Генри Каттнер - Робот-зазнайка (сборник)
— С такими-то материалами — сплошь жевательная резинка да скрепки для бумаг, — заметила Линда. — Надеюсь, он не развалится.
Она вышла под тихий смех Квентина. Помолчали. Толмен остро, как никогда, ощутил, что его товарищ, мягко говоря, изменился. Дело в том, что он чувствовал на себе пристальный взгляд Квентина, а ведь… Квентина-то не было.
— Коньяку, Вэн, — попросил голос. — Плесни мне в этот ящичек.
Толмен было повиновался, но Квентин его остановил:
— Не из бутылки. Прошли те времена, когда у меня во рту ром смешивался с водичкой. Через ингалятор. Вот он. Давай. Выпей сам и скажи, какое у тебя впечатление.
— О чём?..
— Разве не понимаешь?
Толмен подошёл к окну и стал смотреть на отражения огней, переливающееся на соборе св. Лоуренса.
— Семь лет, Квент. Трудно привыкнуть к тебе в таком… виде.
— Я ничего не утратил.
— Даже Линду, — сказал Толмен. — Тебе повезло.
— Она не бросила меня, — ровным голосом ответил Квентин. — Пять лет назад меня искалечило в аварии. Я занимался экспериментальной ядерной физикой, и приходилось идти на известный риск. Взрывом меня искромсало, разнесло в клочья. Не думай, что мы с Линдой не предусмотрели этого заранее. Мы знали о профессиональном риске.
— И все равно…
— Мы рассчитывали, что брак не расстроится, даже если… Но потом я чуть не настоял на разводе. Это она меня убедила, что всё будет как нельзя лучше. И оказалась права.
Толмен кивнул.
— Воистину.
— Это меня… поддерживало долгое время. — мягко сказал Квентин. — Ты ведь знаешь, как я относился к Линде. Мы с ней всегда были идеальными уравнениями. Пусть даже коэффициенты изменились, мы приспособились заново.
Внезапный смех Квентина заставил психолога нервно обернуться.
— Я не чудовище, Вэн. Выкинь из головы эту мысль!
— Да я этого и не думал, — возразил Толмен. — Ты…
— Кто?
Молчание. Квентин фыркнул.
— За пять лет я научился разбираться в том, как люди на меня реагируют. Дай мне ещё коньяку. Мне по-прежнему кажется, будто я ощущаю небом его вкус. Странно, до чего стойко держатся старые ассоциации.
Толмен налил коньяку в ингалятор.
— Значит, по-твоему, ты изменился только физически?
— А ты меня считаешь обнажённым мозгом в металлическом цилиндре? Совсем не тот парень, что пьянствовал с тобой на Третьей авеню? Да, я изменился, конечно. Но это нормальная перемена. Это всего лишь шаг вперёд после вождения автомобиля. Будь я таким сверхмеханизмом, как ты подсознательно думаешь, я стал бы совершеннейшим выродком и решал бы всё время космические уравнения. — Квентин ввернул крепкое словцо. — А если бы я этим занимался, то спятил бы. Потому что я не сверхчеловек. Я простой парень, хороший физик, и мне пришлось прилаживаться к новому телу. У него, конечно, есть неудобства.
— Например?
— Органы чувств. Вернее, их отсутствие. Я помогал разрабатывать уйму компенсирующей аппаратуры. Теперь я читаю эскапистсткие романы, пьянею от электричества, пробую все на вкус, хоть и не могу есть. Я смотрю телевизор. Стараюсь получать все чисто человеческие удовольствия, какие только можно. Они дают мне душевное равновесие, а я в нём очень нуждаюсь.
— Естественно. И получается?
— Сам посуди. У меня есть глаза — они различают цветовую гамму. Есть съёмные руки, их можно совершенствовать как угодно, вплоть до работы с микроминиатюрными приборами. Я умею рисовать — кстати, под псевдонимом я уже довольно широко известен как карикатурист. Это для меня отдушина. Настоящая работа по-прежнему физика. И она по-прежнему мне подходит. Знакомо тебе наслаждение, которое испытываешь, после того как разобрался в задаче — геометрической, электронной, психологической, любой? Теперь я решаю неизмеримо более сложные проблемы, требующие не только трезвого расчёта, но и мгновенной реакции. Например, вождение космолёта. Выпьем ещё коньяку. В тёплой комнате он хорошо испаряется.
— Ты все тот же Барт Квентин, — сказал Толмен, — но мне в это больше верится, когда я закрываю глаза. Вождение космолёта…
— Я не утратил ничего человеческого, — настаивал Квентин. — В сути своей мои эмоции не изменились. Мне… не так уж приятно, что ты смотришь на меня с неподдельным ужасом, но я могу понять твоё состояние. Мы ведь давно дружим, Вэн. Не исключено, что ты забудешь об этом раньше, чем я.
Толмен вдруг покрылся испариной. Но теперь он, несмотря на слова Квентина, убедился, что хоть частично узнал то, за чем пришёл. У транспланта нет сверхъестественных способностей — он не телепат. Разумеется, остались ещё не выясненные вопросы. Он подлил коньяку и улыбнулся поблёскивающему цилиндру. Слышно было, как в кухне тихонько напевает Линда.
