Кир Булычев - Осечка-67

— Повезло тебе, Гриша, — сказал Бурундуков. — Мне вообще не придется поучаствовать в событиях. Остаюсь в заводоуправлении на связи.

— Товарищи! — выступил после короткого перерыва член ЦК из Москвы. — Товарищи, мы все отлично понимаем двойную и даже тройную ответственность, которую накладывает на каждого из нас решение ленинского Центрального комитета о воспроизведении в день пятидесятилетия Октября событий семнадцатого года. Во всей их сложности и порой противоречивости… Весь мир должен воочию увидеть, что мы готовы хоть ежегодно штурмовать и брать Зимние дворцы ради демонстрации торжества марксизма-ленинизма! Пусть все видят, что наши мозолистые пальцы еще способны держать винтовку! Кульминационным моментом торжеств будет, как вы знаете, штурм цитадели реакции — Зимнего дворца. Этот штурм послужит сигналом для революционных событий в Москве, столице нашей родины. — Член ЦК сделал паузу и не спеша налил воды из графина, стоявшего на небольшой трибуне. Вода лилась в стакан тонкой струйкой, и плеск ее в стакане отчетливо передавался через микрофон по всему залу. — Предыдущий оратор останавливал ваше внимание на международных аспектах завтрашних событий. Это, без сомнения, важно. Но главная наша цель — собственный советский народ. Поэтому мы, вспомнив высказывание одного из марксистов-ленинцев: «Кадры решают все», должны поставить на особо ответственные участки верных партии и сознательных, желательно непьющих товарищей. Товарищи, восстание — это искусство. Так учил нас Ленин! Отнесемся же к показательному восстанию как к искусству!

Бурные аплодисменты потрясли небольшой зал обкома.

Вождь бундовцев Коган обернулся к Грушеву и крикнул, не переставая аплодировать:

— Мы им покажем!

Казацкий чуб Когана растрепался и закрыл правый глаз.

— Все на штурм Зимнего! — крикнул кто-то в зале. Снова загремели аплодисменты.

— Зайди ко мне, инструкции получишь, — догнал Грушева в коридоре инструктор обкома.

Они зашли в кабинет.

— «Аврору» уже сегодня ночью начнут перетягивать к Кронштадту, — сказал инструктор. — Пока с нее сняли все надстройки и отправили вниз по реке на баржах. Твоя задача… я знаю, что ты в курсе, но повторить не мешает. Твоя задача — быть тем старшиной, который откажется поверить капитану, что фарватер мелкий. Выйдешь на шлюпке в Неву и промеришь лотом фарватер. Потом возьмешь в свои руки командование кораблем и приведешь его на позицию для обстрела Зимнего. Ясно?

— Да уж две недели как ясно.

— А вот то, что я тебе скажу, еще неясно. Строго между нами. Почему, ты думаешь, надстройки с крейсера сняли? Не знаешь. Объясню. Сегодня ночью подвезут другую пушку. Которая может стрелять боевыми. И дадут вам два настоящих снаряда. Дадите залп по Зимнему. Теперь ясно?

— Что-то нет.

— Газеты читать надо. Слушай сюда. Есть среди наших интеллигентов тенденция изображать залп Авроры, как будто его на самом деле не было. Будто там был один сигнальный выстрел и притом холостой. Мы посоветовались с товарищами и решили дать им по зубам. Так, чтобы в 67-м был настоящий залп!

— Но ведь там же, в Эрмитаже, картины и так далее…

— За это не беспокойся. Электронщики все подсчитали. Снаряды попадут в зал западного искусства. В этих самых… импрессионистов. Особой потери не будет. Теперь ясно? Ну иди, исполняй. И чтоб ни-ни.

Грушев подумал, что Колобок кое в чем был прав.

— Учти, это личное секретное распоряжение товарища Брежнева!

6

В пять часов вечера все заводы Ленинграда протяжно, нестройно и тревожно загудели. Гудел Кировский завод, уже не Кировский, а Путиловский, гудел завод «Электросила», гудели номерные предприятия, украшенные разнообразными вывесками, гудел хлебокомбинат, гудели военные суда в Кронштадте, гудели поезда на Московском, Витебском, Варшавском и Финляндском вокзалах, гудели речные трамвайчики, гудели такси, и установленные повсюду радиодинамики покрывали этот гуд позывными «Широка страна моя родная».

