Генри Каттнер - Робот-зазнайка (сборник)
— Наслаждайся жизнью, — сказал Квентин. — Я выжимаю все ускорение, которое мы стерпим.
— Не ощущаю перегрузок, — заметил Толмен.
— Все, которое мы стерпим, а не которое я способен развить. Давай же, развлекайся. Победить ты не можешь.
— Неужели?
— Сам посуди. Пока вы привязаны к месту, вам ничто не угрожает. А если начнёте двигаться по кораблю, я вас уничтожу.
— Значит, чтобы захватить тебя, надо двигаться?
Квентин рассмеялся.
— Этого я не говорил. Я хорошо замаскирован. Сейчас же выключите!
Эхо от крика перекатывалось под сводчатым потолком, сотрясая янтарный воздух. Толмен нервно дёрнулся. Он перехватил взгляд Ферна и увидел, что астрофизик усмехается.
— Подействовало. — сказал Ферн. Наступило долгое молчание. Внезапно корабль тряхнуло. Но генератор был надёжно закреплён, да и людей страховали канаты.
— Выключите, — вторично потребовал Квентин. Голос его звучал не вполне уверенно.
— Где ты? — спросил Толмен. Никакого ответа.
— Мы можем и подождать, Квент.
— Ну и ждите! Я… меня не отвлекает страх за свою шкуру. Вот одно из многих преимуществ транспланта.
— Сильный раздражитель, — пробормотал Ферн. — Быстро его разобрало.
— Полно, Квент, — убедительно сказал Толмен. — У тебя ведь не исчез инстинкт самосохранения. Вряд ли тебе сейчас очень приятно!
— Даже… слишком приятно, — с запинкой ответил Квентин. — Но ничего не выйдет. Меня всегда было трудно подпоить.
— Это не выпивка, — возразил Ферн. — Он коснулся диска регулятора.
Трансплант рассмеялся; Толмен с удовольствием отметил про себя, что его речь стала невнятной. — Уверяю тебя, ничего не выйдет. Я для вас слишком… хитёр.
— Да ну!
— Да! Вы тоже не дураки, никоим образом. Ферн, может быть, и знающий инженер, но недостаточно знающий. Помнишь, Вэн, в Квебеке ты спросил, какие во мне изменения? Я сказал, что никаких. Теперь я убеждаюсь, что ошибся.
— То есть?
— Меньше отвлекаюсь. — Квентин был слишком разговорчив — симптом опьянения. — В телесной оболочке мозг не может полностью сосредоточиться. Он постоянно ощущает тело. А тело — механизм несовершенный. Слишком специализированный, чтобы иметь высокий КПД. Дыхание, кровообращение — все это мешает. Отвлекают даже вздохи и выдохи. Так вот, сейчас моё тело — корабль, но это механизм идеальный. У него КПД предельно высокий. Соответственно лучше работает мой мозг.
— Сверхчеловеческий.
— Сверхдейственный. Обычно шахматную партию выигрывает более сложно организованный мозг, потому что он предвидит все мыслимые гамбиты. Так и я предвижу все, что ты можешь сделать. А у тебя серьёзный гамбит.
— Отчего же?
— Ты человек.
Самомнение, подумал Толмен. Не здесь ли его ахиллесова пята? Сладость успеха, очевидно, сделала своё психологическое дело, а электронный хмель усыпил центры — торможения. Логично. После пяти лет однообразной работы, как она ни необычна, внезапно изменившаяся ситуация (переход от действия к бездействию, превращение из машины в главного героя) могла послужить катализатором. Самомнение. И сумеречное мышление. Ведь Квентин не сверхмозг. Отнюдь нет. Чем выше коэффициент умственного развития, тем меньше нуждаешься в самооправдании, прямом или косвенном.
И, как ни странно, Толмен разом избавился от неотступных угрызений совести. Настоящего Барта Квентина никто не мог обвинить в параноидном мышлении. Значит… Произношение Квентина осталось чётким, он не глотал слов. Но ведь звуки он издаёт не губами, не языком, без помощи неба. А вот контроль громкости заметно ухудшился, и голос транспланта то понижался до шёпота, то срывался на крик. Толмен усмехнулся. На душе у него стало легче.
— Мы люди. — сказал, — но мы-то пока трезвы.
— Чепуха. Посмотри на индикатор. Мы приближаемся к Земле.
— Хватит дурака валять, Квент, — устало проговорил Толмен. — Ты блефуешь, и оба мы это понимаем. Не можешь ведь ты до бесконечности терпеть высокочастотный раздражитель. Не трать время, сдавайся.
— Сам сдавайся, — сказал Квентин. — Я вижу все, что делает каждый из вас. Да и корабль — ловушка на ловушке. Мне остаётся только наблюдать отсюда, сверху, пока вы не очутитесь возле какой-нибудь ловушки. Я свою партию продумал на много ходов вперёд, все гамбиты кончаются матом одному из вас. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды.
