Борис Немировский - Сказки
Тут бы и сказке конец, да только ведь на то она и сказка, чтобы хорошо заканчивалась. Появилась на сходе Василиса Микулишна, девица-краса, на плече коса, в саван одевается, череп оскаляется. Шутка, шутка. Она, Василиса-то, была как раз очень даже очень — мисс Жмеринка черте какого года, это вам не птичка посидела.
— Эх вы, говорит, мужички-серячки, как же это вы сразу-то не сообразили? Чудищу-то кого на это самое дело вести полагается? Девицу! Меня, то-есть. Оно меня своей женой сделать захотит, ну а я — ни в какую. Тогда явится Иван-царевич, да и спасет меня, а уж заодно и вас. По-оняли?
Удивились мужики — а и правда, как же это мы? Сказки, поди, слушали, Бояну под гармонь подпевали, а тут — на тебе, опростоволосились… С тем и пошла Василиса в гору.
Как пошла, с месяц ее не видать было. И Чудище народ не трогало чегой-то, молчало. Только дым с горы коромыслом.
А через месяц является Василиса обратно, злая-презлая, да и говорит:
— Тоже мне, монстр! Да кому он нужен, такой-от муж, ни денег, ни стати, одни лозунги первомайские. Все, говорит, забудьте, нету его. Улетел, не выдержал. Ну и…
— Василисушка, родная, да как же ты, мать, сдюжила-то? — удивляется народ.
— Как, как… Да так вот. Замуж за него вышла, а оно через месяц и заявляет: «Все, мол, не могу больше. Это, говорит, у меня только головы — три, а все остальное-прочее — одно!». Ну и улетел.
И живет народ по сию пору на Руси Святой, а как живет — про то неведомо. А в честь спасительницы своей бабу железную с мечом возвели и зовут теперь гору ту — Васи-ЛЫСОЙ. Так-то.
Вонюша
Вообще-то в паспорте у него стояло имя Иван. Однако его уже так давно никто не называл по имени, а уж тем более — по отчеству, что он и сам стал потихоньку забывать, как его нарекли родители. Соседи и собутыльники из-под гастронома на углу звали его Вонюшей, нарочно выделяя при этом «о». Вонюша на кличку отзывался, хотя она ему и не нравилась. «У-у, жидюги пархатые», — ворчал он под нос, непонятно кого при этом имея в виду — все знакомцы были русскими, а евреев Вонюша отродясь не видывал. Но ругаться таким образом Вонюше нравилось. Потихоньку, конечно — не хватало еще, чтобы кто-нибудь из мужиков услыхал, как его таким словом честят, да не вмазал бы по морде. А что вмазал бы — в этом Вонюша не сомневался. Хуже ругательства Вонюша себе просто не представлял. Конечно, каких-нибудь полгода назад он обошелся бы рутинными тремя этажами, но теперь…Теперь Вонюша знал Правду. И Правду эту открыл ему ГриГорий. Да-да, именно так, с Двумя Заглавными Буквами. Ибо ГриГорий был Большой Человек.
Встретился с ним Вонюша случайно. Как-то раз гулял Вонюша поддатый. И пригулял он в непонятное место, где была какая-то площадь (имени кого-то, Вонюше неизвестного) и на площади — толпа. Толпа была шумная, в центре ее возвышался помост, а на помосте стояло несколько человек. И еще была там милиция. Прохожие толпу обходили, а милиция — охраняла. Милицию Вонюша не любил и боялся, поэтому постарался тоже уйти. Но ноги сыграли с ним скверную шутку — куда бы он не пытался направиться, они упорно приводили его обратно — к фонарному столбу. Да еще и предательски разъезжались в разные стороны. Так что пришлось Вонюше философски вздохнуть, покрепче ухватиться за столб и послушать, что умные люди с помоста вещают.
Вещали они по очереди и все больше непонятными словами. Однако то, что Вонюша ухитрился понять, было просто кошмарно (прошу простить автора, сам-то Вонюша таких слов не знал. Он без слов ужаснулся). Если отбросить всякую заумь типа «национального состава» и «интернационального сионизма», картину ораторы нарисовали следующую: Россия в опасности. Россиян обманули, ввергли в нищету и продали иностранцам нехорошие люди, которые называются «жиды» и «жидомасоны». Эти самые жидомасоны всех русских ненавидят, обманывают и всячески притесняют на каждом шагу. Они пролезли во все учреждения, в правительство, в Думу и все подряд продают иноземцам, которые тоже жидомасоны, но тамошние. А еще они уехали в свой Израиль, который тоже не их, а арабов. И там они теперь бедных арабов угнетают и убивают, но при этом и Россию в покое не оставили, а продолжают оставаться в правительстве и на телевидении (которое оратор красиво и раздельно назвал Тель-а-видением), и продавать все, что осталось, хотя ничего и не осталось.
