Андрей Белянин - Колдун на завтрак
Лицо старухи-цыганки резко изменилось, теперь его исказила ничем не прикрытая дьявольская злоба. Под личиной безобидной бабки скрывался скользкий тип лет тридцати — тридцати пяти, с пошлой ухмылкой, бородкой клинышком и бегающими глазами. Рога на его грушевидной голове были аккуратно подпилены. Либо низложенный чёрт, либо колдун, продавший душу бесам, либо ещё кто, я покуда в их классификации не силён, но Катенька наверняка знает…
— Так ты, казачок, и впрямь сквозь личины видеть обучен? — уже совершенно мужским басом спросила цыганка. — Мы-то думали, брешет нервная Фифи, мало ли чего дуре озабоченной в башку стукнет. А ты, выходит, неслучайно ей колено прострелил?! Не пожалел девицу молодую, хроменькой навек оставил…
— Не девицу — ведьму, — аккуратно поправил я, не убирая пальца со спускового крючка. — Теперь мой вопрос: зачем вы меня сюда выманивали? Смысл было красть лошадей из полка? Знаете же, будь у нашего генерала чуток поменьше терпения, он бы весь ваш табор, без коней, друг за дружкой вверх копчиком пешим строем в ту же Румынию отправил! Там местные Влады Цепеши дюже любят вашего брата на кол сажать, токайское пить и под него всяческие предсказания слушать…
— Что ж. — На мгновение задумавшись, старуха-мужчина сменил (сменила) тон. — Земля слухом полнится. Вот и нам интересно стало на нового характерника полюбоваться. Ваши ведь всё больше по воинской специальности известны — бойцы великие, смерть обманывать мастера, опасность чуять да за победу малой кровью биться, а так, чтоб сквозь личины зрить… Это, яхонтовый мой, дорогого стоит!
— Кто — мы? — чётко выделил я главное.
Цыгане за моей спиной бесшумно вынимали ножи, думая, что у меня глаз на затылке нет. Это факт, не поспоришь, но я и без того отлично знал, что они там намерены делать. Им ведь невдомёк, что араб, кося лиловым оком, бдительно следит за всем происходящим. А уж его никак не обманешь…
— Ретивый ты казачок, Иловайский, — наконец собралась с ответом старая цыганка, а я воочию видел некоторую растерянность на лице Птицерухова. — Кто тобой интересуется и кому ты поперёк глотки встал, я тебе сказать не смею. Но совет дам. Один. Напоследок. Ежели долго жить хочешь — более в Оборотный город не ходи!
— Что ж так? — Я широко улыбнулся. — Мне ваши тёмные дела без надобности. Меня лишь Хозяйкины очи карие в город тянут. Уйдёт она, и я уйду, погодите-ка малость…
— Не уйти ей. Повязана твоя Катенька. Это в городе она из себя страшную силу корчит, а доведись ей лицом к лицу со мной стать, я её в единый миг так взнуздаю, так в…
Мой большой палец без предупреждения взвёл курок. Птицерухов понял, что если он издаст ещё хоть звук, то в ответ раздастся (грянет) выстрел. Видимо, это поняли и остальные цыгане — тишина повисла такая, хоть топором её пластай, вязкую, и кусочки в платок заворачивай, пригодится отдохнуть, заложив уши на народных гулянках. Она оборвалась коротким всхлипом, когда мой жеребец молча пнул задним копытом в пах самого активного бородача с ножиком. Тот рухнул почти без звука, надеюсь, детей успел заделать заранее, потому как теперь уж… увы, не судьба…
— Только троньте её, — тепло предложил я, опуская пистолет. — Ну а мне пора, пожалуй. Вы не провожайте, не надо церемоний, здесь рядом, не заблужусь. И вот ещё, бабушка, попросите ваших соплеменников — ну того, рябого, косящего на один глаз, и хромого, лысого, с серьгой — к селу на версту столбовую не приближаться! Наши приказ получили — стрелять конокрадов без суда и следствия. Вы уж не провоцируйте больше, а?
— Ай, соколик! — Всплеснув руками, Птицерухов улыбнулся мне самой змеиной ухмылочкой. — Что такое говоришь, изумрудный мой? Зачем на бедных ромал клевещешь, зачем Бога не боишься? Да весь табор под присягой подтвердит, что дома они были, в кибитке лежали, животами мучились и никуда и на шаг от костров не отходили!
— Угу, и я поверю…
— А то тебе решать. Ты, соколик, главное дело, до полка своего доберись.
— Это угроза? — ровно уточнил я.
Улыбка Птицерухова буквально лучилась сладким ядом…
— Ой нет, золотой… Ни один цыган офицеру казачьему слова поперёк молвить не посмеет, не то что угрожать. Езжай себе вольным ветром! Ромалы тебя не тронут…
Я ведь в тот момент ещё подумал, а не застрелить ли его прямо сейчас к едрёне-фене, и нет проблем. Но что-то остановило, комплексы какие-то непонятные… Не учили меня без особой нужды первым курок спускать, но, быть может, вот именно в этом конкретном случае оно того и стоило.
