Терри Пратчетт - Народ
Когда она закончила, в воздухе повисло потрясенное молчание. Потом Фокслип сказал:
- Что за чертовщина? Ты плюнула в свой горшок!
Дафна подняла ёмкость и сделала добрый глоток. Вкус был немножко более ореховым, чем обычно. Она прислушалась, как пиво течёт по пищеводу. Мужчины по-прежнему смотрели на неё в полном изумлении.
- Надо плюнуть в горшок и спеть песню, - она рыгнула, деликатно прикрыв рот рукой. – Извините. Слова я вам подскажу. Или можете подпевать вместе со мной, если хотите. Пожалуйста? Это древний обычай…
- Я не пою всякую языческую чушь! – заявил Фокслип, схватил свой горшок и осушил его одним духом. Дафна изо всех сил старалась не закричать.
Полгрэйв к пиву даже не прикоснулся. Он что-то заподозрил! Его маленькие чёрные глазки метались от друга-мятежника к Дафне и обратно.
Фокслип опустил горшок и тоже рыгнул.
- Ох, я давным-давно не…
Внезапно всё изменилось. Полгрэйв потянулся за пистолетами, но Дафна предупредила это движение. Её горшок с хрустом ударил бандита прямо по носу. Мужчина закричал и рухнул на спину, а Дафна схватила его пистолеты с пола.
Она пыталась думать и не думать одновременно.
Не думай о человеке, которого ты только что убила. [Это была казнь].
Думай о человеке, которого надо убить. [Но у тебя нет доказательств, что он убийца! Не он застрели Атабу!]
Пока Полгрэйв, отплёвываясь кровью, пытался встать на ноги, она возилась с пистолетами. Пистолеты оказались тяжелее, чем она ожидала. Дафна привычно проглотила проклятье (спасибо Большой Бочке Проклятий со "Свит Джуди"), неловкими пальцами пытаясь взвести курки.
Наконец, ей удалось отвести стальные молоточки назад, в точности, как её когда-то научил капитан Робертс. Курки дважды щёлкнули. Куки называл этот звук "двухфунтовым щелчком". Когда она спросила его, почему, он ответил: "Потому что человек, услышавший его в темноте, теряет два фунта… веса. Очень быстро!"
Полгрэйв действительно тут же затих.
- Я выстрелю! – соврала она. – Не двигайся. Так. Теперь, слушай меня. Я хочу, чтобы ты ушел. Ты больше никого не убьёшь здесь. Уходи. Сейчас же. Если я снова увижу тебя, я… в общем, ты пожалеешь. Я отпускаю тебя, во имя твоей матери. Когда-то она любила тебя, и хотела научить хорошим манерам. Впрочем, ты вряд ли поймёшь. Убирайся! Выходи отсюда и беги как можно дальше! Быстро!
Пытаясь одновременно бежать и пригнуться, зажимая рукой разбитый нос, из которого текли кровь и сопли, Полгрэйв бросился к выходу из хижины, в закатный свет, словно краб, ищущий безопасности в волнах прибоя.
Дафна села, всё ещё сжимая в руках пистолеты, и постаралась успокоиться. Постепенно, хижина прекратила крутиться вокруг неё.
Она взглянула на Фокслипа, который лежал совершенно неподвижно.
- Почем ты был таким… таким идиотом? – сказала она, ткнув тело одним из пистолетов. – Зачем ты убил старика, который просто пригрозил тебе палкой? Ты стреляешь в людей, даже не задумываясь. И при этом их зовёшь дикарями! И почему ты был так глуп, что воображал, будто я идиотка? Почему ты не послушал, что я говорю? Я ведь сказала тебе, что надо спеть Пивную песню. Трудно было пропеть пару куплетов, что ли? Но нет, ты же лучше знал, что надо делать, потому что мы всего лишь дикари! А теперь ты лежишь тут мёртвый, с глупой улыбкой на своём глупом лице! Мог бы остаться в живых, если бы слушал, что тебе говорят. Ну что же, теперь-то у тебя полно времени чтобы слушать, мистер Глупец! Дело в том, что пиво готовят из очень ядовитого растения. Этот яд парализует мгновенно. Но в человеческой слюне есть какие-то вещества, которые превращают яд в прекрасное пиво, пока ты поёшь. Безвредное пиво с чудесным ореховым привкусом, который я смогла существенно улучшить, все так говорят. Всего лишь пять минут, и пиво становится совершенно безопасным. Как раз примерно столько и длится Пивная песня, но "Ты скажи, барашек наш", пропетое шестнадцать раз подряд, работает ничуть не хуже, понимаешь ли. Потому что дело не в словах, дело во времени. Я сама догадалась, используя продуктивный метод, - она снова рыгнула. – Извини, "дедуктивный", я хотела сказать.
Наконец, её перестало тошнить пивом, а также, судя по ощущениям, всем, что ей довелось съесть за последний год.
- А ведь такой был прекрасный вечер, - сказала она. – Ты хоть знаешь, что такое этот остров? Ты хоть представляешь, что он такое есть? Конечно, нет, потому что ты идиот! И к тому же мертвец! А я теперь – убийца!
Она разрыдалась бурными пьяными слезами, не преставая спорить сама с собой:
- Послушай, они же были мятежниками! Попадись они в лапы правосудия, их тут же вздёрнули бы!
