себя подкидышем. Мама была умницей, читала книги, переводила. Брала работу на дом и вечерами щелкала печатной машинкой, набирая текст. А он сам двух слов связать не мог без ошибок.
Крапива подошел к маминой печатной машинке. Буквы были затерты, особенно «о» и «т». Это были следы маминых рук.
Он опустил указательный палец на букву «о».
Чик.
Что-то было не так. Он не сразу понял что. Вот Ренат бы сразу сообразил.
Рука Крапивы проходила сквозь стол, стены, двери. Он не мог ни к чему прикоснуться. Кроме этой вот клавиши. Хотя уже как-то научился плыть по воздуху в нужном направлении.
Чик. Тяп.
«Сдесь есть кто ни буть».
Ответ пришел быстро:
«Крапива!». И целая куча восклицательных знаков.
Глава одиннадцатая
Полдень четверга, 12 мая 1994 года
– Ты собака! Ты просто собака! – прошептала Алена псу. – Если узнают, что ты можешь говорить, тут такое начнется.
– Попугаи тоже могут. А я еще могу кусаться. Давай его укушу.
– Только в самом крайнем случае.
Алена забежала в комнату:
– Нинасита! Папа пришел.
– Окаянный! – сказала бабушка, схватила кочергу и пошла к тамбуру. Потом обернулась. – А ты стой ближе к телефону. Если начнет буянить, вызовем милицию. И окно открой, чтобы Крючкины слышали.
Бабушка вышла. Стала надевать калоши. Потом открыла дверь.
Алена услышала, как зарычал пес.
Отец ввалился в комнату прямо в сапогах. Он был с похмелья, небритый и больше всего походил на медведя шатуна.
– Стерва! Со шпаной связалась! Дома не ночуешь!
Потом он произнес еще несколько слов, совсем нехороших.
Алена уже его не боялась, она видела вещи и похуже. Например, как пришельцы забрали Рената.
Бабушка встала между ними.
– Это почему не дома? – сказала она. – Дома она ночевала, вот на этой самой кровати. А ты давай сам домой иди.
Отец смотрел на Алену, и взгляд у него был такой, словно вот-вот прошьет ее насквозь. А она, Алена, стала вдруг Ненси, и прямо при отце. Впервые в жизни. Он это почувствовал и разозлился еще больше.
– Что ты ей наговорила? – сказал он бабушке.
– Ты сам
