Терри Пратчетт - Мор, ученик Смерти
Восемь волшебников, каждый на своем боевом посту на одной из восьми вершин огромной церемониальной октограммы, раскачивались и монотонно распевали, раскинув руки и касаясь кончиками пальцев магов по обеим сторонам от себя.
Но что-то не клеилось. Правда, в самом центре живой октограммы образовался сгусток тумана, но он извивался и крутился вокруг своей оси, отказываясь фокусироваться.
— Еще энергии! — воззвал Альберт. — Подбавьте еще энергии!
На какое-то мгновение в дыму появилась фигура, одетая в черное и сжимающая в руке посверкивающий меч. Альберт выругался, вглядевшись в бледное лицо под капюшоном: оно было недостаточно бледно.
— Нет! — возопил Альберт, ныряя внутрь октограммы и ощупывая цепкими руками мерцающую фигуру. — Не ты, не ты…
А в это самое время, в далеком-далеком Цорте, Изабель забыла, что она дама, сжала кулак, разъяренно прищурилась и врезала Мору в челюсть. Мир вокруг нее взорвался…
А на кухне «Реберного Дома Харги», брызгая шипящим маслом и распугивая котов, с оглушительным грохотом полетела на пол раскаленная сковородка…
В огромном зале Незримого Университета произошло все сразу[9].
Колоссальная сила, прикладываемая волшебниками к царству теней, внезапно нашла нужную точку и сконцентрировалась на ней. Подобный застрявшей в горлышке и не желающей выниматься пробке, похожий на сгусток яростного кетчупа, выскочивший из перевернутой бутылки вечности, в центре октограммы приземлился Смерть и выругался.
Лишь на долю секунды Альберт опоздал осознать, что находится внутри заколдованного кольца. Он сделал было движение к краю, но пальцы скелета ухватили его за край мантии…
Волшебники, то есть те из них, которые удержались на ногах и не потеряли сознания, с удивлением заметили, что Смерть в фартуке и держит в руках котенка.
— Зачем тебе понадобилось ВСЕ ИСПОРТИТЬ?
— Все испортить? А ты видел, что натворил мальчишка? — огрызнулся Альберт, еще пытаясь дотянуться до периметра кольца.
Смерть вздернул череп и принюхался.
Звук прорезался сквозь все остальные звуки в зале и заставил их утихнуть.
Это был звук того рода, который раздается в сумрачных закоулках снов и от которого вы просыпаетесь в холодном поту, охваченные смертным страхом.
Это было гнусавое сопение, слышимое из-под двери, за которой скрываются неописуемые ужасы. Оно походило на сопение ежа, но в таком случае этот еж в буквальном смысле срезает углы домов и расплющивает в лепешку грузовики. Это был звук, который вам не захотелось бы услышать дважды; вам и однажды не захотелось бы его услышать.
Смерть медленно выпрямился.
— ТАК ОН ПРЕЗЛЫМ ЗАПЛАТИЛ ЗА ПРЕДОБРЕЙШЕЕ? УКРАСТЬ МОЮ ДОЧЬ, ОСКОРБИТЬ СЛУГ И РАДИ ЛИЧНОГО КАПРИЗА ПОСТАВИТЬ ПОД УГРОЗУ ЦЕЛОСТНОСТЬ ТКАНИ САМОЙ РЕАЛЬНОСТИ? О, БЕЗРАССУДНЫЙ, ДОВЕРЧИВЫЙ ДУРАК, Я БЫЛ БЕЗРАССУДНЫМ СЛИШКОМ ДОЛГО!
— Хозяин, будь добр, отпусти мою мантию… — начал Альберт. И уловил в собственном голосе молящие нотки, которых там раньше не было.
Смерть пропустил мимо ушей его жалостный призыв. Он щелкнул пальцами. В воздухе точно щелкнули кастаньеты, и завязанный вокруг его талии фартук занялся множеством свирепых язычков пламени, которые тут же съели его.
Котенка, однако, Смерть бережно поставил на пол и мягко оттолкнул ногой.
— РАЗВЕ Я НЕ ОТКРЫЛ ПЕРЕД НИМ ВЕЛИЧАЙШУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ?
— В точности так, хозяин, и теперь, когда ты узрел все в истинном свете…
— РАЗВЕ НЕ ДАЛ ЕМУ НАВЫКИ? УМЕНИЯ? ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ КАРЬЕРЫ? ПЕРСПЕКТИВЫ?
РАБОТУ, КОТОРОЙ НЕ ЛИШИШЬСЯ НИКОГДА?
— Правда ваша, вот если бы еще ты отпустил меня…
Перемена в голосе Альберта стала разительной. Трубные аккорды приказов уступили место умоляющим пикколо. Фактически он говорил с неприкрытым ужасом. Но тут ему удалось поймать взгляд Ринсвинда и прошипеть:
— Мой посох! Кинь мне мой посох! Пока он внутри круга, он уязвим! Дай мне мой посох, и я вырвусь!
— Чего-чего? — не понял Ринсвинд.
— О, МОЯ ОШИБКА, ЧТО Я УСТУПИЛ ТОЙ СЛАБОСТИ, КОТОРУЮ ЗА НЕИМЕНИЕМ ЛУЧШЕГО СЛОВА НАЗОВУ ПЛОТЬЮ!
