Андрей Черноморченко - Интерферотрон Густава Эшера
Следовательно, с полным основанием можно утверждать, что любое воплощение на Земле — уже наказание. Существовать — это нести кару за чужие коллективные проступки, к которым данная конкретная особь, возможно, отношения не имеет. Независимо от того, был ли Сифас отъявленным мерзавцем или святым, родилась Киренхаппук уродом или красоткой, съели головастика или нет, — все они наказаны, даже за те плохие поступки, которые они еще только совершат в будущем, но кара за которые по сообщающимся сосудам уже вернулась к ним бумерангом при рождении».
— Глянь-ка, Стив, — Архелай вновь выудил из-под крышки цветастый брикет Мендозы и вертел его между лапами. — Вокруг все такое ровное, в клеточку и вверху и внизу, правда ведь?
— Да, — согласился Стив, осмотревшись по сторонам.
— Но не все так просто, как кажется на первый взгляд, — и, размахнувшись, Архелай изо всех сил швырнул брикет об пол. Мгновенно все плоскости, квадраты, линии, смешались в разноцветную движущуюся мозаику, в которой растаял и сам паук. Вихрь стремительного калейдоскопа завертел Стива, и, кроме яростного цветного мелькания, больше он не видел ничего.
* * *— Как он? — Вейвановский осторожно просунул голову в дверь спальни, где Филомела и три медсестры-фантома, низко согнувшись над кроватью, пытались вернуть раненого к жизни.
— Уф! — разогнула спину Филомела. — Очень тяжелый случай. Идите сюда, я вам покажу на табло. Как, кстати, те двое?
Морис ответил, что с ними никаких изменений не произошло.
— Ну и хорошо, лишь бы хуже не стало. Вот, смотрите. Как вам должно быть известно из основ анатомии, в мужском организме три самых главных модуля — это модуль простаты, затем желудочно-кишечный, а потом — мозга. Я их перечислила по степени важности. У этого больного почему-то оказался поврежден, причем достаточно давно, ключевой орган.
На табло Морис увидел несколько разноцветных квадратиков внутри контура тела. Один из них, находившийся в голове, был ярко-красного цвета да еще выделен восклицательным знаком в сопровождении длинного пояснительного текста. Остальные фигурки были зеленые, за исключением окрашенного в апельсиновые тона квадрата, расположенного в паху. Пробежав глазами сопутствующий комментарий, Морис из обилия органотехнических терминов понял одно: модуль простаты на грани гибели.
— А без него, — продолжала Филомела, — невозможна корректная работа желудочно-кишечного, не говоря уже мозгового модуля. О какой-либо полной регенерации не может даже быть и речи. Мы бьемся над ним — сколько уже? полчаса? — а он остается практически трупом.
— Сколько времени у вас осталось, прежде чем вы… — Морис замялся в поисках подходящего выражения.
— Прежде чем мы от него откажемся? От силы час. Но даже если его удастся запустить, он вряд ли придет в сознание.
— Может, не стоит и пытаться?
— У вас превратные представления о врачебной этике, — сухо сказала Филомела. — В войну удавалось вытаскивать людей с того света буквально по частям. И ничего, жили дальше. Мы должны и ему дать шанс. Он может проваляться в коме полгода, год и неожиданно из нее выйти. Конечно, от прежних умственных способностей ничего не останется. А если вас волнует вопрос о том, кто будет за ним смотреть после этого, то не беспокойтесь: я беру уход на себя.
— Но они же, как вы сказали, мои гости. Из-за них ваш дом превратился в госпиталь. Я тоже чувствую свои обязательства по отношению и к ним, и к вам.
— Ладно, — улыбнулась Филомела. — Будете младшим медбратом. А когда двое других очнутся, то и их привлечем к дежурствам. Мы, между прочим, как-то совершенно упускаем из виду, что они тоже могут предъявить свои права на этого раненого и увезти его туда, откуда появились.
— Сейчас моя помощь требуется?
— Нет, спасибо, мы с сестрами пока справляемся. Тем более что тут особо развернуться негде. Идите, присмотрите за теми двумя.
Уходя, Морис мельком взглянул на раненого. Тот плавал внутри темно-зеленой, маслянистой на вид жидкости. Грудная клетка его была разворочена, и из нее торчала масса металлических иголок. Голову окутывал плотный слой ткани, вокруг которой змеились трубки и провода. Вейвановский подумал, что раненому было бы лучше умереть.
* * *— С возвращением в лимбо! Надеюсь, вам сейчас не очень тесно?
