Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки
— Не знаю, чем и угощать нежданную гостью, — запричитала хозяйка дома, уставляя стол неведомыми Циане лакомствами, и тут же продемонстрировала, что она тоже способна на лучезарные улыбки:
— А вы не смущайтесь! Чувствуйте себя как дома!
Маленький Циан вихрем вылетел из своей комнаты, прямиком подбежал к столу, приподнялся на цыпочки, осматривая, что бы такое вкусное утащить. Расправа была бы немедленной, но рука матери внезапно застыла:
— Мам, когда я вырасту, я буду председателем, вот! — и ручонка сгребла в кулачок разложенные на тарелке деликатесы.
— Хорошо, сынок, молодец! А теперь иди к себе, я принесу тебе всего понемногу.
Отец иронически заметил:
— Ну вот, теперь решил стать председателем! — Но по всему было видно, что идея сына пришлась ему по душе.
От алкоголя Циана наотрез отказалась, свято помня первейшую заповедь всех путешествующих во времени: пусть каждый пьет в своем веке, тогда будет меньше путаницы. И она принялась за еду, потому что голод усиливался по мере того, как росло в ней чувство смятения. И, не найдя ничего подходящего, что можно было бы сказать застывшим от напряжения хозяевам дома, она спросила:
— Значит, ты полностью порвал с историей, так?
— Вот видишь, лучше бы ты по-прежнему занимался историей! — тут же выразила свою солидарность с гостьей Сия, а фантаст ответил:
— Да я и так окружен ею! Сигареты курю, которые называются «Средец» — именем нашей столицы в средние века, водку пью «Царевец» — так назывался холм, на котором стоял царский дворец в Велико-Тырново, закусываю колбасой «Триадица» — это тоже одно из древних названий Софии.
Циана даже не попыталась понять его юмор, так что хозяин дома сам рассмеялся своей шутке. Все ее мысли были заняты тем, как побыстрее внести ясность в свои отношения с этими людьми.
Маленький Циан снова ворвался в гостиную, на этот раз таща под мышкой громадного клоуна, и громко заявил:
— Мы переходим в подпространство!
— Только посмей у меня! — снова нервно взвизгнула мать. — Немедленно иди к себе!
Мальчик послушно вернулся, но на пороге неожиданно повернулся и выпалил:
— Я засуну тебя в черную дыру, так и знай!
Мать встревожилась:
— О каких таких черных дырах вы говорили перед ребенком? — и Циане пришлось сознаться в своем прегрешении и объяснить, что представляют собой черные дыры в космосе.
— Бывают такие! — подтвердил и фантаст, будто сотни раз видел их своими глазами. Сия только недоверчиво хмыкнула, явно ничему не поверив.
Людям будущего невыносимо любое подозрение. Настороженность Сии спровоцировала девушку, и она решилась:
— Борис, прошу тебя, позволь мне поговорить с твоей женой наедине.
Сия вскочила с места, как задиристый боксер выскакивает на ринг. Очевидно, и она жаждала предстоящей схватки.
— Пойдемте в спальню. А он пускай пьет водку, — добавила она с равной долей великодушия и презрения. — Кстати, посмотри, чем занимается ребенок!
Своим внезапным решением они буквально пригвоздили его к месту, и он долго не мог найти в себе силы, чтобы потянуться к рюмке. Воображения фантаста не хватало для того, чтобы представить себе, каким будет разговор этих двух женщин. На самом же деле все произошло так быстро, что он не успел опомниться.
— Товарищ Сия, — начала Циана, как только они встали друг против друга посреди спальни, ставшей своего рода рингом. Обращение Цианы было лишним свидетельством того, что она недостаточно подготовилась к посещению двадцатого века. — Товарищ Сия, я люблю Бориса и прибыла за ним.
Без взаимного ощупывания, даже не заняв исходной стойки, она нанесла удар, опережая свисток судьи. Сия тихо пискнула: «Ой, боже мой!» — и бросилась на семейное ложе, естественно, не сознавая, что таким образом она ответила не менее ошеломительным ударом.
Циана испугалась: так рухнуть из-за пустякового дела, которое можно было уладить парой слов! И до этого она растравляла себе душу, мучаясь вопросом: «И что он нашел в этой толстухе?», то сейчас она готова была расплакаться при виде такой всепоглощающей любви.
По понятиям нашего времени, Сию можно было бы ласково назвать «толстушкой», но Циане еще на софийских улицах показалось, что большинство ее предшественниц были полные или очень полные. Конечно, она не вправе судить о внешности людей двадцатого века. Равно как и мы не можем судить о вкусах грядущих эпох. Циана не помнила этого случая, потому что он был стерт в ее памяти, но мы-то отлично помним, как она назвала толстухой даже Афродиту Праксителя, а для историка это совершенно непростительно. Хорошо еще, что она сейчас вовремя поняла легкомысленность своего суждения по отношению к хозяйке дома.
