Владимир Лещенко - Обреченный рыцарь
Служанки принесли им угощение и поставили его на плавучий столик, чтобы можно было вкушать напитки и фрукты, не вылезая из воды.
Принцесса, испив холодного кваску, решила для пущего поднятия настроения заменить квас на пиво. Холодное пиво тут же было подано и порадовало девушек за столом, словно к ним присоединился новый собеседник.
Пара кружек направила беседу в другое русло и на новый лад.
– Ты мужем своим довольна? – поинтересовалась Светлана, лежа на воде и в раздумье поглаживая грудь.
«С чего бы это она? Неужели прямо сейчас сватать начнет?» – встревожилась слегка захмелевшая Орландина.
– Ну… – начала она, – как тебе сказать…
– Ясно, – махнула белой пухлой ручкой киевлянка. – Все мужики одинаковы… Ладно, ответь, подруга, а что бы ты сказала мужчине, чтобы это его обрадовало доподлинно? Ну, в смысле, как его можно похвалить, чтобы наверняка?
– А это смотря кто он, – пожала плечами амазонка.
– Шикарное у тебя украшение, – ткнула пальчиком в татуировку воительницы принцесса. – Говорят, парням нравится… Так что ему сказать, если он, к примеру, воин?
– Воин? – переспросила Орландина. – Ну, тогда, наверное, что своим мечом он владеет лучше, чем кто‑либо из тех, кто тебе знаком.
– Ну, ты б еще сказала, что его меч самый длинный из всех, которые я видела! – расхохоталась Светлана так, что кончики упругих грудей призывно заколыхались.
Тут до прознатчицы дошел смысл шутки, а заодно и то, что, видимо, за прошедший год княжна несколько расширила свой кругозор по части «мечей» и прочей мужской снасти.
Засмеялась вслед собеседнице.
Через минуту обе девушки уже хохотали от души, и их звонкие голоса наполняли гулкий зал приятной всякому мужскому уху музыкой.
Допив третью кружку пива, Орландина решила развить тему противоположного пола. Известное дело, о чем еще говорят женщины?
– Вот, помню, как раз за пару месяцев до того, как к тебе нанялась, один наш десятник Барторикс пристроился охранять купчиху с семейством. И в том семействе было пять дочерей. А был он банник… то есть бантик… Тьфу, бабник! И бабник, скажу тебе, великий. Просто спасу нет – ни одной юбки не пропустит. А тут такая роскошь – у девок все, что надо, на месте, да так, что только туники не рвет. Да и мамаша бабенка еще вполне нестарая. А по Кодексу нашему наемник не может иметь с нанимателем никаких отношений, кроме служебных. Вот так! – развеселяясь, излагала Орландина.
Она чувствовала, что собеседнице сейчас надо отвлечься от неприятных мыслей.
– И вот захожу я как‑то в «Приют головореза» – это таверна наша была лучшая. И вижу – сидит Барторикс пригорюнившись, а руки у него по локоть забинтованы. Разговорились. Я и спрашиваю, что это за ранение, служивый, и где получил? И он мне рассказывает:
«Понимаешь ли, Динка, вернулся я под вечер домой, как раз девиц своих в термы сопровождал. Да и задремал аккурат у жаровни. И приснилось мне, что рядом со мной Фортуната – самая красивая из дочек купчихиных, да на ней, кроме рубашки легкой чуть выше коленок, и нет ничего. Вот я печку эту и обнял одной рукой, будто девку, а вторую по привычке под подол сунул. Уже как проснулся, только и понял, что жаровню обнимаю».
Светлана со смеху пролила пиво на себя, отчего вся оказалась в белой пене, став похожей на Афродиту. Только не ту, которую рисуют художники на священных храмовых картинах и мозаиках, а ту, которую изображают в дешевых фарсах раскованные актриски.
Пена медленно сползала вниз по ее нежной белой груди.
Хмельной напиток сделал свое дело – девушки постепенно расслаблялись. Стукнувшись кружками, выпили за здоровье и успехи присутствующих.
Потом разговор как‑то сам собой перешел на политику. Не совсем привычное для женщин дело, однако ж следует принять во внимание, кем была одна из собеседниц.
– Вот послушай, – ухмыляясь, излагала принцесса Светлана, уже явно захмелев. – Лежит наш Ифигениус при смерти…
– Как?! – вскинулась Орландина. – Епископ умирает?!
– Если бы так! – осклабилась совсем уж похабно наследница престола. – Это батюшкин шут намедни рассказывал, Вострец. Так вот, умирает епископ Ифигениус… Ну, в дверях уже черти с вилами его поджидают, от нетерпения с ноги на ногу переминаются да копытами стучат… А возле кровати умирающего собрались именитые граждане Киева – всякие там бояре, воеводы, купцы, придворные и прочие прихлебатели да приживалы… и тихо переговариваются:
«Какой это был чудесный человек!»
«А какой мудрый!»
