Евгений Прошкин - Наши фиолетовые братья
Большие тягачи вытянули из ангара большую трубу и медленно повезли ее куда-то вбок – примерно туда, откуда они и приехали. Камера неторопливо следила за процессией и, как предполагал Матвей, зрителя ожидало еще пятнадцать минут нудного действа, снятого не иначе как с гравиплана.
Матвей не ошибся. Спустя пятнадцать минут трубу дотащили до стартовой площадки, где с помощью двух подъемных кранов подняли в вертикальное положение и укрепили на борту примитивной сигарообразной ракеты. Впрочем, мнение о ее примитивности Матвею пришлось изменить: через пару секунд камера, висящая над планетой, уже зафиксировала выход «сигары» на орбиту и пристыковку к подобию космического корабля. Видимо, то, что он принял за старинную трехступенчатую ракету, оказалось чем-то вроде орбитального лифта на гравитяге.
Вокруг трубы вновь засновали крошечные такелажники, но уже в скафандрах. Матвей предположил, что далее в нудном клипе будет освещен весь путь трубы до места назначения, и затосковал: иные межпланетные перелеты, несмотря на всю мощность нуль-пространственных двигателей, длились месяцами. Матвей боялся, что так долго в кинозале не высидит.
К счастью, его опасения развеялись: как только корабль стартовал, на экране появился некий человек с узкими, чуть припухшими глазами и маленьким хоботком вместо носа. Незнакомец раскрыл рот, и на зрителей обрушились новые раскаты грома, в которых кроме звука «х», пожалуй, ничего больше и не было. Диктор склонял свое «х» на все лады, при этом его нос-хобот ритмично покачивался, но не абы как, а с очевидным смыслом, указывая то влево, то вправо, то вверх.
Матвей послушал пару минут, потом не выдержал:
– Что он говорит?
– Ты у кого спрашиваешь? – обернулся к нему Борисов.
– У тебя, у кого же!
– А я почем знаю?
– А чего мы тогда его слушаем?
– Тебе не интересно, и помалкивай! – цыкнула Дарья. – Не мешай другим!
– Труба, наверно, больших денег стоит, – задумчиво произнес Борисов. – Это же та самая, что из холма торчала, помните?
– Точно! – оживилась Дарья. – Длинная и круглая, я ее сразу узнала!
– Даже если четвертинка – это все равно много, – продолжал размышлять Шуберт.
– Почему четвертинка? – не понял Матвей. – А, двадцать пять процентов? Ты все о своем…
– О своем, – подтвердил мастер. – Чужого мне не надо.
Он потянулся к «грибу» и, тронув кнопку, выключил экран. Матвей похлопал себя ладонями по ушам и сделал несколько глотательных движений.
– Важная, должно быть, штуковина… – сказал Борисов, обращаясь вроде как к потолку. – Пилить ее, конечно, не будем, а вот право пользования… даже в двадцатипятипроцентном объеме…
– Сначала надо узнать, для чего она предназначена, – сказал Матвей. – Вдруг обычный телескоп? Ну, будешь в него четвертинку неба наблюдать… да еще, как у нас водится, дадут тебе такую четвертинку, которая и даром никому не нужна.
– А может, это столб? – высказалась Дарья, сочувственно глянув на Шуберта. – Простой чугунный столб, вроде пограничного. Тогда он и весь ничего не стоит. До ближайшего мартена сто парсеков босиком, транспортные расходы всю прибыль съедят. Да и какая там прибыль? Чугун – материал не стратегический, из него только бюсты Президента отливать. К тому же скоро выборы. Кого отливать будешь? Тут ведь тоже не угадаешь…
– Ты думай, что говоришь! – рассердился Борисов. – Будут тебе чугунную дуру через весь космос тащить! Да и когда это было? В каком году? Тут ребенку ясно: вещица старинная, цены немалой.
– Ага, ага! – злорадно покивала Дарья. – Только на все твои вещицы ОВКС давно уже лапу наложило. Открывальщик нашелся! Я здесь пять лет дежурю, а он еще что-то открывает!..
– Это да, – сокрушенно вздохнул Шуберт. – От Корпорации тоже не дождешься… Объегоривают все, кому не лень… Эх! Давайте дальше смотреть.
Матвей хотел было запротестовать, но Дарья, за время вахты изучившая все его привычки и настроения, торопливо произнесла:
– Двумя голосами против одного решение принято!
– Тьфу… – только и сказал он.
Борисов опять прикоснулся к панели, и экран мгновенно засветился пронзительно-желтым. Матвей зажмурился и раздраженно промычал:
– Убавь яркость.
Просьба осталась без ответа, и он, немного привыкнув к свету, осторожно открыл глаза.