И по мере того, как стихали гудки, северная Пальмира чудесным образом преображалась. Постовые покидали посты, взбирались в синие милицейские фургоны и вылезали вновь в виде полицейских и городовых в низких папахах. Из-за угла Литейного вышла плохо организованная толпа мужчин в поддевках и начищенных маргарином сапогах в гармошку. Мужчины несли иконы и хоругви и пели по бумажкам «Боже, царя храни». Исчезли с улиц такси, и вместо них по Невскому, непривычно затихшему и опустевшему, покатили лихачи. Оттесняя зевак к тротуарам, проскакали казаки. На пиках трепетали сине-бело-красные флажки. Французские флажки, предложенные экспертом из музея Ленина. Древний «форд» с неизвестными в военной форме без знаков отличия выскочил на мост и, запыхтев синим дымом, застрял у клодтовского коня. На ломовой телеге, переодетые селянами, ехали кинооператоры. Глаза объективов зловеще выглядывали из-под распахнутых зипунов.

Темнело. Та часть населения Ленинграда, что не принимала непосредственного участия в мероприятии, толклась на тротуарах и нервно прислушивалась к голосам репродукторов. Размах действа и его реальность внушали трепет обывателям и даже непонятное желание спрятать подальше, в сундук, за двойное дно, членские билеты ДОСААФ и профсоюзные книжки. Вразброд, отвыкшие после долгого перерыва, ударили колокола Казанского собора, и руки прохожих потянулись ко лбам — перекреститься или просто отереть пот.

Автобусы «Интуриста», замаскированные под конки, стояли на господствующих местах, и оттуда очередями вспыхивали блицы.

Черносотенцы в условленном месте схватили киргиза, замаскированного под еврейского раввина, и откровенно издевались над ним, не причиняя, как и было указано, еврею телесных повреждений.

Зажглись многочисленные огни в бывших железнодорожных кассах, а ныне Государственной Думе. В окнах мелькали фигуры депутатов, принадлежащих различным фракциям. Депутаты взмахивали руками, и репродукторы, включенные на несколько минут в зале Думы, передавали гул и выкрики контрреволюционеров.

Слышались удары тяжелых орудий. Части генерала Краснова рвались к Питеру, но остановились, бессильные, по знаку сержанта ГАИ перед Пулковскими высотами.

Беспокойство ощущалось и в Зимнем дворце. В пять уехали последние автопогрузчики и самосвалы, отделив Эрмитаж от площади кое-как скрепленной баррикадой, сооруженной из пустой тары, контейнеров, металлолома, выбракованных бревен и длинных прутьев арматуры, превративших баррикаду в подобие длинного дикобраза.

На баррикадах выстроились пулеметы и три пушки без замков, привезенные из Артиллерийского музея. Но в промежутках между стеной дворца и баррикадой было пока пусто.

Девушки — секретарши, искусствоведы, уборщицы и экскурсоводы Эрмитажа примеряли форму. В углу египетского зала Раиса Семеновна установила швейную машинку и подгоняла, несмотря на строгое указание Антипенки, шинели и куртки по росту женщинам из ударного батальона смерти. В буфете стояла очередь за кефиром и черным кофе. Ночевать придется в Эрмитаже, и завтра еще предстоит трудный день.

Антипенко распоряжался установкой раскладушек в главном вестибюле. Раскладушек не хватало, потому что они в эту ночь требовались не только в гнезде контрреволюции.

Зося, уже одетая в черную блестящую куртку с черепом на рукаве, — она вынуждена была признать, что эта форма ей идет, — сидела на подоконнике с премьером Временного правительства. Они пили черный кофе и негромко разговаривали.

— Мне так приятно, что вы меня понимаете, — сказал Керенский. — Меня редко понимают женщины.

Керенский, сказав это, опустил глаза, и взгляд его случайно упал на стройное сухое колено Зоси. Керенский вздохнул. Зося, инстинктивно почувствовав, что в ее туалете нелады, попыталась натянуть мини-юбку на колено, но ничего из этого не вышло.

— Я женат уже восемь лет, — вздохнул Керенский и оправил парик. — Моя жена, Рита, оказалась очень ограниченной женщиной.

— Не надо так, — сказала Зося. — Я уверена, что ваша жена — милая и добрая женщина. Ей так же несладко с вами, как и вам с нею.

— Вы опять правы, совершенно правы, — вспыхнул Керенский. — Во всем виноват только я.

По коридору прошел Колобок. Он сгибался под тяжестью ящика. Второй такой же ящик тащил за ним Симеонов.

— Что у вас такое, ребята? — спросила Зося.

— Ничего особенного.

— Боря наш вождь. В смысле — сегодня он командует юнкерами. Вас арестуют?

— Нет, — ответил Керенский. — В последний момент мне удастся убежать. Переодевшись медсестрой. И я убегу в Америку.

— Очень интересно, — сказала Зося. — Вы смотрели «Мужчину и женщину»?

— Нет. Что это?

— Картина о настоящей, чистой любви. Французская.

7

Владимир Ильич Ленин обогнал товарища Ярхо и первым подошел к двери подъезда. Давно немытое стекло было серым, в подтеках от ноябрьских дождей.