Арабский жеребец сам разрешил ситуацию, мягко попятившись задом и хлёсткими ударами хвоста приводя в чувство замерших в ожидании цыган. Те, огрызаясь и проклиная нас сквозь зубы, всё-таки уступили дорогу, пока я не выпускал из правой руки рукоять надёжного тульского пистолета.
— Мы ещё свидимся.
— Ай, свидимся, молодой-красивый. Да только не тут, не на этом свете!
— Ну, если вы так на тот торопитесь, — прощаясь, я козырнул, — дождитесь меня там, я ещё на этом чуток задержусь…
Старуха-цыганка широко развела руками, что-то тихо пробормотала себе под нос, возвела глаза к небу, хлопнула в ладоши и уставилась на меня немигающим взглядом. Я неторопливо осмотрелся по сторонам. Вроде всё тихо. Никто нас преследовать не намерен, никто в погоню не рвётся, хоть и лица изумлённо вытянулись у всего табора — от седых цыган до голопузых ребятишек. Можно подумать, они тут живого хорунжего никогда не видали? Ага, на донских землях кочевать и при виде казака удивление строить — смех один…
Я толкнул араба пятками, мой конь вновь встал на дыбы (любит он у меня покрасоваться, зараза) и галопом рванул в степь догонять давно отъехавшего Прохора. Уверен, что наших лошадей он забрал, а как им вернуть прежний вид, разберёмся в безопасном месте, под прикрытием всего полка. Здесь нам явно не рады, поэтому сваливаем…
— Те хнас ол тро сэро, те розмар тит![1] — громовой полушёпот донесся мне вслед, и неприятная волна холодного, даже какого-то скользкого воздуха тяжёлым кулаком толкнула меня в затылок. Не особенно больно, так, скорее неприятно, не более. И ещё на губах появился какой-то сладковато-перечный привкус, такой противный, что я невольно сплюнул… Да не один, а три раза. Но как-то не особо помогло…
— Про-хо-ор! — прокричал я, когда верный конь мягким галопом вынес меня далеко от последних кибиток.
Из-за перелеска тут же показался мой старый денщик на тяжёлом мерине. Пяток наших лошадей (впрочем, всё ещё пребывающих под личинами) он на верёвке вёл за собой следом.
— Эй, Прохор! — продолжал надрываться я, пуская жеребца торжественной рысью. — Мы победили!!! Дядюшка будет до седьмого неба подпрыгивать от того, что его непутёвый племянник уделал всех и верну…
Вместо ответа мой денщик сорвал из-за спины ружьё и прицелился. Я с улыбкой обернулся — в кого это он? Вроде не в кого. Значит, в смысле… в меня?!
Какая-то неведомая сила в один момент опрокинула меня навзничь ровно в ту же секунду, как из ружейного ствола вырвался красный цветок… По сей день не ведаю как, но чудо произошло — пуля просвистела едва ли не на волосок от моей груди, жужжа, словно злобный свинцовый шмель!
— Ты че-э-э… чего, сдурел?! — неузнаваемо тонким голосом возопил я, медленно выпрямляясь в седле. Ошарашенный араб поддержал мой вопрос мелким, но частым киванием.
Вместо ответа Прохор убрал ружьё за спину, намотал поводья уводимых лошадей на ближайший сук и, сдвинув брови, взялся за длинную пику!
— Не понял… — переглянулись мы с конём.
— За мирный Кавказ, за сожжённые станицы, за друзей, погибших под вашими клинками, — чётко и выразительно пояснил честный казак, давая шпоры мерину. — Умри, пёс чеченский!
— Кто, кто, кто?! — начал было уточнять я, но арабский жеребец оказался умнее, развернувшись на одном заднем копыте и дав дёру не задумываясь!
Что ещё раз спасло мою никчёмную жизнь…
— Стоять, сучий сын! — надрывался сзади Прохор, изо всех сил нахлёстывая коня. — Стой и дерись как джигит! Не всё ж вам из засады стрелять, ты в честном бою казаку в глаза посмотри! Стой, кому говорят, шакал крювоносый!!!
— Он — псих, — попытался на скаку рассуждать я, не забывая оборачиваться (мало ли, вдруг он пику кинуть решит?). — Или выпил вчера, или у цыганского котла чего нанюхался, или… Тпру-у!!!
Я так резко остановил бедного коня, уздой заворачивая ему голову вверх, что чуть было не опрокинулся вместе с ним навзничь.
— Сдавайся, джигит!
— Сдаюсь! — И я влепил потерявшему бдительность Прохору прямой удар кулаком в висок.
Мой верный боевой товарищ, не ожидавший такой подлости, мешком рухнул с мерина. Не тратя времени на объяснения, я быстро связал его его же поясом, с трудом погрузил на седло и рысью сгонял за брошенными лошадьми. Собственно, что делать теперь, было непонятно.