Слово «жиды» было Вонюше знакомо. Так ругался иногда его отец. Но Вонюша всегда думал, что это синоним слова «жадины». И в школе тоже все говорили: «Что, мол, зажидился, да?». Но жиды оказались страшными и коварными. Вонюша поспешно оглянулся, словно проверяя, не подкрадываются ли жиды сзади, но сзади подкрадывался только милиционер. Он подошел и, хмуро наблюдая за эволюциями вонюшиных ног, спросил:
— Ты чего тут? Вонюша хотел обьяснить, что он тут ничего такого, но винные пары и врожденная скромность не позволили. Он лишь смог выдавить из себя:
— Слушаю…
— А-а, — как-то странно протянул милиционер, — Так ты из этих… — Несмотря на хмель, Вонюша мигом сообразил, что «этих» милиционер то ли опасается, то ли уважает, во всяком случае, похоже, что не трогает. И поспешил подтвердить:
— Ну да…
— Поня-атно… — неопределенно протянул милиционер. Вонюша решил, что он еще сомневается в его, Вонюшиной, принадлежности к «этим» и в подтверждение своих слов завопил пропитым басом:
— Веррррна! Доло-о-ой!! — И тут же увидел, что попал впросак. Толпа в этот момент затихла и напряженно слушала очередного оратора, поэтому хриплый рев Вонюши прозвучал, как выстрел «Авроры». Сотни глаз повернулись к нему и заметил в этих глазах Вонюша, что сейчас его будут бить. Видимо, кричать не надо было или же надо, но не «Долой», а, например, «Ура» либо «Даешь»… В тоске и замешательстве повернулся он к милиционеру, но тот, весь налившись черной кровью от столь беспардонного обмана представителя власти, уже готовил свой резиновый демократизатор. Вонюша закрыл глаза…
— Эй, ты, который у столба! Ты против? Вонюша с закрытыми глазами мучительно рассуждал, «за» он или «против». Чувство опасности донельзя обострило его мыслительные способности и он отчаянно выпалил:
— За! За я ц-ц-ц…(это уже просто стучали его зубы)
— Чего? — не понял задавший вопрос человек с трибуны, — Какой заяц? А ну, давайте его сюда…
Опешившего Вонюшу чуть ли не на руках передали на трибуну и поставили пред светлы очи оратора, прислонив предварительно к ограждению.
— Русский? — строго вопросил оратор.
— А-га, — не открывая глаз, пролепетал Вонюша.
— Ну и как же ты, русский человек, докатился до такого?
— К-какого? — жалко переспросил Вонюша.
— До пособничества главному врагу русского народа!
— Я не это, я… Я того… — и из насмерть перепуганного Вонюши ручьем полились слова. Были они совершенно невразумительны, посему приводить их нет никакого смысла. Сводилась же его страстная речь к тому, что он не виноват, он понятно, против жидов и лично за вот этого самого оратора, а это все Маньказараза в магазине жидится в долг отпустить, а он тут ни при чем, вот.
Последовала секундная заминка — вонюшин собеседник переваривал услышанное. Внезапно он повернулся к микрофону и задумчиво, словно бы сам с собой, однако при этом на всю площадь, заговорил:
— А знаете ли, господа, я ведь всегда был большим поклонником мужицкого ума… (Паузой он тонко дал понять, что мужицкому уму оказана великая честь.)
— И вот-с, не изволите ли — мужик. Ведь он не понимает в этом разумом, извините, ни шиша, но внутренний могучий инстинкт говорит ему, что жиды — зло и бороться с ними надо беспощадно…
Речь его плавно покатилась дальше. Из всего сказанного Вонюша уяснил только одно — бить его не будут. Он несмело приоткрыл глаза и осмотрелся. Люди вокруг него перестали обращать на него внимание и тут-то бы ему незаметно и испариться от греха подальше, но он не сделал этого сразу по трем причинам. Во-первых, он и стоял-то еле-еле, во вторых, внизу маячил и нехорошо улыбался давешний милиционер. Но главное было не в этом, а в том, что впервые он, Вонюша, стоял на трибуне, среди важных людей, и с ним впервые говорил Большой Человек и даже, кажется, похвалил его… Вонюше немедленно захотелось стать таким же умным и красивым, так же здорово говорить и чтобы все так же внимательно его слушали. Свое настроение он выразил неопределенным, однако весьма энергичным мычанием. И — о диво! — оратор услышал его, понял и походя, не прерывая речи, коротко и ободряюще ему улыбнулся…
* * *Ах, какой это был человек! Попроси кто-нибудь Вонюшу описать его, в ответ он бы услыхал лишь преданный визг. Он бы означал лишь превосходные степени ума, доброты, силы и обаяния. ГриГорий говорил с ним, ГриГорий тратил на него свое время, ГриГорий… В общем, только и свету в Вонюшином окошке, что ГриГорий. От него услыхал Вонюша много полезного, например, как узнать жида в учреждении. Оказывается, все очень просто. Самый нехороший бюрократ, самый злой милиционер как раз и будет жид! И наплевать, что фамилия у него русская. Мало ли, подумаешь! Вонюшу теперь не обманешь. ГриГорий рассказал, как во время революции жиды меняли фамилии, чтобы обдурить русский народ. А на самом-то деле… И это ничего, что ГриГорий называл, к примеру, Свердлова то Вайсбродом, то Кацманом, ведь ясно, что обе фамилии еврейские! Правда, Вонюша в еврейских фамилиях не особо разбирался, но звучали они очень чужеродно. Кстати, именно по этой же причине Вонюша полагал Генерального Секретаря ООН Бутроса Гали евреем. Теперь Вонюше даже нравилось ходить по всяким конторам и читать таблички на дверях кабинетов. Он выискивал нерусские фамилии и долго в них вчитывался, шевеля губами. Однако таких фамилий было на удивление мало. Но, памятуя уроки ГриГория, Вонюша сочинял какую-нибудь фамилию попротивнее и мысленно ставил ее в скобках после имени и должности владельца кабинета. На фоне этих придуманных Цицельмахеров и Пюнхельштернов собственная Вонюшина фамилия Херюзеев звучала благородно и возвышенно, как у ГриГория. Кстати, у того была красивая фамилия, которая Вонюше сразу пришлась по душе: Жимивонский. Вонюше она понравилась, несмотря на подозрительное «Жи» в начале. Кроме того, у других товарищей ГриГория (которых тот уважительно называл «соратниками») фамилии были просто загляденье: Мордень, например, или вот, скажем, Грубищин… Для Вонюши они звучали, как Илья Муромец или Богдан Титомир.
