Андрей Белянин - Багдадский вор

– Взвод! Ра-авняйсь, смирна! Джамиля, что это у тебя? Серп? И что ты им собралась делать?! Не надо, мы оба догадались… Спрячь, мстить принцу будешь после. А сейчас быстро два мокрых шёлковых полотенца для нашего героя и его прибалдевшего советчика. – Когда девушка пулей унеслась за требуемым, настал черёд наёмного работника. – Живот втяни! Грудь колесом! И побольше пламени в глазах, так, чтоб искры прыгали, как по кошке статическое электричество… Вот, совсем другое дело! Молодец! Орёл, горный, ширококлювый, с перьями… Саблю вынимай. Да осторожнее же, бестолочь, – сам себя без наследства оставишь… крепче её держи, двумя руками. Джамиля, вяжи ему нос! Ага, вот так, чтоб только щёлочка для осмотра оставалась… Ну, ничё, ничё – вылитый спецназовец из столичного ОМОНа. Ходжа, пропусти смертника, кумган ему в заде!

Издав на прощание грозный горловой писк: «Всэх зарэжу-у!», молодой принц, пригнувшись, нырнул в быстро распахнутую дверь, которую, разумеется, сразу же и прикрыли. Долгую минуту из комнаты доносились звуки великого сражения: хруст растаптываемых фруктов, прощальный звон разбиваемой посуды, хищный свист сабли и хлёсткие звуки ударов.

– Ва-ай мэ-э-э… – умилённо заблеял Насреддин, съезжая по стене на пол. – Как мне тут… о мои-и возлюбленные друзья по-о-о преступной стезе порока-а-а… Ка-а-кие вы тут все краси-и-вые…

– Может, на него водой поплескать? – засомневался Лев, ему ещё никогда не приходилось видеть человека, находящегося под наркотическим воздействием.

– Не поможет, увы… Твоему другу станет лучше на свежем воздухе, – знающе пояснила девушка. – Вынеси его во двор, а я посторожу тут.

– Не хочу оставлять тебя одну, солнышко… но ты права. – Оболенский присел на корточки и с величайшим трудом взвалил размякшее тело домулло себе на плечи. – Чёрт… ну ты и… тяжёлый же, как кабан!

– Ка-а-кие вы умные-е… и красивые-е… и добрые-е… всё четверо-о-о… клянусь аллахом…

– Понёс, – пошатываясь, встал Лев, – у братана уже в глазах двоится…

Он сгрузил безвольного Насреддина у забора, усадил поудобнее, похлопал по щекам и, отдышавшись, поспешил назад. Первое шоковое впечатление – дверь в комнату гулей полуприкрыта, а Джамили у входа нет! Первая шальная мысль о том, что деловой армянский принц попросту её украл в качестве аванса. Рёв, который испустил благородный потомок князей Оболенских, посрамил бы любого ревнивого бизона и наверняка побеспокоил сон многих жителей близлежащих кварталов. Резко бросившись в погоню, яростно сопя от предвкушения возмездия, он тем не менее догадался, выскочив во двор, поинтересоваться у трезвеющего Ходжи: а не проходил ли тут горбоносый герой с перекинутой через плечо заложницей? Домулло долго не мог ответить внятно. Не потому, что не знал, а по причине активного взбалтывания – Лев, требуя ответа, тряс друга, как Мичурин грушу. В конце концов, дважды едва не прикусив себе язык, Насреддин кое-как объяснил, что никого тут не видел. Недоверчиво обмозговав данный факт, Оболенский наказал соратнику бдить вовсю, никого не пропускать и кинулся обратно в дом. Из той самой комнаты, где пировали гули, доносились поощрительные выкрики и ритмичные удары в бубен. Разгорячённый Лев рванул дверь так, что несчастная едва удержалась на петлях. Опиумный угар ударил в лицо Багдадского вора… В относительно небольшом помещении можно было смело вешать широкий русский топор! В клубах сизо-желтого дыма задумчиво балдели восточные вампиры. Убитых, зарезанных или порубанных не было ни одного! Двое постукивали ладошками в днища медных подносов, остальные хлопали или отщёлкивали ритм плошками. Горячий армянский принц возлежал в обнимку со всеми, и лицо его светилось таким неземным счастьем, что все вопросы отпадали разом. Парень приторчал в «стране ароматов». Но самое невероятное было то, что в центре комнатки, прямо на дастархане, полураздетая Джамиля с бубном старательно демонстрировала танец живота! Оболенский глубоко вздохнул, ахнул и прислонился к косяку… На девушке оставался лишь расшитый бисером жилетик да пёстрые индийские шаровары. Её глаза были полуприкрыты, движения замедленны, а пухлые губки нежно пытались произнести что-то вроде: «Лёвушка-а…» Она наверняка приоткрыла дверь на какой-нибудь подозрительный шум и… почти мгновенно попала во власть белого афганского опия. Как, впрочем, и принц… хотя это уже не важно. Всё уже не важно… Ни гули, ни Джамиля, ни отпрыск армянского княжества… Всё это пыль, тщета, суматоха и бренность. Истинны лишь вот эти невероятно соразмеренные и упругие удары в медные подносы. Ах, как они звучат… Как они возвышают, зовут, притягивают, манят куда-то высоко, к чистоте, первозданности, упоению высотой! Неужели никто этого не слышит и не понимает?! О, смешные, нелепые люди… Распахните сердца, откройте души, идите вслед за мной, к единому свету божественного откровения, и вы не пожалеете! Смотрите же, я открыл Истину! Все за мной… туда… высоко в небо… и вы не пожалеете! Никогда… ни за что… нет… не… Идёмте!

