Владимир Ивенин - Детектив из села Бубновый Туз
— Дурак ты, как я погляжу, — миролюбиво, совсем по-отечески начал поучать Иван Парфенович флотского. — Хотя ты и по многим морям плавал. И много портов в цивилизованных странах с борта своего корабля повидал, а ещё никак не освоил нашей российской демократии, — и уже повышая тон, заговорил по-начальственному: — Какая тебе милиция поможет?! Она же вся из моего корыта кормится! И про Конституционный Суд позабудь! Ему с разными партийными блоками времени не хватает разбираться! Так что судить тебя сами будем. И приговор сами в исполнение приведём. Закопаем вон в силосную яму, и весь твой рыболовецкий флот тебя не сыщет.
— Торговый, — тихонечко поправил его Степан. На что Иван Парфенович съязвил:
— Это все равно, будь хоть военный… Сейчас сами командующие флотами-то никак не могут разобраться, не только в людях, но и в кораблях. Какой корабль принадлежит Украине, а какой корабль за Россией числится? Так что ни один торговый комиссар не вспомнит о пропавшем морячке. Понял?
Побеждённый таким веским доказательством Степан Криушин чуть слышно пролепетал:
— Понял.
— А раз понял, тогда штаны с себя стаскивай.
— Это ещё зачем?! — испуганно спросил флотский. Иван Парфенович, все больше и больше чувствуя свою власть над Степаном, вновь по-отечески заговорил:
— Ты, сынок, должен дать нам сперму для анализа. Думаю, походная жизнь научила тебя этому нехитрому делу. Так что не кобенься. Стаскивай с себя штаны и начинай.
— Не буду! — сказал и набычился Степан.
— Я тебе не буду! — рявкнул один из телохранителей и приложил свою широкую ладонь к его затылку так, что голова флотского качнулась на полметра вперёд.
Дмитрий Васильевич, чтобы не быть свидетелем насильственного взятия спермы у Стёпки Криушина, вытащил из-под микроскопа стёклышко с размазанной по нему Кузькиной спермой и, положив его на стол рядом с микроскопом, заспешил за фанерную перегородку, чтобы пропустить там ещё один мерзавчик спирта. В голове у него давно уже шумело, а после принятия очередной порции, Дмитрий Васильевич уже ничего не слышал. Все голоса и звуки там, за перегородкой, слились в один гул, словно над ушами висел рой пчёл, вылетевших из улья.
— Василич! Ты что, заснул там за перегородкой-то?! — послышался грозный голос Ивана Парфеновича. — Готово вещественное доказательство для следующего анализа. Иди бери!
Пошатываясь, Дмитрий Васильевич вышел к ожидающим и забрал из дрожащих рук Стёпки пепельницу с драгоценным содержимым. На лабораторном столе взяв все то же стёклышко со спермой племенного быка Кузьки, макнул палец в вздрагивающую и перекатывающуюся жидкость и мазанул им по стёклышку. Потом приблизил свои затуманенные глаза к окуляру микроскопа и пристально в него посмотрел. Сначала как-то неестественно дёрнулся, а потом, оторвав глаза от окуляра и подняв голову, тряхнул ею раза три из стороны в сторону, а затем снова прильнул к окулярам. Все с недоумением смотрели на исследователя. Василий даже рот открыл из опасения не услышать что-нибудь важное. Иван Парфенович, нащупав слева от себя колченогий табурет, в волнении сел и старался дышать не так шумно.
Но вот наконец ветврач оторвался от микроскопа, поднял голову и, широко улыбаясь, торжественно произнёс:
— Феноменально!
Подельников с удивлением посмотрел на шефа. Тот, не выдержав неясности и тумана, положил свою тяжёлую руку на плечо осеменатора и грубовато спросил:
— Это как же понять? Уж не новый ли какой-нибудь африканский вирус ты там обнаружил? Говори, ничего не таи, Василич, лучше горькая правда, чем пугающая неизвестность!
— Какой вирус, Иван Парфенович! — воскликнул осеменатор. — Это, так сказать, переворот в науке! Мы в нашем селе Бубновый Туз за счёт Степкиной спермы можем вместо дерьмовой демократии настоящее коммунистическое завтра сотворить! Ведь подумать только! — и Дмитрий Васильевич, скрестив руки на груди и закатив куда-то под потолок глаза, мечтательно объяснил: — Ведь если каждую бабу из Бубнового Туза осеменять его спермой, — и он снова ткнул пальцем в сторону Стёпки, — то каждая будет приносить и телку, и будущую доярку одновременно. Ну, а если осеменять коров его спермой, то и коровы ежегодно будут приносить и пастуха, и бычка тоже одновременно. И будут у нас, значит, в изобилии и рабочие руки, и молоко с мясом. Вот если бы до этого дня Никита Сергеевич Хрущёв дожил! Царство ему небесное. Он только мечтал догнать по мясу и молоку Америку. Если бы сейчас жив был, то за такое открытие уж точно бы к Ленинской премии представил. Да что там к премии?! Героями бы соцтруда стали!
