Алексей Лютый - Двенадцать подвигов Рабин Гута
Вы когда-нибудь пробовали залезть на отвесную стену, пользуясь только когтями и зубами? Правильно, и не стоит. Даже рехнувшемуся коту это не под силу. Не справился с такой задачей и я. Истошно вопя, я с перепугу попытался изобразить из себя альпиниста-экстремала, но ничего хорошего из этого не получилось. Забраться на скалу мне, конечно, удалось, но только до того места, куда доставали передние лапы и высохший вмиг нос. Это оказалось пределом моих талантов!
Орать матом на ошалевших лошадей, впряженных в колесницу, было абсолютно бесполезно. Скала тоже не хотела отодвигаться в сторону, и мне не оставалось ничего другого, как смиренно сесть на хвост и безропотно принять смерть под копытами взбесившихся кобыл. Что я и сделал. Оскалившись последний раз в жизни прямо в вытаращенные зенки одуревших лошадей, я грустно вздохнул и, сказав Сене последнее «прощай», закрыл глаза и прижал уши… Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… Ва-у-у!
Ничего не произошло.
Я посидел еще пару минут с закрытыми глазами, размышляя о том, как же сильно растягивается время в миропонимании приговоренного к смерти, но и после этого никаких неприятных ощущений не последовало. Тогда я подумал, что, наверное, уже умер. А если так, то я не прочь еще пару раз попробовать помереть. Стонов грешников слышно не было, поэтому я решил, что нахожусь не в аду. Мне стало интересно посмотреть, как выглядит рай, и я открыл глаза.
Открыл, и едва не поперхнулся – господи, и тут лошади! Мало того, что я из-за них помер, так они еще и в раю меня преследовать будут?! Протестую! Секретарь, занесите протест в протокол суда! Решив, что и на земле с меня парнокопытных было вполне достаточно, я угрожающе зарычал прямо в две лошадиные морды, роняющие вниз густые ошметки белой пены. Морды укоризненно посмотрели на меня глазами и сказали голосом Жомова:
– Мурзик, не рычи. Все нормально!
Конечно, нормально. Если в раю еще и лошади жомовскими голосами разговаривают, отправьте меня немедленно в ад! Решив срочно предъявить апелляцию господу богу, я осмотрелся по сторонам в поисках оного, но вместо милого старичка с нимбом на лысой макушке увидел ухмыляющуюся Ванину физиономию и его огромную лапищу, державшую взмыленных лошадей под уздцы.
Я потряс головой, стараясь прогнать навязчивый мираж, но он исчезать не хотел. Пришлось с этим смириться и признать, что я жив, из Эллады никуда не делся и все мои попутчики рядом. Причем, как один, уставились на меня с заинтересованно-сочувственным выражением на идиотских лицах… Что пялитесь, гады? Я же не голый!.. Впрочем, зачем возмущаться? Все равно никто не понимает.
Сеня, соскочив со своей клячи, пробрался ко мне, распихивая на ходу лошадей и повозки в разные стороны. По дороге он снова отвесил оплеуху несчастному Гомеру. Правда, на укоризненный взгляд Немертеи в этот раз внимания не обратил. Проснулся в нем наконец-то заботливый хозяин! Опустившись передо мной на корточки, Рабинович принялся аккуратно меня ощупывать. Я, конечно, понимал, что Сеня выискивает у меня переломы, но не поинтересоваться о том, не сменил ли Рабинович сексуальную ориентацию, я не мог. Жаль только, что шутка выстрелила вхолостую, поскольку среди присутствующих прямоходящих нормальный язык никто не понимал.
– Мурзик, ты как? – озабоченно поинтересовался Сеня.
Матерь собачья! Впервые обошелся без того, чтобы не начать строить из себя альфа-лидера. Я настолько от этого ошалел, что начал подумывать о возможном зачислении себя в последователи Анны Карениной. Правда, без отрезанных колесами конечностей и вспоротых животов. Так, просто проскочить перед поездом, и пусть он за меня снова поволнуется. Но паровозов в Древней Греции не водилось, поэтому пришлось отложить осуществление задуманного до более подходящих времен, а пока я просто лизнул Рабиновича в нос. На тебе, Сеня. Успокойся! Однако мой хозяин воспринял этот жест по-своему.
– Ты, рысак античный, – со злостью обернулся он к доисторическому поэту. – Посмотри, что с Мурзиком сделал. У него настолько психика повредилась, что он, как кутенок, со мной целоваться начал. Еще раз попробуешь на моего пса колесницей наехать, я тебе зенки своими руками выдавлю. Чтобы не только в колесницах ездить, ходить бы не смог!
Все, Гомер, приплыл! Видно, никуда тебе от судьбы не деться. Быть тебе слепым, как ни крути. Если не Сеня за вождение, то местные хулиганы за рифмоплетство тебя зрения лишат. Вот он, типичный случай непризнания гения при жизни. Интересно, как после подобного отношения к поэтам до нас еще гомеровские творения дошли?