[Повесили, а не вздёрнули. Но ведь именно в этом суть правосудия, верно? Чтобы не позволять одним людям убивать других людей просто по своему желанию. Должен быть судья и присяжные, и только если обвиняемого признают виновным, его повесит палач, как положено по закону. Ему дадут последний завтрак и позволят помолиться, если он захочет. А потом палач повесит его, спокойно и без злобы, потому что таков Закон. Так всё работает].
- Но все же видели, как он застрелил Атабу!
[Верно. Поэтому решать его судьбу тоже должны были все].
- Но как? Они же не знают того, что знаю я! Не знают, что это за люди! Четыре пистолета на двоих! И не уведи я их прочь, они застрелили бы ещё кого-нибудь! Они собирались захватить весь остров!
[Да. Но всё равно, ты совершила убийство].
- А как насчёт палача? Разве он не убивает?
[Нет, потому что все признаЮт: его работа – не убийство. Для того и нужен суд. Он творит Закон].
- И что же освобождает палача от ответственности? Разве Господь наш не сказал: "Не убий"?
[Тоже верно. Тут всё немного запутывается].
В дверях кто-то появился, и её рука подняла пистолет. Потом её разум опустил оружие.
- Молодец, - сказал Мау. – Не хотелось бы мне попасть под выстрел второй раз. Помнишь?
Она снова расплакалась.
- Мне очень жаль. Я думала, ты… Я думала, ты дикарь, - наконец, вымолвила Дафна.
- Что такое "дикарь"?
Она указала пистолетом в сторону Фокслипа.
- Кто-то вроде него.
- Он мёртв.
- Ужасно. Но он сам выпил пиво.
- Мы видели другого, он побежал в Нижний лес. Чихал кровью, словно больной кабан.
- Тот не стал пить, - всхлипнула Дафна. – Прости… я привела сюда Локачу.
Глаза Мау сверкнули.
- Нет, это они привели Локачу с собой. А ты насытила его и отослала прочь.
- Скоро придут другие! Они всё время говорили об этом, - сказала Дафна.
Мау ничего не ответил, просто обнял её за плечи.
- Я хочу, чтобы завтра был суд, - объявила она.
- Что такое "суд"? – спросил Мау.
Он подождал, но вместо ответа раздался храп. Мау посидел рядом с Дафной, глядя, как темнеют вечерние небеса. Потом осторожно уложил девушку на её циновку, вскинул уже окоченевшее тело Фокслипа на плечо, и направился к берегу. Неизвестна Женщина видела, как он загрузил тело в каноэ и поплыл в открытое море. Там Мау привязал к ногам трупа кусок коралла и бросил Фокслипа за борт, на съедение любой твари, достаточно голодной, чтобы не побрезговать мертвечиной.
Потом она видела, как Мау вернулся на берег и пошёл в горы, в долину, где Мило и Кэйл бдели рядом с Атабой, чтобы тот не превратился в привидение.
Утром все они вслед за Мау спустились обратно к берегу, там к ним присоединилась Неизвестная Женщина и ещё несколько человек. Взошло солнце, и Мау не удивился, заметив плывущую рядом с ним серебристую тень. Никто другой её не замечал – Мило даже прошёл насквозь и ничего не почувствовал.
- Ещё две смерти, рак-отшельник, - сказал Локача.
- Ты доволен? – прорычал Мау. – Тогда отправь жреца в Лучший Мир.
- Как ты смеешь просить об этом, маленький рак-отшельник, который даже в богов не верит?
- Потому что он верил. И он заботился о нас, в отличие от богов.
- Просить бесполезно, Мау, даже если просишь не за себя.
- Я хотя бы попытался! – закричал Мау.
Все уставились на него.
Серебристая тень пропала.
На краю рифа Мау привязал к телу старика обломки кораллов, опустил Атабу в тёмное течение и наблюдал, как он тонет, отныне недоступный для акул.
- Он был хорошим человеком! – крикнул Мау, обращаясь к небесам. – И заслуживает богов получше!
В туманах Нижнего леса шевельнулась чья-то тень.
Для Артура Септимуса Полгрэйва, известного среди друзей (если у него были друзья), под кличкой "Септик", ночка выдалась очень так себе. Он знал, что умирает, просто чувствовал. Иначе и быть не могло. Во всём этом чертовом лесу не осталось ни одной твари, которая за долгую сырую ночь не попыталась хотя бы раз клюнуть, укусить или ужалить Полгрэйва. Тут были пауки – огромные, страшные пауки, которые поджидали тебя, сидя как раз на уровне твоего носа в своих тенётах, протянутых поперёк каждой тропинки, - а ещё всякие другие насекомые, каждое из которых было вооружено, судя по ощущениям, раскалёнными иглами. Твари кусали его за уши и забирались в штаны. Другие твари наступали на него. А среди ночи нечто ужасное вылетело из кустов и приземлилось прямо ему на голову, после чего попыталось открутить её с плеч. Как только рассветёт, ему следует рискнуть и попытаться добежать до лодки, чтобы уплыть прочь. "В конце концов, - подумал он, вытаскивая что-то весьма многоногое у себя из уха, - хуже, чем сейчас, уже не будет".
