Михаил Елизаров - Библиотекарь
Врагов больше не было, но читальня вновь осиротела.
КРЕМАЦИЯ
Спросонья не угадал, что разбудило: телефон или будильник. Очнулся, словно после обморока. В коридоре услышал шаги, легкое клацанье трубки, потом ахнувший голос Вероники: «Мальчики, погиб Федор Александрович!»
Во рту сделалось солоно, будто я глотнул мутной крови. В комнату, медленный и бледный, вошел Луцис:
– С Оглоблиным несчастье… – растерянно сказал он.
Показался в дверях Вырин:
– Ты не плачь, Вероника, – поспешно обернулся он в коридор. – Может, еще не точно? Может, ранен?
– Марат Андреевич сказал – насмерть, – утерла слезу Вероника. – Его к нам повезли. Теперь все Алексея ждут, чтобы он принял решение…
Горькие минуты переживала наша читальня. Обмытый и переодетый в гробовую одежду, Оглоблин стыл на железной кровати покойной Марии Антоновны Возгляковой. А мы, его товарищи, тихими голосами обсуждали кощунственные меры предосторожности, требующие от нас немедленных действий. Оглоблин должен был навсегда исчезнуть, пропасть без вести и никогда больше не найтись. Для приличия мы говорили о похоронах, но на самом деле речь шла об утилизации. У Оглоблина не могло быть могилы.
Мы кое-как расселись в маленькой гостиной Возгляковых – кто за круглым столом, кто на древнем, с кожаной спинкой, диване, украшенном гобеленом с оленями и кружевной паутиной салфеток. За окном стемнело. Три гнутых, похожих на коровьи рога, плафона люстры желтели костяным светом.
Вокруг стола рыскала собака Оглоблина, дряхлая овчарка Латка, тянула черным носом еще неуловимый запах покойника и выдыхала жалкий скулеж. Хоть Анна и растопила маленькую, вросшую в стену «голландку», мне было холодно, точно я опустился в сырой известняковый погреб.
Кто мог тогда предположить, что пуля, разбившая голову Оглоблина, убийственным рикошетом ударит по всем широнинцам. Поначалу ситуация казалась хоть и трагичной, но предельно ясной. Огнестрельная рана расставила все по местам: к нам по недоразумению привязались чужаки, не имеющие никакого отношения к Книгам. Чтобы кровавые события не всплыли ни в Совете, ни в милиции, надо было избавиться от единственной улики, выдающей нашу причастность к бойне, – трупа Оглоблина.
Вставал вопрос, где и как хоронить Федора. Возгляковы намеревались в собственном дворе, в шахте высохшего колодца. От этой идеи пришлось отказаться. Близкие отношения Оглоблина с Анной не были секретом. Мы хорошо понимали чувства старшей Возгляковой, и тем больнее прозвучали справедливые слова Марата Андреевича.
– Анюта, – сказал он, – вас наверняка видели вместе. Кто угодно, твои сослуживцы или знакомые Федора. Нельзя исключить такой вариант, что к вам заявятся с обыском. Если вы, не дай Бог, попадете под подозрение, милиция перероет тут все…
– И что же вы предлагаете? – с надрывом спрашивала Анна. – В кислоте Федора растворить?! Расчленить и свиньям скормить?!
– Что ты говоришь! – Таня обняла подругу за плечи.
Маргарита Тихоновна в обсуждении участия не принимала, отмалчивалась в стороне. Срок, когда-то отпущенный ей врачами, уже давно начал свой отсчет. Она осунулась, вся волевая сосредоточенность была направлена внутрь, на пораженные метастазами внутренности. Всякий раз поборов болевой приступ, она вытирала скомканным платком со лба и висков лимонный пот, больше похожий на гной. Единожды встретившись с ней глазами, я содрогнулся от скользящего взора, полного жалости и изношенной бессильной любви, – Маргарита Тихоновна оглядывала поредевшую читальню и словно видела на всех нас страшные приметы своего гибельного недуга. Нас оставалось тринадцать…
– Я предлагаю Федора кремировать, – Кручина поднялся из-за стола, – у меня в литейном, – хмуро пояснил он. – Опустим тело в вагранку. Там температура полторы тысячи градусов, все сгорит без следа… А что? Красивые похороны, по-моему, – сказал он и отвернулся. – Только спешить надо. Заканчивается вторая смена, если выплавится весь чугун, вагранку остановят. А завтра воскресенье, придется еще сутки ждать…
– И как ты себе это представляешь? – недоверчиво спросил Тимофей Степанович. – В цеху же люди.
– Производство скромное. Одна вагранка на капитальном ремонте, вторую четыре заливщика обслуживают и вагранщик. Я их отвлеку, – успокоил Игорь Валерьевич, – найдется, о чем поговорить.