Пока я размышлял над незавидной судьбой создателя «Илиады», за него вступилась Немертея. Соскочив с колесницы, она обошла эту кособокую повозку и встала рядом с Сеней, уперев руки в бока. Я попытался как-нибудь предупредить хозяина о предстоявшей ему разборке, но Рабинович, вдруг решивший всеми возможными способами проявить заботу обо мне, ни на что другое обращать внимания не хотел. А Немертея терпеливо ждала, пока он оторвется от своего питомца. То бишь от меня. Что тот в итоге и сделал.
– Ладно, концерт окончен, – проговорил Рабинович, поднимаясь с колен. – Давайте… – и замер, оказавшись лицом к лицу с разгневанной правдолюбицей. Интересно, а она на самом деле Немертея или эту девушку Мегерой зовут?
– Если вы, уважаемый, считаете, что имеете право угрожать слабым и беззащитным, ставя им в вину надуманные поступки, то вы глубоко ошибаетесь, – с жаром проговорила она, не сводя с моего хозяина разгневанного взгляда. – Думаете, что с воцарением Кронидов на Олимпе справедливость в Элладе закончилась и каждый может творить суд по своему собственному желанию? Ошибаетесь! Есть в мире еще силы, способные вступиться за несправедливо обиженных и оскорбленных!
– Золотце, ты что это завелась-то? – Сеня удивленно похлопал глазами, словно сенбернар, увидевший, как соседский кот внаглую жрет из его миски. – Чего такого я опять сотворил?
– Ах, вы даже не поняли, что нанесли беззащитному поэту страшную обиду? – стервозная правдолюбица всплеснула руками. – Гомер, между прочим, пытался спасти всех нас и вашего друга, – она театрально указала на растерянного Жомова, – от неминуемого падения в пропасть. Единственным выходом было направить колесницу вдоль скалы, и в том, что на дороге оказался ваш пес, Гомер не виноват. Он не пытался задавить вашу собаку, сударь. Еще раз повторюсь, что достойнейший поэт пытался лишь спасти нас, а вы за это пообещали его ослепить, предварительно ударив по голове…
– Ну вот. Опять сейчас компенсации требовать будет, – обреченно вздохнул Сеня.
– Именно так! – воскликнула Немертея, вновь переходя на «ты». – Ты должен извиниться перед поэтом и…
– Все! Понял! – так рявкнул Рабинович, что титанида от неожиданности замолкла.
А Сеня, зло посмотрев на нее, пошарил по карманам форменки и достал оттуда позеленевшие десять копеек. Резко развернувшись, чеканя шаг, он подошел к колеснице и, схватив Гомера за грудки, притянул его к себе так, чтобы перепуганное лицо поэта оказалось прямо напротив оскаленной не хуже моей физиономии кинолога.
– Извини, друг, – прошипел Рабинович прямо в лицо Гомера. Поэт попытался что-то ответить, но едва он открыл рот, как мой Сеня тут же запихнул туда десять копеек.
– Вот тебе компенсация и за моральный, и за физический ущерб. И за сегодняшний случай, и на десять лет вперед. Ты удовлетворен? – полюбопытствовал Рабинович. Гомер, не решившись еще раз открыть рот, чтобы туда не засунули еще что-нибудь, например, булыжник с дороги, молча закивал головой. Сеня отпустил его и повернулся к Немертее.
– Я извинился. Теперь мы можем ехать дальше? – поинтересовался он у титаниды.
Та задумчиво посмотрела в лицо моему хозяину и перевела взгляд на Гомера. Античный поэт то ли от шока, то ли просто получая от этого удовольствие, продолжал кивать головой. Немертея кротко вздохнула.
– Пойми меня. Я не хочу сказать, что ты плох сам по себе, – смиренно проворковала она. – Может быть, в твоих краях, в Ментовии, действительно люди ведут себя грубо по отношению к соотечественникам, но мы находимся в центре цивилизованного мира и…
– Так нам можно ехать дальше или нет? – едва не срываясь на рык, поинтересовался мой Сеня.
Может быть, до него наконец стало доходить, что именно собой представляет новая пассия?
– Вот и снова ты груб, – вздохнула Немертея, но развивать свою мысль не стала, обреченно махнув рукой. – Ладно, надеюсь, у меня еще будет время, чтобы сделать из мента цивилизованного члена общества. Ну а пока поехали.
– Спасибо, – Рабинович отвесил девушке земной поклон и повернулся к Жомову. – Чего застыл? Давай трогай!
– Что потрогать? – не понял омоновец.
– Пистолет свой! – рявкнул Сеня.
Жомов полез в карман, и Попов едва не подавился собственным языком от смеха. До Ивана наконец дошло, что над ним издеваются. Омоновец начал спешно багроветь.