Космолёт остался безымённым по двум причинам. Во-первых, ему предстоял один-единственный рейс — на Каллисто; вторая причина была не столь проста. По существу, это был не корабль с грузом, а груз с кораблём. Атомная энергостанция — не генератор, который можно демонтировать и втиснуть в грузовой отсек. Она чудовищно велика, мощна, громоздка и тяжела. Чтобы изготовить атомную установку, нужны два года, а потом её пускают в действие непременно на Земле, на гигантском заводе технического контроля, занимающем территорию семи графств в штате Пенсильвания. В вашингтонской Палате мер и весов в стеклянном футляре с терморегулятором хранится полоска металла; это стандартный метр. Точно так же в Пенсильвании с бесчисленными предосторожностями хранится единственный в солнечной системе эталонный расщепитель атомов. К горючему предъявлялось только одно требование — его лучше всего просеивать в грохотах с сеткой в один меш. Размер был выбран произвольно и лишь для удобства тех, кто составлял стандарты на горючее. В остальном же атомные энергостанции поглощали всё что угодно.
Немногие баловались с атомной энергией — это свирепая стихия. Экспериментаторы работали по шаткой системе осторожных проб и ошибок. Но даже при таких условиях лишь трансплантида — гарантия бессмертия — не давала профессиональному неврозу перерасти в психоз.
Предназначенная для Каллисто атомная энергостанция была слишком велика даже для самого крупного из торговых космолётов, но её непременно надо было доставить на Каллисто. Поэтому инженеры и техники соорудили корабль вокруг энергостанции. Не то чтобы буквально сметанный на живую нитку, он, безусловно, соответствовал далеко не всем стандартам. Его конструкция во многом резко отклонялась от нормы. Специфические требования удовлетворялись искусно, подчас остроумно, по мере того как возникали. Поскольку все управление кораблём предполагалось сосредоточить в руках транспланта Квентина, об удобствах малочисленного аварийного экипажа почти не заботились. Экипаж не должен был слоняться по всему кораблю, если только не случится где-нибудь поломки, а поломки практически исключались.
Корабль был единственным живым существом. Почти, но не совсем. У транспланта были приставки — инструменты — решительно во всех секциях сооружения. Они предназначались для выполнения текущих работ на корабле. Искусственных органов чувств не было — только слуховые и зрительные. Квентин временно превратился в суперуправление космолётом.
Саммерс принёс на борт мозг-цилиндр, поместил его где-то (он один знал, где именно), подключил, и этим закончилось сотворение космолёта. В 24.00 энергостанция отправилась на Каллисто. Когда была пройдена примерно треть пути к орбите Марса, в необъятный салон, способный привести в ужас любого инженера, вошли шестеро в скафандрах. Из настенного динамика раздался голос Квентина:
— Что ты здесь делаешь, Вон?
— Порядок, — сказал Браун. — Приступаем. Работать надо по-быстрому Каннингхэм, найдите-ка штеккер. Далквист, держи пистолет наготове.
— А мне что искать? — спросил рослый блондин.
Браун посмотрел на Толмена. — Вы уверены, что он неподвижен?
— Уверен, — ответил Толмен, у которого бегали глаза.
Он чувствовал себя голым под пристальным взглядом Квентина, и это ему не нравилось. Измождённый, морщинистый, хмурый Каннингхэм заметил:
— Здесь подвижен только привод. Я был убеждён в этом ещё до того, как Толмен перепроверил. Если трансплант подключён в расчёте на одно задание, то он располагает только инструментами, необходимыми именно для этого задания.
— Ладно, не будем терять время на болтовню. Разомкни цепь.
Каннингхэм широко раскрыл глаза под смотровым стеклом шлема.
— Минутку. Тут ведь оборудование не стандартное. Оно экспериментальное… Мне надо разобраться… ага!
Толмен украдкой попытался отыскать линзы трансплантовых глаз, но ему это не удавалось. Откуда-то из-за лабиринта труб, соленоидов, проводов, аккумуляторных пластин и всевозможных деталей на него, он знал, смотрит Квентин. Несомненно, из нескольких точек сразу — зрение у него наверняка обзорное, глаза продуманно размещены по всему салону. А салон — центральный салон управления — был огромен. Выкрашенный в мутновато-жёлтый цвет, подавляющей пустотой он напоминал причудливый, какой-то сверхъестественный собор; его громада принижала мужчин, превращала их в карликов. Модуляторы необычайных размеров, лишённые изоляции, жужжали и искрили; жутковатым пламенем вспыхивали вакуумные лампы. Вдоль стен над головами людей, на высоте шести метров, проходила металлическая площадка, огороженная металлическими поручнями, — случайное проявление заботы о технике безопасности. На площадку вели две лесенки у двух противоположных стен каюты. Сверху свисал звёздный глобус, а в хлорированном воздухе глухо отдавалась пульсация чудовищной мощности.