– А завальщик? – вспомнил я забытое со времен институтской практики слово.
– Да там такой дядя Яша, он уже давно поллитру раздавил и спит. А вот на третью смену к одиннадцати придут выбивщики. Эти будут трезвые. Лучше поторопиться.
– Погоди, – не унимался Тимофей Степанович. – Я не соображу, как незаметно доставить тело?…
– Через забор от нас – детский сад. У меня работяги шабашат, кресты кладбищенские льют на продажу. Я, знаете, не возражаю, им семьи кормить надо, а зарплаты мизерные, они же не воруют, по большому счету, из отходов делают… Вот… Отливки за забор опускают на веревке в этот самый детский сад, и после смены подбирают… А мы, стало быть, наоборот, занесем тело на территорию завода…
Вырин посмотрел на часы:
– Ребята, вообще-то без трех минут девять…
– Куда ехать-то?! – нервничала Светлана. – Ночью?
– Точно! – с отчаянием вторила Вероника. – Опоздали!
– Девочки, Аннушка, Светлана, Вероника, родные мои, – Таня мучительно вздохнула, – ну, поймите наконец, погиб Федор, его не возвратишь! А хоронить надо!
– И еще… – Игорь Валерьевич чуть помедлил. – Всех взять не получится. Максимум троих. Иначе группа будет слишком заметна. Сам я пойду на проходную.
Я почувствовал, что настал черед поставить в обсуждении категоричную точку и, опережая протесты сестер, твердо сказал:
– Я согласен с Игорем Валерьевичем. Надо немедленно отправляться в путь. На похороны поеду я, Иевлев и Дежнев. – Старшая Возглякова болезненно вздрогнула и опустила голову. – У остальных есть минута проститься с Федором Александровичем…
Оглоблина на одеяле занесли в машину. За руль сел Иевлев, рядом Кручина, чтобы указывать дорогу. Я пристроился в изголовье трупа, рядом с хмурым Маратом Андреевичем.
Печальная дорога заняла минут сорок. «Раф» остановился неподалеку от детского сада. Уже совсем стемнело, и кусты, лезущие ветками сквозь клеточные дыры заборной сетки, выглядели лохматыми черными тенями, вставшими на дыбы. Дождавшись, когда на улице не будет ни единого прохожего, мы вылезли из машины.
Кручина шепнул: – Крайняя площадка слева. Спрячетесь за деревянным павильоном, я вам свистну, – и зашагал по направлению к заводу.
Вдалеке послышались «Подмосковные вечера», исполняемые нестройными пьяными голосами. Одеяло тут же перекочевало обратно в машину. Наконец, подгулявшая компания удалилась. Марат Андреевич и Николай Тарасович снова вытащили Оглоблина. Он закоченел до такого состояния, что тело можно было переносить в вертикальном положении, под руки, как манекен, – это несколько упрощало нашу задачу. Стоячая фигура издали походила на живого человека.
Мы проскользнули через калитку, быстро свернули по дорожке налево. Шаркающий гравий сменился бесшумным асфальтом. Ветер мел из песочниц с обваленными бортами скрипучий песок, точно корабельные снасти, скрипели качели. Я шел первым, а за мной нагруженные мертвецом Дежнев и Иевлев.
За павильоном мы ждали условленного сигнала. Наконец раздался короткий, трижды повторившийся свист. Иевлев осторожно перевалил Оглоблина через забор, а там Кручина подхватил тело на руки. Затем перебрались и мы.
Глухая длинная стена – Игорь Валерьевич сказал, что это столовая, – и заросли крапивы вперемежку с лопухами с обеих сторон укрывали нас. Мы крались вдоль забора за магазином, лабораториями, котельной, потом вышли на аллею, ведущую к административному корпусу. Там, у входа, высилась массивная конструкция в виде исполинского перекрестья серпа и молота, на изгибе серпа крепилась Доска почета. Я почти сразу увидел эмалевый овал с лицом Игоря Валерьевича. На фото он был лет на десять моложе себя нынешнего, с чуть редеющей копной взлохмаченных волос.
Один за другим тянулись сборочный, механический, штамповочный цеха – высокие, похожие на самолетные ангары кирпичные постройки, крытые дюралем.
– Который год простаивают, – пояснил Игорь Валерьевич. – Только наша литейка полноценно и работает. Сколько ж народу уволили! Больше двух тысяч человек трудилось, а теперь если пару сотен наберется, и то хорошо. Все запущено. Видите кусты – их раньше, как пуделей, стригли, а теперь позарастало. На клумбах, помню, Ленина из маргариток высаживали…
Чугунолитейный цех был самый удаленный. Первые несколько минут нашего пути над крышами виднелись две черных трубы. Из одной в небо сизыми петлями уползал дым.