— Но зачем вы так? Товарищ Сия, прошу вас! Я не хотела ничего плохого…
— Ничего себе… не хотела плохого! — пискнула Сия, а пружины семейного ложа дружно скрипнули в унисон ее причитаниям. — Боже мой, боже мой! Вот здесь, на этой самой кровати, мы любили друг друга, здесь и теперь любим друг друга, здесь мы зачали нашего ребенка-а-а… Но я не дам его тебе, не-е-ет, не дам! Я в милицию пойду! И в Союз писателей…
Конечно, она обманывала соперницу. Циан был зачат еще на холостяцкой квартире историка, причем даже не на кровати, а на полу, потому что ножки кушетки были расшатаны. Однако маленькие хитрости всегда были составной частью стратегии и тактики любого поединка.
Потрясенная девушка из будущего великодушно уступила:
— Ладно, не буду забирать его у вас. Отпустите его со мной на несколько дней, всего на несколько дней, прошу вас, а потом он снова будет ваш! Ведь каждый имеет право пережить большую любовь!
Не стерпев столь возмутительного нахальства, пружины семейного ложа дружно выстрелили, подбросив вверх рассвирепевшую супругу.
— Как это — на несколько дней? Ты сама соображаешь, что говоришь, потаскуха ты этакая! Да я выдеру тебе нахальные бельмы!
Недостаточно подготовленная, хрононавтка не знала и этого темпераментного идиоматического выражения двадцатого века, но в генетической памяти женщин и будущего тысячелетия сохранилась способность отгадывать намерения своих соперниц. Циана отпрыгнула, ударившись боком, потом отскочила еще раз с прытью боксера легкой категории. Однако в крохотной спальне не было места ни для прыжков, ни для бегства, и Циана была вынуждена вытащить свой пистолетик. Крепко стиснув губы, чтобы самой не вдохнуть усыпляющего газа, она нажала на спуск, а затем подхватила за талию враз обмякшую довольно тяжелую соперницу, которая тут же закатила глаза. Потом Циана осторожно положила ее на кровать и накрыла каким-то одеялом.
Увидев ее запыхавшейся, — Циана только в гостиной перевела дух, — фантаст встал, обуреваемый дурными предчувствиями.
— Борис, ты должен решить, причем немедленно!
Как и большинство писателей, он предпочитал принимать решения в своих книгах, а не в жизни. Побоявшись даже спросить, что же он должен так срочно решать, Борис сначала спросил, что с его женой.
— Ничего, спит, — ответила Циана, не успев как следует отдышаться. — Но скоро проснется, поэтому поторопись!
— Как это — спит? — бросился он к спальне, но Циана решительно преградила ему дорогу.
— Не входи!
— Что ты наделала?
— Усыпила ненадолго. С нею просто невозможно разговаривать.
— Циана!
— Не входи, говорю! А то заснешь и ты, а нам нужно принять решение!
Шрам от ослиного копыта на щеке совсем побелел.
— Какое еще решение?
Она подтолкнула его к креслу. Ей казалось, что он сейчас упадет.
— Успокойся! Вот, пожуй, но не глотай!
Фантаст изумленно уставился на маленькие дамские часики, лежавшие на ладони девушки.
— Не бойся! Это аккумулятор времени, тебе надо успокоиться.
Он испуганно шарахнулся к дивану, решив, что историки будущего уже не пользуются машинами времени, а жуют часы, чтобы перемещаться во времени.
Хрононавтка демонстративно сунула в рот удивительные часики, пожевала и, к сожалению, не исчезла.
— Борис, ты меня любишь? Ты полетишь со мной?
Всегда трудно отвечать на два вопроса одновременно, а на такие вопросы тем более.
— Циана, я… понимаешь… ребенок…
— Мы возьмем и его.
— Циана, прошу тебя, дай мне подумать!
Она выплюнула часики, окунула их в коробочку с антивирусной субстанцией и протянула ему.
— Пожуй, у тебя не так уж много времени на размышления!
И он принял часики, как мы принимаем лекарство, смирившись и с необходимостью, и с необыкновенной своей судьбой. Да и разве бывало такое в истории, чтобы писатель был поставлен своей героиней перед таким чудовищным выбором? Может, только мифический скульптор Пигмалион, но и он, насколько нам известно, не был женат. От жевания часиков рот наполнился жгуче-сладкой слюной, и фантаст проглотил ее с той решимостью, с какой, вероятно, Сократ принял яд.
