Макс Фрай - Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо
— Не раз в этом участвовал, — кивнул я, невольно содрогнувшись. — Помучить — нет уж, спасибо, так мы не развлекаемся. Но ради дела приходилось.
— Тогда вы можете хотя бы приблизительно понять, что представляют собой Миры Мертвого Морока. В них есть движение, звук, редкие проблески сознания и даже память, но нет жизни. Мой друг Чьйольве, пытаясь объяснить, что ему там открылось, сказал буквально следующее: «Бытие — движение, небытие — покой. И нет для них ничего мучительней, чем приобретать свойства своей противоположности. Я видел небытие, которому пришлось прийти в движение, и с тех пор сердце мое переполнено его страданием»… Сэр Макс, да что с вами?
Я взял себя в руки и ответил:
— Ничего такого, чего не может пережить человек. Просто я, наверное, отчасти знаю, о чем говорил ваш друг. Несколько раз мне доводилось вставать на след мертвеца…
— Никогда прежде не слышал, чтобы Мастер Преследования шел по следу покойника, — удивился Магистр Шаванахола.
— Ну, их счастье, — вздохнул я. — Надеюсь, мне тоже больше не придется. Но если это хоть немного похоже на то, что открылось Магистру Чьйольве в Мирах Мертвого Морока… Тогда я понимаю, почему он поначалу сошел с ума. И почему, оклемавшись, сразу наложил Заклятие Тайного Запрета на занятия художественной литературой на все времена, тоже понимаю. Даже не стану больше удивляться, как он это сумел. В некоторых ситуациях делаешь невозможное просто потому, что не сделать — гораздо более невозможно. И почему он взялся за такое заведомо безнадежное дело, как уничтожение Миров Мертвого Морока, это я теперь тоже понимаю. Гораздо лучше, чем хотелось бы, честно говоря.
— Похоже на то, — согласился Шаванахола. Встал, подошел ко мне, положил руки на плечи. Такой простой дружеский жест — дескать, эй, выше нос, все хорошо, ты не один, мы живы, а за окном чудесный пасмурный вечер, чего еще желать.
Но, подозреваю, это было какое-то целительное колдовство. Потому что обычно мне требуется гораздо больше времени, чтобы вынырнуть из свинцово-серой бездны тягостных воспоминаний, похожих скорее на телесную муку, чем на тень былых впечатлений. А тут вдруг — раз, и отпустило. Не то чтобы память о следах мертвецов вовсе оставила меня, просто заняла положенное ей скромное место. По крайней мере, ни чувствовать себя живым, ни даже соображать она больше не мешала.
Магистр Шаванахола снова сел в кресло и приветливо улыбнулся.
— Слушайте, — сказал я, — а откуда вы все это знаете? Ну, слова вашего друга — понятно. Но все остальное? В записках Хебульриха Укумбийского вроде бы нет ни слова о том, что Миры Мертвого Морока — дело его рук. Правда, сам я их пока не читал, но мне подробно пересказали. Там написано, что его знакомый нечаянно туда забрел, рассказал — и только тогда Хебульрих отправился взглянуть…
— Да знаю я, что там написано, — отмахнулся Магистр Шаванахола. — А кто бы на его месте сказал правду? Гораздо проще объявить, будто совершенно случайно обнаружил такую жуть, забить тревогу и честно сделать все, чтобы предотвратить умножение зла. А заодно покончить с ненавистными романами. Ну, если уж все равно так удачно сложилось.
— А все-таки, откуда взялась ваша версия? — настойчиво спросил я.
Вообще-то несколько лет, проведенных в Ехо, сделали меня легковерным до наивности. Приспособиться к жизни в другом Мире, даже если тебе там очень нравится, довольно непросто. Хотя бы потому, что полностью утрачиваешь привычный контекст. Ты больше ничего не знаешь и не понимаешь по умолчанию; элементарные законы природы — и те становятся для тебя полной загадкой. Даже собственное тело регулярно преподносит сюрпризы, потому что всякий с детства привычный жест может случайно оказаться магическим пассом; никогда заранее не угадаешь, к чему приведет попытка взъерошить волосы или приветливо помахать рукой приятелю, идущему по другой стороне улицы. В такой ситуации лучше научиться безоговорочно верить людям, которые оказались рядом. Раз и навсегда решить, что они просто в силу своего происхождения и опыта знают гораздо больше и вряд ли одержимы маниакальным желанием во что бы то ни стало тебя одурачить. Разве что иногда. Но это вполне можно пережить.
А уж когда неведомо откуда вдруг является живая легенда, Магистр древних времен, проживший на свете больше лет, чем я дней, самое время выключить жалкие остатки когда-то могучего критического аппарата и слушать, распахнув рот.
Но слишком близко к сердцу я принял его рассказ. И хотел разобраться до конца — насколько это вообще возможно.