Отсюда, сверху, подумал Толмен. Откуда сверху? Он вспомнил реплику Коттона, что найти транспланта поможет геометрия. Конечно. Геометрия и психология. Разделить корабль на две части, потом на четыре и так далее… Теперь уже не обязательно. Сверху — решающее слово. Толмен ухватился за него с пылом, ничуть не отразившимся на его лице. Сверху — значит, зона поисков сужается вдвое. Нижние участки корабля можно исключить. Теперь надо разделить пополам верхнюю секцию — линия пройдёт, допустим, через звёздный глобус.
Глаза транспланта — фотоэлементы — расположены, конечно, повсюду, но Толмен решил исходить из того, что Квентин считает себя находящимся в одном каком-то пункте, а не разбросанным по всему кораблю. Местонахождение человека в его понимании соответствует местонахождению головы. Итак, Квентину видно кровавое пятно на звёздном глобусе, но это не значит, что он находится в стене, к которой обращено это полушарие глобуса. Надо спровоцировать транспланта, пусть укажет свои координаты относительно тех или иных предметов на корабле, но это будет трудно: ведь в таких случаях координаты определяются на глазок; зрение — важнейшее звено, связующее человека с его окружением. А у Квентина зрение почти всемогущее. Он видит все. Но можно же его как-то локализовать! Помогла бы словесная ассоциация. Но для этого нужно содействие. Квентин не настолько пьян! Можно узнать, что именно видит Квентин, но этим все равно ничего не определишь: его мозгу не обязательно соседствовать с одним из глаз. У транспланта есть неуловимое, внутреннее ощущение пространства — сознание, что он, слепой, глухой, немой, если бы не разбросанные повсюду дистанционные датчики, находится в определённом месте. А как вытянуть из Квентина то, что нужно: ведь на прямые вопросы он не ответит?
Не удастся, подумал Толмен с безнадёжным чувством подавленного гнева. Гнев разрастался. Он бросил Толмена в пот, вызвал тупую, щемящую ненависть к Квентину. Во всём виноват Квентин — в том, что Толмен стал узником ненавистного скафандра и огромного смертоносного корабля. Машина виновата… И вдруг он придумал выход. Все, конечно, зависит от того, насколько пьян Квентин. Толмен бросил вопросительный взгляд на Ферна, а тот в ответ повернул диск и кивнул.
— Будьте вы прокляты, — шёпотом произнёс Квентин.
— Чепуха, — сказал Толмен.
— Ты сам дал понять, что у тебя исчез инстинкт самосохранения.
— Я… не…
— Это правда, не так ли?
— Нет, — громко ответил Квентин.
— Ты забываешь, Квент, что я психолог. Мне давно следовало всесторонне охватить твою проблему. Она ведь была открытой книгой ещё до того, как я тебя увидел, только читай. Стоило мне увидеть Линду.
— Помолчи о Линде!
На какой-то миг Толмену явилось тошнотворное видение пьяного, измученного мозга, скрытого где-то в стене, — сюрреалистический кошмар.
— Ясно, — сказал он, — ты и сам не хочешь о ней говорить.
— Помолчи.
— Ты и о себе не хочешь думать, так ведь?
— Чего ты добиваешься, Вэн? Хочешь меня разозлить?
— Нет, — сказал Толмен, — просто я сыт по горло, надоела мне вся эта история, с души воротит. Притворяешься, будто ты Барт Квентин, будто ты ещё человек, будто с тобой можно договориться на равных.
— Мы не договоримся…
— Я не о том, и ты сам это знаешь. Я только сейчас понял, кто ты такой. Слова повисли в мутном воздухе, Толмену казалось, будто он слышит тяжёлое дыхание Квентина, хоть он и понимал, что это иллюзия.
— Прошу тебя, Вэн, помолчи, — сказал Квентин.
— А кто это просит?
— Я.
— А ты кто такой?
Корабль резко остановился. Толмен чуть не потерял равновесия. Его спас канат, обмотанный вокруг колонны. Он засмеялся.
— Я бы над тобой сжалился, Квент, если бы ты был ты. Но это не так.
— Меня на удочку не поймаешь.
— Пусть это удочка, но это правда. Ты и сам над этим задумался. Голову даю на отсечение.
— Над чем задумывался?
— Ты больше не человек, — мягко сказал Толмен. — Ты вещь. Машина. Устройство. Кусок серого губчатого мяса в ящике. Неужели ты думал, что я способен к тебе привыкнуть… теперь? Что я могу отождествлять тебя с прежним Квентом? У тебя ведь лица нет!
Из динамика донеслись звуки. Металлические. Потом…
— Замолчи, — сказал Квентин почти жалобно. — Я знаю, чего ты добиваешься.
— Ты не хочешь смотреть правде в глаза. Только ведь придётся, рано или поздно, убьёшь ты нас или нет. Это… происшествие… случайность. А мысли в твоём мозгу будут все расти и расти. Ты будешь все больше и больше изменяться. Ты уже сильно изменился.