— Мой посох, идиот, мой посох! — скороговоркой выпалил Альберт.
— Извини, не расслышал?
— БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, МОЙ ВЕРНЫЙ СЛУГА, ЗА ТО, ЧТО ПРИВЕЛ МЕНЯ В ЧУВСТВО, с мрачной торжественностью заключил Смерть. — НЕ БУДЕМ ЖЕ ТЕРЯТЬ ВРЕМЕНИ.
— Мой пос…!
Раздался взрыв. Воздух рванулся внутрь круга. На какое-то мгновение огоньки свечей вытянулись, образовав линии, и угасли.
Прошло какое-то время.
Затем голос казначея откуда-то с поверхности пола произнес:
— Это было очень нелюбезно с твоей стороны, Ринсвинд, потерять его посох. Напомни мне на днях, чтобы я сурово наказал тебя. У кого-нибудь есть свет?
— Я понятия не имею, что с ним произошло! Я просто прислонил его к колонне, и вот теперь его…
— У-ук.
— Ох, — только и смог выдавить Ринсвинд.
— Дополнительная порция бананов этому человекообразному, — спокойным, ровным голосом произнес казначей.
Кто-то чиркнул спичкой и ухитрился зажечь свечу. Волшебники принялись собирать себя с пола.
— Ну что ж, пусть это послужит уроком всем нам, — хмыкнул казначей, отряхивая с мантии пыль и застывшие капли воска.
Он поднял взгляд, ожидая увидеть статую Альберто Малиха вернувшейся на пьедестал.
— Очевидно, даже у статуй есть чувства, — сказал он. — Я лично вспоминаю, когда я учился здесь первый год, то вырезал свое имя у него на… в общем, неважно. Смысл в том, что я предлагаю незамедлительно заменить статую.
Предложение приветствовала мертвая тишина.
— Скажем, точной копией, но отлитой в золоте. Должным образом украшенную драгоценностями, как подобает нашему великому основателю, — бодро продолжил он. — А чтобы полностью исключить возможность ее осквернения кем-либо из студентов, предлагаю возвести ее в самом глубоком подвале. И затем запереть подвал.
Несколько волшебников воспряли духом.
— И выбросить ключ? — уточнил Ринсвинд.
— И заварить дверь, — поправил казначей.
Ему только что пришел на память «Залатанный Барабан». Он некоторое время подумал и вспомнил также о здоровом режиме.
— А дверной проем заложить кирпичной кладкой, — заключил он.
Разразился взрыв аплодисментов.
— И послать подальше каменщика! — вырвалось у Ринсвинда. Ему показалось, что он уловил, что здесь происходит.
— Ни к чему так увлекаться, — сердито нахмурился казначей.
* * *Тишина. Песчаная дюна, размером чуть больше обычной, вздыбливается, идет буграми. Несколько неловких тычков — и дюна обрушивается, являя Бинки, выдувающую песок из ноздрей и трясущую гривой.
Мор открыл глаза.
Должно быть специальное слово для краткого промежутка сразу после пробуждения, когда сознание заполняет теплое розовое ничто. Вы лежите совершенно без мыслей, за исключением растущего подозрения, что на вас неотвратимо, как набитый мокрым песком чулок в ночном переулке, надвигаются воспоминания, без которых вы предпочли бы обойтись. И единственным утешительным элементом вашего ужасного будущего является то, что будущее будет весьма непродолжительным.
Мор уселся и положил руки на макушку, чтобы перестать развинчиваться.
Песок у него за спиной вздыбился горкой — это приняла сидячее положение Изабель. Волосы у нее были полны песка, а лицо перепачкано пирамидной пылью.
Часть волос завивалась на кончиках. Она апатично посмотрела на Мора.
— Ты ударила меня, — заявил он, осторожно ощупывая челюсть.
— Да.
— Ох.
Он поднял глаза на небо, как будто ожидая оттуда подсказок. Необходимо где-то быть — и поскорее, вспомнил он. Затем он припомнил кое-что еще.
— Спасибо, — поблагодарил он.
— О, не за что.
С усилием поднявшись на ноги, Изабель попыталась вытряхнуть из волос грязь и паутину.
— Так что, мы будем спасать эту твою принцессу? — неуверенно спросила она.
Внутренняя реальность Мора вошла наконец в резонанс с ним самим. Он вскочил на ноги, издал сдавленный вопль, увидел перед глазами звезды взрывающегося синего фейерверка и рухнул обратно. Изабель подхватила его и рывком поставила на ноги.
— Пошли к реке, — предложила она. — Думаю, напиться нам не помешает.
— Что со мной случилось?
Она пожала плечами — насколько это было возможно, учитывая, что она держала на себе его вес.
— Кто-то произвел Обряд АшкЭнте. Отец ненавидит его, говорит, что его неизменно Призывают в самый неподходящий момент… Эта… часть тебя, которая была Смертью, откликнулась на зов и ушла, а ты остался здесь. Я так себе это представляю. По крайней мере, к тебе вернулся твой голос.
— А который сейчас час?
— Когда, ты сказал, жрецы закрывают пирамиду?