Вы у меня ещё и не так полетите!

У этой истории мог бы быть очень печальный конец. Нет, если бы совсем уж фатальный, так и рассказа бы вообще не было. Лев Оболенский не вернулся бы с Востока, не поведал бы свою эпопею мне, а я, как вы знаете, никогда ничего не выдумываю. Неблагодарное это дело. Ещё в Библии сказано, что «правду говорить легко и приятно». Вот этим я и занимаюсь, а выдумки оставим другим, тем, у кого это лучше получается. Мы с Оболенским, до его отправки в больницу, имели довольно поверхностное знакомство. Ну, он заезжал пару раз к нам в Астрахань, решал какие-то дела в верхах. Я, периодически бывая в Москве, сталкивался с ним у общих знакомых, в «Дюнах» или знаменитом «Петровиче». Это уж после Востока его так припекло, что он сам стал искать помощи профессионального писателя. А до всей багдадской одиссеи он не производил лично на меня впечатления такого уж ярого правдолюбца. В смысле, непримиримого борца за свободу личности и права каждого человека, без всяких расовых, территориальных и религиозных ограничений. Нет… Лев был совершенно нормальным парнем, с реальным взглядом на жизнь; чуточку сноб, чуточку хвастун, но добрейшее сердце и шумная душа любой компании. Багдад как-то очень заметно его изменил… Оболенский стал более внимателен и терпим к людям, особенно к старикам. Он резко заинтересовался поэзией, постоянно цитируя иранско-персидскую лирику, причём всегда значимо и к месту. Когда Маша родила, он таскал своего первенца едва ли не в зубах, был самым трогательным и заботливым отцом, искренне считая, что именно в детях продолжается наша жизнь. Вот только игры с малышом у него были немного странные… Например, поманит ребёнка погремушкой, положит её на пол, а сам отвернётся. Малыш, гугукая, тянется за игрушкой, она гремит – папа оборачивается и грозит пальцем. Потом снова и снова, до тех пор, пока кроха не возьмет погремушку так, чтоб она и не дзинькнула. Вот тут Лев счастлив! Шум, смех, визг, веселье на всю квартиру! Лёвину жену это поначалу тоже удивляло, потом привыкла – да мало ли…

Багдадский вор проснулся от жары. Что-то обволакивающе тёплое давно припекало ему бок, но оборачиваться не хотелось. Тем паче что слева кто-то ласково сопел в ухо. С трудом разлепив ресницы, Оболенский бегло отметил, что лежит во дворе дома вдовы, что солнце давно в зените и палит немилосердно, а сама хозяйка территории безмятежно вкушает сон на сгибе его руки. Первая мысль: а с чего это мы на голой земле развалились? Никаких, даже обрывочных, воспоминаний о том, что и где, с кем и почём происходило, даже близко нет. Голова восхитительно пуста и легка так, что вертеть ею одно удовольствие. Чуть скосив глаза на скрип двери, Лев узрел сумрачного Ходжу с медным кумганом в руках. По лицу было видно – идёт поливать. И даже не надо спрашивать кого… Слишком уж выразительно поджаты губы, и руки дрожат, то ли от предвкушения, то ли от… От чего конкретно, установить не удалось, так как домулло, встав над беззащитными друзьями, начал демонстративно лить из носика кумгана противную тёплую воду. Совершенно обалдевший от такой наглости Оболенский с вытаращенными зенками терпеливо лежал, так и не проснувшаяся Джамиля счастливо морщилась, словно её щекочут, а Насреддин с каменным лицом продолжал своё чёрное дело. Когда на нос Багдадского вора упала последняя капля, он осторожно высвободил руку, поудобнее уложил свою подружку в тёплой луже и встал. Сильные руки сгребли Ходжу за грудки, приподняли и пару раз внушительно встряхнули. Соучастники пристально, без злобы, смотрели друг другу в глаза…

– Какого хрена? – медленно начал Лев.

– О аллах… – торжественно пояснил Ходжа.

– Ну, и фигли?! – заключил Оболенский.

– Шайтан с тобой… – охотно согласился Насреддин.

– Что вы делаете, эфенди?! – Джамиля, открыв очи, увидела страшную картину и бросилась их разнимать, но, поскользнувшись, вновь шлёпнулась в лужу, окатив брызгами грязи обоих.