Ивану Парфеновичу наконец надоело слушать бред пьяного осеменатора, он снова положил на его плечо руку и тряхнул так, что голова Дмитрия Васильевича была готова скатиться с плеч куда-нибудь под лабораторный стол. При этом он ещё и гаркнул начальственным голосом:
— Ты, коновал чёртов! Лучше толком скажи, что там на стёклышке увидел?! А потом, если позволю, и сказочное завтра рисовать будешь!
— А я и так всю правду рассказал. Что на стёклышке под микроскопом вижу, то и рассказываю. В Степановой сперме — бычки и телки, пастухи и доярки, правда, ещё в живчиках, табунами бегают. Теперь понял?!
— Пусть там стадо африканских слонов и бегемотов бродит! — взорвался председатель АО. — Но Ксеньку, хотя и разводиться с ней собираюсь, на порчу этому флотоводцу не отдам! — и, переводя дыхание, добавил: — Чтобы в течение двадцати четырех часов и духу его в нашем селе не было!
— Не имеете право! — возразил Стёпка, в это время натягивающий на себя брюки.
— Имею! — рявкнул в ответ Иван Парфенович.
— А я говорю, не имеете! — расхрабрился от чего-то Степан. — Я ещё свой отпуск не отгулял! А отпуск по демократическим законам я могу провести, где хочу и с кем хочу! Это вам не при коммунистах в двадцать четыре часа из страны выдворять!
— Ишь ты, как он снова запел! — нахмурил брови Иван Парфенович. — О коммунистах, как о покойниках заговорил! — и, стукнув кулаком себя в грудь, закричал: — Мы как были коммунистами, так и остались ими, каждый на своём месте! Понял, сопляк?! И, переводя дыхание, обратился к своим телохранителям: — Одним словом, вывезите его, ребята, за пределы села немедленно. А не послушается, сами знаете, что делать.
Но тут за флотского вступился Дмитрий Васильевич:
— Ошибку, Иван Парфенович, допускаешь. Большую ошибку! Всего-то один раз за три столетия в наше село попал нужный человек, который без обещаний о рае, к настоящему земному раю может всех нас привести. Ты же его за двадцать четыре часа хочешь из села выдворить.
— Так он же со своими способностями может такое натворить! Не расхлебаем. Ты что, разве этого не понимаешь?!
— А мы ему в нос кольцо, — не сдавался осеменатор, — и, как нашего быка Кузьку, на цепь посадим.
— Не хочу на цепь! — завопил флотский.
— Вот видишь?! На цепи он сидеть не хочет, а значит, ко всем бабам и девкам без разбора шастать будет!
— Ну и что же! — не сдавался Дмитрий Васильевич. — И пусть его шастает. Как раз это для богатства нашего села и надо. Телки-доярки! Бычки-пастушки! — пропел последние слова ветврач.
— Вздор все это! — вдруг вновь вспылил председатель АО. — Ведь он не к твоей сухопарой Лизке полез, а сразу к моей Ксеньке! Хорошо ещё, что с индийским презервативом! А если бы без него?! Или с нашим российским, пригодным только для того, чтобы бутылки с самогоном закрывать. Тогда через девять месяцев пришлось бы мне, старому дураку, телку с каким-нибудь морским петухом в придачу в люльке качать.
Подельников хихикнул на это, но тут же поймал на себе свирепый взгляд рогоносца и замолчал. Ивану Парфеновичу было довольно и этого. Глаза его налились кровью. Челюсти клацнули. И голос стал неузнаваемый:
— Вон из села немедленно!!! А рай для самого себя и без этого кобеля сделаю! — и, повернувшись к телохранителям, добавил: — выкиньте его из села! В любой попутный грузовик забросьте и пусть отчаливает куда-нибудь на Канарские острова свой отпуск догуливать!
Когда телохранители выволокли из лаборатории Степана Криушина, председатель АО сказал уже совсем опьяневшему осеменатору:
— Ты Василич, пить-то пей, но разум не пропивай. И чтобы я в последний раз слышал о подобном рае в нашем селе! Эти все вещественные доказательства куда-нибудь в навоз закопай. И больше не мечтай о бычках да о пастушках, иначе сам в пастухи пойдёшь!
— Но ведь Кузька… — хотел было возразить Дмитрий Васильевич, но Иван Парфенович, тоном, не терпящим возражений, закончил:
— Не будет охаживать коров Кузька, купим другого! И не спорь! Понял?!
Дмитрий Васильевич кивнул на это, а когда председатель АО вместе с детективом вышли из лаборатории, поспешил за фанерную перегородку. Там, пропустив ещё одну порцию спирта, сделал глубокомысленный вывод:
— Если бы не наш консерватор-коммунист, то люди вошли бы в двадцать первый век с мясом, с хлебом и молоком на столе!