По стене в панике бегали люди – те, что с набрякшими веками и хоботками вместо носов. Камера стояла где-то на улице, между двумя рядами высоких домов весьма странной архитектуры. Здания были построены вроде бы из стекла, но совершенно непрозрачного; тонкие у основания, они расходились кверху перевернутыми конусами, так что Матвей не понимал, почему они не падают.
Впрочем, они все-таки падали… С зеленоватого неба валились какие-то мушки, при ближайшем рассмотрении оказывавшиеся крупными разлапистыми конструкциями, похожими на личинки насекомых. Сталкиваясь с землей, они раскидывали ядовитое зеленое пламя. Присмотревшись, Матвей понял, что небо на планете вовсе не зеленое, а голубое, однако мощные вспышки окрашивали его в неестественный травяной цвет. Народ – если «народом» позволительно назвать существ с лицевыми хоботами – метался по улице, перебегал от одной стороны к другой и десятками погибал под обрушивающимися зданиями. Существа что-то кричали, но даже если бы зрители понимали их речь, из-за постоянных разрывов разобрать реплики было бы невозможно.
Следующий кадр появился так неожиданно, что Матвей не сразу понял, куда подевались стеклянные дома. Вначале ему показалось, что вся улица разом взорвалась, превратившись в неровную груду осколков. Чуть позже он сообразил, что это не осколки, а уже другой город и, возможно, другая планета.
Низкие строения, тяготеющие к треугольным и ромбовидным формам, располагались широким полукругом – внутри, на пестром газоне, молча стояла какая-то толпа. Камера наплыла, выхватив крупный план, и Матвей убедился, что толпа состоит из УУ: носы у гуманоидов были нормальные, почти человеческие, однако глаза, неестественно округленные, выдавали уже знакомых пришельцев. Сверху над поселком нависал чудовищных размеров корабль – собственно, от корабля было видно лишь днище, да и то не полностью. Неожиданно в днище раскрылась овальная створка, и группу УУ на газоне окатило не то оранжевой жидкостью, не то каким-то газом. На мгновение экран затянуло рыжим маревом, а когда оно рассеялось, на площади между домами остались одни лишь трупы – несколько сот неподвижных тел, замерших в трагических и нелепых позах.
Первой реакцией Матвея было недоумение: гуманоиды будто бы добровольно собрались вместе, чтобы принять смерть, однако он тут же вспомнил, как носились по городу хоботастые – видимо, противники УУ – и как они погибали, несмотря на все свои усилия. Кажется, в поведении УУ тоже была какая-то логика – пусть странная и непостижимая. Возможно, их собрание перед лицом неминуемой смерти было частью некоего ритуала, возможно – всего лишь осознанием бесполезности сопротивления. В конце концов, и те, и другие были убиты.
Картинка на стене поменялась: Матвей вновь увидел наполовину разрушенный город с узкоглазыми хоботоносцами, но спустя минуту он опять смотрел на УУ. Что бы ни показывал экран – населенный пункт или природный ландшафт, – везде был огонь, и везде была гибель. Вначале Матвей чувствовал солидарность с врагами УУ – это у него получилось как-то инстинктивно, – однако через минуту он уже не испытывал ничего кроме горечи. Что бы ни послужило поводом для конфликта, война пожирала не тех, кто ее развязал, а в основном мирных граждан.
После получасового кошмара на планетах действие переместилось в открытый космос. Сражения проходили одновременно в двух планах: в реальном, с умопомрачительными громадинами боевых кораблей, и в плане условном, на котором объекты были обозначены цветными точками. Эта схема выделилась в отдельное окошко и словно бы отгородилась от происходящего белой рамкой. Здесь, на карте, всего лишь гасли точки, тогда как на основном поле экрана творилось нечто невероятное: многотысячные армады сблизились почти вплотную, и черное пространство космоса озарилось красно-зеленым рассветом. Количество работающих орудий нельзя было не только сосчитать, но даже и представить; их принцип действия и мощность были абсолютно непонятны, однако по тем потерям, что несли обе стороны, Матвей догадывался: здесь, в этом районе пустого пространства, решается очень многое, возможно – решается все.
Отдельные фрагменты и целые корабли, потерявшие мобильность, несло друг на друга, заворачивало в кошмарный металлический хоровод и сталкивало; объекты цеплялись рваными краями и сгорали, обжигая соседние суда – и свои, и чужие. Покореженные неуправляемые обломки, ставшие братскими могилами для тысяч и тысяч существ, медленно уносило прочь. Точек на угловой схеме оставалось все меньше. Армады превратились сначала в эскадры, потом во флотилии, а потом и вовсе усохли до нескольких кораблей.
