Владимир Кунин - Кыся-2
Я вообще заметил, что словом "Специальный" немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому...
Прощание было каким-то расслабленным, грустным -- словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой, и перекрестила меня...
"Полицайхундефюрер" Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
-- Найдешь своего приятеля -- шофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
-- Спасибо, -- ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы. Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я четко видел, как она "положила глаз" на Рекса...
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-Шелдрейсовски, и поэтому я весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете..
-- Ты не вернешься, -- тихо сказал Фридрих. -- Я знаю. Я вижу тебя в последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...
-- Да! Да, конечно!.. -- прошептал я все-таки по-Шелдрейсовски. -- Я буду звонить тебе... И, пожалуйста, не забывай -- таблетку от давления и полтаблетки "Бромазанила" на ночь. Я предупредил Дженни...
-- Спасибо, -- сказал Фридрих и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга -вряд ли имеет смысл.
Первую половину полета я еще как-то бодрствовал: то меня кормили (действительно, очень вкусно!) то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины -- "с понтом", будто бы он идет в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как "Мартын-Кыся фон Тифенбах" и находящегося на борту самолета под индексом -- В.И.П.
Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский термин -V.I.P. -- "VERY IMPORTANT PERSON". Что по-русски означает "Очень значительная персона".
Несколько раз меня напрягала красоточка-стюардессочка, которой я был поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с землей.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи -- сильно нетрезвый русский мужик -- глава какой-то профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним.
И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию...
Я вежливо уклонился от поглаживаний Баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому, что в этот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях -- что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это -первое. И второе -- как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса... Помню только, что как-то в разговоре Водила обронил, что теперь живет в районе Невского. Где-то на улице Ракова, что ли? И все.
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня теплым пледом...
...Проснулся я от того, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:
-- Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом -- телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее:
Колючий ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого трапа нашего самолета стоял белый "Мерседес-300" с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках -- первый и крошечный признак нашего российского благосостояния ее владельца, -- в распахнутой дубленке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого "Мерседеса" ни больше, ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец "живым Кошачьим товаром", изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных, Пилипенко -- автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших Животное, ставшее членом семьи, Пилипенко, подло кравшего и умерщвлявшего Животных на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко где-то неподалеку от города.
Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды...
ИТАК -- САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО. То есть -- круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, -- начинается с того же ненавистного мне Пилипенко! Просто мистика какая-то... Что же дальше-то будет?
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
-- Хай ду ю ду! Вилкоммен ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
-- Васька! Как там дальше?
Сидевший за рулем Васька (тоже -- хорошая сволочь!), удивился и сказал:
-- Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля! Откуда я-то знаю? Ты -- хозяин, ты и знать должен.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
-- Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
-- Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала Мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
-- Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полете все-все было в порядке. Передаю телефон...
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
-- Герр фон Тифенбах -- вас!
Я в своей Рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад... Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани:
-- Ну, как ты, Кыся?
-- Нормально, -- по-Шелдрейсовски ответил я. -- Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я еще буду звонить...
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся...
Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда, провонявшийся оружием, потом и похмелюгой, милиционер остановил раздолбанный "москвичонок", на котором они везли нас на закланье в институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да, еще и обматерил с ног до головы!
"Будет и на нашей улице праздник! -- сказал тогда Пилипенко Ваське. -Сейчас время революционное -- кто был ничем, тот станет всем!.."
А я еще тогда подумал -- все может быть... И вот вам, пожалуйста! Белый "Мерседес", пыжиковая шапка, дубленка -- которая ему раньше и во сне не снилась... И Васька прикинут -- будьте-нате! Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно "Данхилл".