— Хороший вопрос, — сказал Джоччи Шаванахола. — Поймали вы меня, сэр Макс.
И рассмеялся.
Вроде бы ничего особенного. Ну, смеется человек, с кем не бывает. Однако больше никогда — ни прежде, ни после — мне не доводилось слышать смех, подобный свету, яркий, холодный и ясный, озаряющий все, что случайно оказалось рядом, но совсем не веселый. Впрочем, и не печальный. Скорее уж, самим своим звучанием отрицающий возможность обоих состояний. Смех ради смеха. Чистый. Никакой.
Слышать его было таким счастьем, что все вопросы вылетели у меня из головы. То есть я не то чтобы забыл, о чем спрашивал, просто перестал ждать ответа. Какая теперь разница.
Но Веселый Магистр все-таки ответил.
— Когда-то я был Хебульрихом Укумбийским. А потом перестал им быть, чтобы ускользнуть от предназначенной Хебульриху смерти. А какое-то время спустя мне пришлось перестать быть человеком, сменившим Хебульриха, потому что и его поджидала смерть. И следующего тоже, поэтому я снова ускользнул, став кем-то другим. И проделывал это так часто, что постепенно забыл, кто я. С очень древними колдунами вроде меня то и дело случаются подобные недоразумения.
Такого признания я, конечно, не ожидал. И по идее должен был взорваться под напором противоречивых эмоций: восхищение, недоверие, зависть, досада, ликование и снова недоверие, и снова, и снова, и снова. Потому что поди поверь, когда тебе такое рассказывают.
Но я, наоборот, вдруг совершенно успокоился. Словно бы все встало на места, круг замкнулся, головоломка сложилась, а мы с Магистром Шаванахолой наконец перестали морочить друг другу голову и начали говорить начистоту.
Я только и спросил:
— Но вы вспомнили?
— Совершенно верно, — кивнул он. — Вспомнил, когда все-таки умер. С одной стороны, глупо я тогда попался, до сих пор досадно. А с другой, это явно пошло мне на пользу. Стоило так нелепо умереть, чтобы вспомнить, кем успел перебывать, а заодно узнать, что смерти, от которой я бегал чуть ли не со дня рождения этого Мира, нет вовсе. Что действительно есть, так это разные способы бытия. И переход от одного к другому почему-то традиционно считается концом всего — как же я смеялся, когда это понял. Как я смеялся, знали бы вы.
— Мне рассказывали, что вы даже воскресли от смеха.
— Так и было. Считается, что это из ряда вон выходящее событие; но лично я ничего удивительного в нем не нахожу. Люди часто просыпаются, рассмеявшись во сне. А смерть похожа на сон гораздо больше, чем принято думать.
Я слушал его, открыв рот. Все-таки информация, можно сказать, из первых рук. Все остальные рассуждающие о смерти, какими бы знающими они ни казались — просто теоретики. Даже призраки, для которых смерть стала чем-то вроде переодевания. Сменили мясное человеческое тело на бесплотное и живут себе дальше, не утратив даже ни единого воспоминания; о прочем уже не говорю.
— Но беседовать с вами, сэр Макс, я, конечно, собирался не о смерти, смехе и снах, — сказал Магистр Шаванахола. — А о Мирах Мертвого Морока, возникших по милости самоуверенного могущественного дурака, которым я когда-то был. По иронии судьбы, мой лучший друг, самый безупречный человек из всех, кого мне доводилось встречать, живое воплощение магии и источник бесконечной радости для всех, кто его знал, вывернул наизнанку свою счастливую судьбу ради уничтожения этого зла. Я не сумел его отговорить, да и помочь ему толком не смог, как ни старался. На собственном опыте убедился, что чувство вины совершенно несовместимо с магией. Все может в какой-то момент оказаться источником силы — и страсть, и ярость, и даже страх, но только не вина. К тому же создания часто оказываются сильнее своего создателя — при условии, что он поработал на совесть. Само по себе это замечательно, но в моем случае — настоящая катастрофа. Я бы с радостью умер, если бы это избавило Чьйольве от его скорбных трудов, но — нет. Такие номера проходят только со сновидениями, а я, к сожалению, хоть и не понимал, что творю, действовал наяву. Все, что я могу сделать в сложившейся ситуации, — это продолжать бегать от смерти, потому что твердо пообещал Чьйольве не оставлять его в одиночестве. Сейчас ему как никогда прежде нужен дом на окраине какой-нибудь уютной реальности. И друг, с которым можно поговорить о разных вещах. Посмеяться, посплетничать, вспомнить старые времена, помечтать о великолепном будущем, которое непременно наступит после того, как удастся завершить дела. Человеку, который с утра до ночи пытается уничтожить целый мир, а добившись успеха, тут же приступает к следующему, без дома и друга никак нельзя. Хотя и дом, и друг — это все равно слишком мало.