Густав взвесил свои ощущения и пришел к выводу, что стало немного просторнее, хотя особого комфорта по-прежнему не чувствовалось.
— Нет, не очень. А что произошло?
— Небольшая чистка в ваше отсутствие. Вам повезло. Где-то что-то сработало, и часть прибывших убрали.
— Этим кто-то специально занимается?
— Конечно. На каждом участке есть свой смотритель или уполномоченный.
— И много таких уполномоченных?
— Невероятно много. Естественно, я говорю только о том, что существует на Земле. Может, в других звездных системах дела обстоят иначе. Хотя нет, вряд ли. Судя по тому что мне рассказывали, везде все выглядит более-менее сходно.
— Вы разговариваете между собой?
— Да, если удается найти общий язык.
— Мне показалось, вы напрямую обмениваетесь мыслями.
— Это так. Просто склад мыслей у всех разный. К тому же, я могу говорить только с теми, кто более-менее равен мне и со своим начальником.
— Интересно. У вас, оказывается, есть начальство.
— А как же. Мир устроен по бюрократическому принципу. У меня есть даже несколько подчиненных.
— С ними вы тоже обмениваетесь мыслями?
— Нет, у них отсутствует способность к мышлению. Они больше подобны автомату слушающемуся моих команд. Еще я ими питаюсь.
— ?
— Вы, наверное, не вполне меня поняли, когда я сказал, что мир устроен по бюрократическому принципу. Старшие едят младших; младшие, если им удается, не прочь урвать от старших; равные грызутся между собой. Не подумайте только, что мы тут все с клыками и когтями. Речь идет о приобретении энергии. Это у животных и у людей получение энергии идет более сложным способом, у нас она изымается непосредственно у слабых или тех, кто зазевался.
— Жестоко.
— Не более жестоко, чем борьба за существование в растительном и животном царстве. Или, по-вашему, мы тут все должны с голоду помирать?
— Нет, конечно.
— Ну а откуда тогда брать ресурсы для существования? Только за счет имеющейся рядом энергии. Для меня таким источником выступают подчиненные.
— Они догадываются, что вы их едите?
— Как я уже сказал, у них нет мыслей, поэтому, во-первых, они не знают что находятся у меня в подчинении, а, во-вторых, что ими кто-либо питается. Они — как трава, но выполняют здесь специфические функции, объяснять которые я вам не стану.
— Вы сами можете использовать энергию тех, кто попадает в лимбо?
— Непосредственно — нет, они для меня несъедобны.
— Вас тоже могут съесть?
— Запросто. Когда я вам говорил, что меня уничтожат после закрытия лимбо, то подразумевал поглощение моей энергии.
— А тех, кто над вами, тоже могут съесть?
— Само собою. Даже самая крупная космическая сила неизбежно стареет, дряхлеет, и, когда оказывается уже совершенно неспособной к самозащите, на нее набрасывается стая хищников, разбирающая ее по кускам. Это вполне естественный кругооборот.
— Вас могут поглотить прямо сейчас, во время нашего разговора?
— В принципе, да. Но я пока хорошо защищен. Мой непосредственный начальник так просто меня съесть не может, — требуется санкция более высоких инстанций.
— Мне представлялось, что в ваших сферах будут иные порядки.
— Видите ли, любезный, так все придумано, причем не нами. Я вовсе не утверждаю, что существующий вариант — лучший из всех возможных, просто с этим ничего нельзя поделать.
— Если здесь такой бюрократический устрой, то вас, условно говоря, могут съесть и по службе. Тут у вас не возникает трудностей?
— Лично мне в моей, так сказать, работе, никто не вредит. Кого интересуют мусорщики? Но в других сферах — да, там бывают всяческие противостояния и даже бои. Однако это не подсиживание коллег или борьба за теплое местечко, а давний вселенский конфликт, отражающийся в том числе и на Земле.
— Кто с кем борется?
— По человеческим понятиям — добро со злом, хотя данное определение совершенно не отражает сути происходящего. Это — вечный и неизменный процесс, все равно что битва двух полюсов на одном магните.
— И кто побеждает?
— Существует постоянная динамическая ничья.
— А силы равны?
— Конечно. Правда, бывает иногда тяжело уследить, кто на чьей стороне. Постоянно перебегают из одного лагеря в другой.
— Неужели их принадлежность к той или иной стороне не откладывает на них отпечаток? Это разве не черное и белое?
— Ну что вы, таких контрастов в реальном мире не бывает. Все представляет собой оттенки серого. Тем более что противники действуют почти одинаковыми способами.