«А какой справедливый!»
«А какой щедрый!»
«А какой был государственный ум!»
«А какая добрая и чуткая душа!»
На секунду умирающий открыл глаза и пробормотал:
«А скромный?! Прошу вас не забывать о моей исключительной скромности!»
Вот вечно папенька окружает себя такими обалдуями, а после виноватых ищет! – заключила принцесса и заметно погрустнела.
– Не любишь Ифигениуса? – осторожно поинтересовалась амазонка.
– Как тебе сказать? Ведь он наставник мой в вере. Выросла у него на руках. Но как пожаловали его епископским саном, точно подменили. Все прожекты, прожекты. Прославить свое имя в веках хочет. А ведь это гордыня, смертный грех. И батюшка мой, прости Господи, с ним дела ведя, поглупел. Вот недавно вообще невесть что удумал – математику учить стал, да дело строительное. – Хлебнула пивка. Но было видно, что хмельное уже не в прок. – Представляешь, Динка, прихожу я к нему как‑то утром – отпроситься на охоту с Гав… Короче, со свитой, – махнула она рукой. – Теперь же я из города без дозволения даже на версту отъехать не могу. Мы ж на войне, сама знаешь. Так вот, а он сидит и пергамент портит, ажио язык высунул. А главное – добро бы что полезное для государства – доходы там считать или крепости строить. Нет, эти, каких… – напряглась княжна, – объемы высчитывает. Цистерн, чанов, бочонков, комнат. Пару же седмиц назад вообще невесть что учинил – врача своего греческого, из самых Афин Ифигениусом выписанного, опыты заставил делать. Мышей в стеклянный кувшин сажать удумал, пробкой забивает да и смотрит, когда тварь безвинная задыхаться начнет. Уже и разговоры пошли недобрые по городу. Вот, мол, выдумывает князь‑батюшка казнь новую для еретиков – в бочку стеклянную их на площади будут сажать да закупоривать, чтобы задохнулись на глазах народа честного… Никак Кукиш его на это самое подбил. Он ведь почти всех наших людей ученых, а их и так кот наплакал, извел. Чуть что – наука бесовская и чары безбожные! А сам‑то… Все что‑то чертит и придумывает в своем тереме, куда просто так не попадешь… А еще эти разговоры про свадьбу…
– Ты замуж собралась? – подивилась амазонка.
– Нет, – пояснила принцесса. – Это родитель мой собирается замуж меня выдавать. А Ифигениус и рад стараться. Турнир решил устроить, на котором лучшие женихи из окрестных государств за руку мою и полгосударства нашего состязаться станут. Кстати, должон состояться уже на той седмице. Уже и первые участники съезжаться начали. Кукиш же и своего претендента приискал – Хамлета, принца данского. Даже странно, однако, что не какого‑либо грека.
– Да ну? – изумилась Орландина.
Про принца этого слухи ходили самые разные, в основном недобрые. А еще он был хороший приятель Артория, что само по себе уже о многом говорило.
– И батюшка тоже стал говорить, мол, чем тебе не жених, а мне не зять? Умен, красив говорят, ростом велик, кудрями рус, лицом бел… Тьфу! – не выдержала Светлана. – Я тут ему и выдала. Дескать, человек, который мать родную в могилу свел, дядю убил прямо в тронном зале, лучшего друга прикончил, а сестру его соблазнил, она и утопилась, бедняжка, а двух других друзей к Арторию отправил, чтоб там им головы срубили, может, вам, батюшка, и хороший зять, но мне уж точно не жених! Да еще пьяница и сумасшедший! Когда ярлы на тинг собрались его судить, да стали спрашивать, зачем он такое непотребство в Данском королевстве учинил, он и заявляет им: явился‑де ко мне призрак отца моего с плачем да слезами, да про злодейство, что над ним дядя мой учинил, поведал и просил отмстить. Призрак! – зло бросила она. – Ничего, даст бог, разберутся, что это за призрак и где он бродит! Батюшка было в крик, да я тоже не лыком шита. Сказала: воля ваша, отец мой и государь, только пойду я за того, кто руку мою по обычаю в состязании честном добудет! Так что волюшке моей девичьей пока что еще не угрожает ничего.
Чтобы отвлечь подругу от грустных дум, Орландина спросила:
– А какие новости из стран зарубежных приходят к вам?
– Слава… Иисусу, ничего нового не слыхивала, все мирно‑тихо. Птолемей вот ваш сильно хворает, сказывают, не жилец будто бы. А так никто не воюет и не собирается. И слава Всевышнему, говорю, потому как только войны с соседями нам для полного счастья и не хватало. Своя‑то уже почитай с год идет. Правда… – она нахмурилась, – в Саклабии вроде царь Артаферн чего‑то затевает. Из северных единорогов мохнатых кавалерию создать задумал. В полуночных краях у дикарей‑самоедов их скупает. Но только то дело нескорое, да выйдет ли чего?
